Правители эпохи эллинизма

VI Антигон Гонат (319–239 гг. до н. э.)

Образ македонского царя Антигона Гоната^{40} неоднократно бывал предметом исторического рассмотрения. Особенно многим обязана наука англичанину Вильяму Вудторну Тарну, написавшему об этом царе книгу, которую, без сомнения, можно отнести к числу самых значительных научных достижений в области истории эллинизма^{41}. Тарну великолепно удалось пробудить к новой жизни мир Антигона. Английский историк постарался прежде всего проследить истоки духовного развития царя и представить ого мировоззрение и жизнь на основе стоической философии. Результатом оказался убедительный портрет Антигона Гоната, которого, несомненно, следует считать одной из самых выдающихся личностей эллинистической эпохи. Исследование Тарна тем более заслуживает внимания, что наши весьма фрагментарные источники сообщают очень мало обоснованных подробностей о жизни и деятельности Антигона. Но с этим связана и известная спорность этой работы, которая, в том виде, как она есть, могла быть написана лишь исследователем, который был не только выдающимся историком, по и романистом. И притом историк В. В. Тарн в чем-то был духовно близок царю Антигону: оба отличались здравомыслием, лежащим в основе всего сделанного ими.

Жизнь Антигона Гоната охватывает целых 80 лет, с 319 до 239 г. до н. э. Когда Антигон был ребенком, диадохи боролись за империю Александра. Он перешагнул сорокалетний возраст, когда ему удалось запять македонский престол, и ему было восемьдесят, когда он покинул этот мир. В его жизни, со всеми ее взлетами и падениями, отражается, как в зеркале, история диадохов и эпигонов: развал империи Александра, затем образование эллинистических территориальных держав и их консолидация — процесс, Которому Антигон в Македонии весьма активно содействовал.

Антигон родился в 319 г. (впрочем, нельзя совершенно исключить и 320 г.). Он был внуком Антигона Одноглазого, пытавшегося в то время утвердить свою власть в Передней Азии. Родители Антигона были очень неравной парой: в то время как его отцу Деметрию, позднее вошедшему в историю под именем Полиоркета, было всего 17 или, самое большее, 18 лет, мать Фила, дочь имперского регента Антипатра, перешагнула уже тридцатилетий возраст (она родилась около 350 г. или даже еще раньше). Этих, во многих отношениях столь непохожих людей свела вместе политика, и брак этот по вине Деметрия оказался несчастливым (см. выше, с 88).

Фила была в высшей степени образованной женщиной; она живо интересовалась политическими проблемами, которые, как передают, обсуждала со своим отцом Антипатром. Она всегда была готова прийти на помощь и по мере сил старалась облегчить участь обездоленных. на свою беду Деметрий мало слушался жены. Оба супруга не только по возрасту, но и по характеру были совершенно разными людьми, и Деметрий был не в состоянии оценить душевное богатство Филы. Но сын — Антигон Гонат — находился исключительно под влиянием матери. Лучшие ее качества, и прежде всего политическая мудрость и постоянство характера, обнаружились и в личности сына. Антигону посчастливилось, что свыше 30 лет он мог прибегать к советам матери. Ей, однако, не суждено было дожить до его возвышения. К моменту своей смерти — Фила покончила с собой, видимо, в 287 г. — она была царицей без страны, без надежды на лучшее будущее, тем более что ей уже было, вероятно, за шестьдесят.

Судьба ее сестер была ненамного счастливее. Эвридика, жена Птолемея I, была вынуждена уступить первое место своей «придворной даме» Беренике, а трон в Александрии унаследовал после смерти отца сын Береники Птолемей II. Другая сестра, Никея, была замужем сначала за Пердиккой, а затем за Лисимахом; из ее детей Агафокл был убит, а Арсиноя I лишилась положения царицы Египта, где ее место заняла Арсиноя II (см. выше, с 144). Среди родичей и детой дочерей Антинатра также встречаются трагические фигуры: одни были убиты, другие подверглись изгнанию, а один из них — сын Эвридики Птолемей Керавн — навсегда запятнал свое имя убийством Селевка I.

Когда Антигону Гонату было 13 лет, его дед и отец приняли царские титулы. Это было в 306 г. до н. э. Империя Александра была уже чистой фикцией, поскольку другие диадохи также приняли царские титулы. В битве при Ипсе (301 г.) дед Антигона Гоната Антигон Одноглазый погиб, а отец с тех пор на протяжении многих лет вел жизнь царя без царства. Филе больше не было места при дворе Деметрия с тех пор, как там воцарилась Деидамия, но роль свою она еще до конца не сыграла. По желанию супруга Фила привезла в Малую Азию их дочь Стратонику, чтобы здесь выдать ее замуж за Селевка I. Когда в 298 г. умерла ее соперниц Деидамия, Антигон Гонат смог, наконец, считать себя законным наследником, поскольку у Деметрия не было тогда других сыновей. Но, естественно, никто не знал что может сулить будущее. События в Македонии — смерть брата Филы Кассандра и спор за его наследство — еще раз вынесли Деметрия на поверхность. В 294 г он был провозглашен царем Македонии. Правление его продолжалось семь лет, вплоть до 287 г.

В период между 306 и 301 гг. Антигон Гонат имел возможность заложить основы своего весьма широкого образования. Он жил то в Афинах, то в Эретрии на Эвбее. Последняя была тогда тихим провинциальным захолустьем с большим, однако, историческим прошлым. Наряду с Халкидой, где тогда обосновался македонский гарнизон, Эретрия относилась к центрам эллинистической культуры, в первую очередь благодаря личности Менедема — философа и воспитателя юношества, пользовавшегося большим почетом не только в своем городке: он входил также в коллегию пробулов, обязанностью которых было наблюдать за финансами и внешними сношениями города. Действуя в интересах родного города, Менедем в более позднее время предпринял несколько дипломатических миссий: его посылали и к Птолемею, и к Лисимаху, и к Деметрию — к последнему даже дважды, — и нет никаких сомнений, что он удачно и умело справлялся с возложенными на него поручениями. Менедем считал себя философом; его идеалом был, по-видимому, Сократ, и, так же как и тот, он не оставил потомству никаких сочинений.

В Эретрии вокруг Менедема образовался кружок поэтов и философов; самым знаменитым среди них стал позднее Арат из Сол, составитель «Феноменов». К этому дружескому кружку также принадлежал Ликофрон, сочинитель поэмы «Александра», в которой еще и сегодня для филологов много непонятного. Менедем, родившийся, вероятно, около 340 г. до н. э.^{42}, был старше царевича Антигона примерно лет на двадцать, ученики относились к нему с большим почтением. Антигон любил Менедема и называл его своим учителем, о чем можно прочесть в «Жизнеописании Менедема» Диогена Лаэртского [кп. 2, гл. 141]. У Менедема Антигон нашел то, что искал: простоту, ясность и прежде всего правду, за которую тот безоговорочно выступал и как политик, и как философ. В личности Менедема объединились достоинства человека, умеющего отлично сочетать vita activa (деятельная жизнь) политика с vita contemplativa (созерцательная жизнь) философа. В этой принципиальной жизненной установке Антигон был совершенно согласен со своим учителем. Будучи уже царем, он также пытался сделать философские принципы руководящим началом своего поведения. Справедливо было отмечено^{43}, что Антигон нашел в Менедеме характер, коренным образом отличавшийся от характера его родного отца. Молодому человеку был необходим образец для подражания. Деметрий не мог стать для него таковым, и тогда им стал Менедем.

Совсем другая атмосфера, нежели в Эретрии, царила в Афинах. В свое время этот город бросился в объятия Антигона Одноглазого и Деметрия (307 г. до н. э.), и македонский правитель Кассандр пытался отвоевать его. Дело дошло до четырехлетней войны (307–304 гг.), которая однако, ничего не изменила в политической обстановке в Афинах и Аттике.

В конце IV в. Афины все еще оставались средоточием эллинской духовной жизни. Здесь процветали философские школы — Академии и школа перипатетиков; наряду с ними в Афинах обосновались школа Эпикура, названная «Садом» (Kepos), и школа Зенона из Кития, названная «Портиком» (Stoa). Каждый юноша, желавший получить образование, должен был находиться под сильным впечатлением того духовного богатства, которое могли предложить Афины; оставался лишь вопрос: к какому источнику знаний припасть.

Антигон решился в пользу Зенона, чьи строгие представления о долге полностью соответствовали его наклонностям. Возможно, что еще больше ему импонировал образ жизни этого человека из кипрского Кития, который скромно и неприхотливо жил в городе, всегда остававшемся для него чужим. Но именно этим и объясняется большой успех, выпавший на долю Зенона в Афинах. Жизнь и учение находились у него в полной гармонии. Когда Антигон преподносил ему подарки, Зенон, хотя и благодарил за ценные дары, но не придавал им особого значения — скорее рассматривал их как вещи, для него безразличные. Не стоило, полагал Зенон, выражать радость или страдание по такому поводу. В своих отношениях с царевичем Зенон полностью сохранял присущие ему достоинство и независимость. Так, по преданию, он однажды порицал Антигона за пьянство. Если Зенона, уже в бытность Антигона царем, просили содействовать какому-нибудь прошению, он будто бы наотрез отказывался, хотя, или как раз потому, что знал, что его просьбу царь безусловно выполнит.

Родство этих двух душ можно, пожалуй, обнаружить еще в одной области. Стоик Зенон учил, что для мудреца нет отечества; он отвергал полис с его институтами, народным собранием, буле и судами, он считал, что отечеством мудреца является весь мир и все люди — его граждане. Эти представления Зенона были диаметрально противоположны учениям Платона и Аристотеля, для которых полис был верхом совершенства. В соответствии с этим мировоззрением Зенон упорно отказывался принимать участие в политической жизни своего времени. Ему казалось более важным сделать человека независимым от внешних влияний, невозмутимость души была для Зенона высшей целью.

Антигон, высоко ценивший Зенона, многому, по-видимому, научился у него. Они были удивительной парой: человек из Кития на Кипре, возможно, семитского происхождения, и сын Деметрия Полиоркета, которому с молодых лет предрекали славное будущее. Но Антигон не забыл учения Зенона, особенно чувство долга, которое его отличало, было следствием стоического воспитания. И если позднее Антигон обозначал царскую власть как «славную службу», то это также соответствовало стоическому учению. Во всей его жизни, богатой переменами, постоянно обнаруживается верность стоическим принципам.

Только в 287 г., в возрасте 32 лет, Антигон появился на политической арене. Его отец был занят тогда подготовкой широко задуманной экспедиции в Малую Азию, которую, однако, так и не удалось осуществить, так как соседи Македонии, царь Фракии Лисимах и царь молоссов Пирр, вторглись в страну с востока и с запада и вытеснили оттуда Деметрия. Антигону отец поручил надзор за его греческими владениями; он должен был заботиться о крепостях, македонских гарнизонах и их сторонниках в Элладе. Незавидное поручение! А когда отец Антигона Деметрий в 286 г. попал в плен к Селевку, его положение в Греции стало еще более затруднительным.

Имело ли вообще смысл выжидать в Элладе, после того как Македония казалась безвозвратно потерянной? Антигон великодушно предложил себя Селевку в качестве заложника за отца, но Селевк отклонил это предложение, ибо ни он сам, ни другие диадохи отнюдь не были заинтересованы в предоставлении Деметрию свободы. Сам Деметрий лучше понимал свое положение; он передал командирам своих войск в Греции послание: впредь считать его погибшим. Практически это послание (см. выше, с. 111) следует рассматривать как отречение Деметрия от престола, ибо владениями, которые еще оставались у него в Элладе, мог управлять и Антигон. Но Антигон был отрезан от Македонии, и лишь после больших, имевших всемирно-историческое значение политических перемен, результатом которых были битва при Курупедионе, смерть Лисимаха и убийство Селевка, — а все это произошло в 281 г. — он снова смог питать надежды на македонскую корону.

Македония между тем не осталась без правителя. На ее троне только что утвердился Птолемей Керавн. Впрочем, обстановка в стране была малоустойчивой. Правда, из числа претендентов выбыл Пирр; он откликнулся на призыв о помощи города Тарента и отправился в Италию (см. выше, с. 125), причем Птолемей Керавн предоставил в его распоряжение войска для означенной экспедиции. Этих-то войск и будет недоставать Македонии, когда с севера к ее границам приблизятся племена кельтов.

А что происходило в Греции? Афины после битвы при Ипсе (301 г.) снова стали независимыми, и все попытки Антигона отвоевать этот город остались безуспешными. Не лучше обстояло дело со Спартой, ибо примечание Евсевия к 284/283 или 283/282 г.: Antigonus cognomento Gonatas Lacedaemonem obtinuit, т. e. «Антигон подчинил своей власти спартанцев», — является очевидной ошибкой (быть может, здесь произошла путаница с Антигоной Досоном). Гарнизоны Антигона удерживали крепость Акрокоринф, Халкиду на Эвбее и Деметриаду в Фессалии. Кроме того, в Пелопоннесе оставалось несколько тиранов, которые стойко поддерживали дружбу с Антигоной. Напротив, тяжкой оказалась утрата очень важного порта Пирей; он был освобожден от македонского гарнизона афинянином Олимпиодором. Впрочем, сочная дата этого события до сих пор не установлена. Осенью 281 г. Антигон, вероятно, потерпел поражение на море в столкновении с Птолемеем Керавном. На стороне его врага особенно отличились корабли из Гераклеи Понтийской^{44}. Если намерением Антигона было опередить своего соперника, вторгшись в Македонию, то эту попытку надо считать провалившейся. Антигон должен был снова запастись терпением — годы его неудач еще не миновали.

Самым тяжелым годом для Антигона был, пожалуй, 279-й. Надежды на македонскую корону исчезли, в его греческих владениях началось движение за свободу, и казалось трудным далее сдерживать эти стремления. И тут на первый план выступили кельты. Уже при жизни Александра Великого их можно было встретить на нижнем Дунае, а теперь они прокладывали себе путь на юг, с тем чтобы после долгих лет странствий приобрести новую родину. Первый удар пришлось испытать Македонии. Птолемей Керавн предложил кельтам бой, после того как с презрением отверг все их требования. Возглавляя испытанное в сражениях македонское войско, он уверовал в свое полное превосходство над северными варварами. Однако за эту свою заносчивость — передают, что он высокомерно отверг даже предложение о помощи царя дарданов, — Птолемей должен был жестоко поплатиться. Беспощадный македонский царь сам накликал на себя гибель. Согласно традиции, слон, на котором якобы восседал Птолемей Керавн, был раней, и царь попал в плен, где ому отрубили голову.

Это сражение с кельтами падает, вероятно, на первые месяцы 279 г. Македоняне потеряли царя; кельты подвергли страну ужасным опустошениям, и лишь укрепленные города предоставляли населению защиту от рыскавших повсюду варваров.

Македония нуждалась в сильной личности; страна бедствовала: один царь сменял другого. Сначала правил брат Птолемея Керавна по имени Мелеагр, который, однако, вскоре был свергнут из-за неспособности к управлению; за ним последовал Антипатр, племянник Кассандра, правивший всего 45 дней, — он исчез так же быстро, как и появился (позднее его можно было встретить при дворе в Александрии). Он был прозван Аптипатром Этеснем, т. е. Пассатным (как известно, пассатные ветры дуют в районе Греции лишь очень короткое время). Следующим в этом ряду правителей был некий Сосфен; он отказался принять царский титул и правил в звании стратега, в качестве своего рода «имперского главнокомандующего», Однако был наголову разбит кельтом Бренном. После этого Сосфен уже не представлял для кельтов опасности. Совершая страшные грабежи, они прошли через всю Фессалию вплоть до Фермопил, повергая греков в ужас. Однако отважные этолийцы выступили со своим войском им навстречу, оправдав свою давнюю воинскую славу и в борьбе с северными захватчиками.

Антигон не принимал участия в отражении кельтов. У него были другие заботы, ибо как раз на 279 год приходится его столкновение с сыном Селевка I царем Антиохом I (281–261 гг.). Ведь Антиох I тоже имел виды на македонский трон. С этой целью он заключил союз с тираном Кассандрии Аполлодором. В свою очередь, с Антигоном заключили союз царь Вифинии Никомед I и Северная лига, к которой принадлежали большие морские города Византий и Гераклея Понтийская. Похоже, Однако, что военное столкновение Антигона с Антиохом I продолжалось очень недолго. Был заключен мир, но которому Антиох I, по-видимому, отказался от Македонии, а Антигон, в спою очередь, от Малой Азии — наследия его отца и деда. Тем самым четко обозначились дальнейшие цели Антигона: он был заинтересован отныне только в Македонии. Вопрос, обладал ли Антигон каким-либо правом на корону в этой стране, видимо, не ставился. Его отец Деметрий, во всяком случае, овладел македонской короной вопреки всякому божескому и человеческому нраву после того, как устранил со своего пути сына Кассандра (см. выше, с 106). Антигон, несмотря на свои 40 лет еще не женатый, счел выгодным укрепить связь с Антиохом I политическим браком. Речь шла о сестре Антиоха I Филе, дочери Селевка I и Стратоники. Антигон и Фила действительно стали супружеской парой, хотя свадьба состоялась, очевидно, лишь в 276 г.^{45}, т. е. в то время, когда Антигон уже добился царской власти в Македонии.

В 278 г. еще не могло быть и речи о ликвидации кельтской опасности, ибо в этом году большой отряд варваров переправился через Геллеспонт. Кельтов позвал на помощь царь Вифинии Никомед I — монарх нуждался в них для борьбы с Антиохом I. В Анатолии кельты стали настоящим ужасом для греческих городов, пока наконец Антиоху I не удалось разбить их наголову (в так называемой Битве слонов) и поселить, вероятно в принудительном порядке, в Центральной Анатолии, Они стали называться теперь галатами, а их страна Галатией. Здесь они создали свою собственную культуру, отчетливо выделявшуюся на фоне древнеанатолийской и греческой. ()пи пользовались весьма большим спросом в качестве наемников, и их можно было с тех пор встретить во всех эллинистических армиях.

Другая группа кельтов продвинулась через Фракию на полуостров Галлиполи — так называемый Херсонес Фракийский. Целью их были греческие города, которые лишь с трудом смогли отбить натиск варваров, но здесь последние наконец потерпели крупное поражение. Вблизи города Лисимахии они были приостановлены Антигоном и в завязавшейся битве полностью уничтожены. Войско кельтов насчитывало якобы 18 тыс. человек. Рассказывают, что Антигон прибег к военной хитрости. Когда кельтские парламентеры за день до сражения посетили лагерь Антигона, он пригласил их на пиршество и показал им все, что те желали видеть. Однако, после того как парламентеры ушли, он велел лагерь полностью очистить, так что на следующий день кельты нашли его пустым. Но когда они вошли в лагерь, на них неожиданно напали солдаты Антигона и полностью их разгромили. Правдива эта история или нет, мы не знаем, но она ярко демонстрирует превосходство Антигона.

В честь победы Антигона при Лисимахии (277 г. до н. э.) греческие города устроили большие празднества, проявив таким образом свою великую радость. Ведь впервые северные варвары оказались побежденными греческим оружием. Антигон прославился как избавитель от кельтской напасти. После многолетних страданий греки и македоняне снова смогли свободою вздохнуть. Кельты же в дальнейшем воздерживались от разбойничьих набегов, они осели теперь во внутренней Фракии. С этого времени до конца III в. до н. э. здесь существовала кельтская Тилисская держава — неприятный сосед для припонтийских греческих городов, однако спокойствие Македонии и Эллады варвары более не нарушали.

В Эретрии Менедем предложил в честь Антигона благодарственный адрес [Diog. Laert., II, 142], в котором к Антигону уже применяется царский титул и говорится, что он после победы над варварами возвратился на родину.

Вообще дословный текст приветствия во многих отношениях примечателен. Так, пребывание Антигона вне Македонии рассматривается до некоторой степени как изгнание. Менедем был мудрым человеком с весьма широких: и связями в греческом мире. Его мнение разделяли многие другие, и вот уже Антигон из притеснителя греков стал их избавителем от кельтской угрозы.

Декрет из Эретрии опережал события, ибо даже после Лисимахии Антигон был всего лишь одним из многих претендентов, питавших надежды на македонский трон. Так, например, некий Арридей выдавал себя за сына злополучного царя Филиппа III Арридея (по другой версии, этот претендент называл себя не Арридеем, а Александром), затем был Птолемей, сын Лисимаха и Арсинои II, и, наконец, еще тиран Кассандрии Аполлодор — греческий или, что более вероятно, македонский кондотьер, которому историческая традиция приписывает невероятные жестокости. Он, очевидно, взял себе за образец свирепых сицилийских тиранов, по, как только Селевкид Антиох I лишил его своей поддержки, Аполлодор сошел на нет.

Правда, сам Антигон не смог овладеть крепкими стенами Кассандрин, но у него был друг Аминий, главарь пиратов, который усыпил бдительность гарнизона города (по-видимому, Аминий содействовал доставке провианта в крепость), а затем штурмом овладел его стенами. Так Кассандрия перешла под власть Антигона, вероятно не пожалевшего ни денег, ни посулов для привлечения пиратов на свою сторону.

Завоевание Кассандрии было поворотным пунктом в жизни Антигона. Отныне он рассматривал себя как царя македонян (следует, по-видимому, предположить, что он обеспечил себе одобрение со стороны македонского войскового собрания). Шел 276 год, анархии в Македонии был положен конец. Была также отвоевана Фессалия, а на севере царь пеонов Дропион вновь признал верховную класть македонского правителя.

Но одна трудность еще не была разрешена: продолжались разногласия Антигона с его соседом, царем Эпира Пирром. Антигон игнорировал призыв Пирра послать ему в Италию новые подкрепления, и, возвратившись в 275 г. из Тарента в Эпир, тот отомстил ему вторжением в западные районы Македонии. Он добился существенных успехов: не менее 2 тыс. солдат Антигона перешли на сторону Пирра, чье имя все еще обладало большой притягательной силой. И когда Пирр неожиданным нападением вызвал среди войска Антигона замешательство и беспорядок, Антигон должен был отказаться от неравной борьбы. С немногими верными людьми он бежал в Фессалонику, а Верхняя Македония была отдана Пирру. Впрочем, кельтские наемники Пирра отличались такой недисциплинированностью, что не остановились даже перед разграблением гробниц македонских царей в Эгах.

В Фессалии власть Антигона также рухнула; здесь теперь безраздельно правил Пирр. Антигон смог удержать лишь Нижнюю Македонию и города на побережье; положение его было безнадежным, и, когда ему в 273 г. еще нанес поражение сын Пирра Птолемей, казалось, что настал его конец. Но царь Пирр распорядился иначе, он оставил Антигона в покое и обратился к новым целям в Греции, где в Пелопоннесе он надеялся добиться решающего преимущества. Благодаря этой его греческой операции Антигон получил краппе необходимую передышку и, вероятно, уже к началу 272 г. восстановил контроль над Македонией и Фессалией.

Дальнейшее развитие событий определило намерение Антигона не дожидаться прибытия Пирра, а вести наступательную войну: он двинулся на Коринф, вследствие чего Пирр до известной степени оказался в тисках между Спартой и Антигоном. Во время уличных боев в Аргосе в войске Пирра ночью возникло страшное замешательство, во время которого эпирский царь, одержавший победу во многих сражениях, самым плачевным образом погиб (272 г. до н. э., см. с. 135). Смерть Пирра относится, без сомнения, к одному из основных поворотных пунктов в жизни Антигона. Молосский царь как в Македонии, так и в Греции чинил одни беспорядки. на Балканском полуострове, как в свое время в Италии и Сицилии, он также не создал ничего постоянного. Антигон отнесся к мертвому противнику с большим уважением. сыну Пирра Гелену он позволил вернуться в Эпир; тело Пирра он распорядился сжечь, а прах со всеми почестями похоронить, по всей видимости, в Аргосе, в храме Деметры, которая как спасительница города Аргоса пользовалась большим почетом. Поведение Антигона завоевало ему сердца даже его прежних недругов.

После смерти Пирра Антигон оказался перед дилеммой: что стоит сохранить в Элладе, а от чего следует отказаться. Ведь ресурсы его страны — как людские, так и денежные — были недостаточны, чтобы держать под своим контролем всю Грецию от Фессалии до южной оконечности Пелопоннеса. на это обстоятельство македонский царь не закрывал глаза, по, с другой стороны, он не мог без нужды ставить на карту все достигнутое в Элладе. И Антигон принял решение: Коринф с его считавшейся неприступной крепостью Акрокоринфом превратить в центр своей власти в Греции, сохранить сильные позиции в Пелопоннесе и позаботиться о соответствующей связи гарнизонов в Элладе с Македонией. В Коринфе был поставлен особый губернатор. Им стал Кратер, сын Кратера и Филы, сводный брат Антигона, на верность которого царь мог вполне рассчитывать. Действительно, Кратер был образцом преданного вассала, он чувствовал себя весьма обязанным Антигону и пунктуально исполнял все приказания царя. Он был генерал-губернатором македонских владений в Греции. В Пелопоннесе Антигон предпочел косвенную форму господства. В Аргосе, а также в некоторых других пелопоннесских общинах правили тираны, опиравшиеся в своих городах на македонскую партию. В случае опасности они, естественно, зависели от военной поддержки царя или его наместника. Это было, возможно, самое слабое место в державной системе Антигона.

Заслуживает внимания, что царь, хотя и был стоиком и учеником Зенона, считал необходимым опираться здесь на систему, ни в какой мере не пользовавшуюся симпатией эллинов. Но нужда заставит пойти на все. Впрочем, система Антигона отлично функционировала на протяжении многих десятилетий, однако популярной власть Македонии в Греции никогда не была: ни при Филиппе II, ни при Александре, ни, разумеется, при Кассандре, дяде Антигона. Хотя повсюду имелись македонские приверженцы, по по сравнению со всей массой свободолюбивых греков они определенно находились в меньшинстве, их власть держалась на острие македонского копья.

Против господства Антигона в Греции образовался союз, развязавший в Элладе Хремонидову войну (267–261 гг.?). Название это происходит от имени афинского политика Хремонида, по инициативе которого было принято решающее постановление Афинского народа. Афины, Спарта и Птолемеевская держава (при Птолемее II) выступали совместно против македонского царя Антигона (см. выше, с. 154). Однако Антигон оказался сильнее своих противников; спартанский царь Арей пал на поле брани (265/264 г.), а Афины, тщетно понадеявшись на действенную помощь Птолемеевской державы, заключили с Антигоном сепаратный мир (вероятно, осенью 262 г.).

Затем афиняне снова возобновили борьбу с Македонией — по каким причинам, неизвестно. Так или иначе, видимо, в 261 г. они должны были окончательно капитулировать, после чего македонский гарнизон вошел в крепость на холме Музея. Аттические архонты были смещены, их заменили назначенные Антигоном чиновники и прежде всего македонский губернатор. Кроме того, македонские офицеры занимали теперь в Афинах должности стратегов и гиппархов, что обеспечивало влияние царя на управление городом. Это означало на какое-то время конец свободы великого города. Афины слишком понадеялись на своих союзников, в первую очередь на Птолемея II, и теперь должны были расплачиваться за свою политическую ошибку.

А что сталось с Пиреем — этой жизненной артерией Афин? В весьма кратком фрагменте ил труда греческого философа Филодема о Пирее ничего не говорится. Однако гавань эта имела настолько большое значение, что. из молчания традиции надо, пожалуй, сделать вывод, что Пирей к окончанию войны уже находился в руках македонян^{46}. Если это так, то Афины отныне оказались полностью во власти последних. В Афинах и в Аттике теперь, несомненно, имелась македонская партия, которая держала царя в курсе всех важных событий. Впрочем, несколько лет спустя политические условия для Афин улучшились: Антигон мог позволить себе несколько отпустить вожжи.

Заключительным актом войны было, пожалуй, морское сражение у Коса, о котором известно, что победителем из него вышел Антигон. Но относилось ли это сражение к Хремонидовой войне — все еще не выяснено. Как бы то ни было, эта победа на море доказывает, что Македония не была больше чисто сухопутной державой. Антигон мог отважиться на то, чтобы оспаривать у Птолемеев морское господство в Эгеиде — неважно, было ли это в Хремонидовой войне или только во 2-й Сирийской. Велико было впечатление, которое произвела в Афинах одержанная Антигоном морская победа. Об этом свидетельствует анекдот, рассказывающий о поведении жившего в Афинах философа Аркесилая. В то время как. все приносили царю Антигону поздравления, один лишь Ар-кесилай хранил молчание и тем самым выразил свою скорбь по поводу происшедшего^{47}.

Конец Хремонидовой войны был вершиной достижений македонского правителя, но мир и безопасность сохранялись недолго, ибо уже в 260 г. началась новая война, так называемая 2-я Сирийская, между Птолемеем II, с одной стороны, и Селевкидом Антиохом II, Антигоном Гонатом и их союзниками — с другой. По этому случаю — и, несомненно, с согласия селевкидского правителя— македонский царь вмешался в дела Кирены. Однако Деметрию Красивому, сводному брату Антигона, не сопутствовала удача: по побуждению Береники, впоследствии супруги Птолемея III, он был убит в Кирене, что явилось тяжким ударом для приверженцев Македонии, оказавшихся изгнанными из Кирены (см. с. 158). Антигон поставил в данном случае не на ту карту, но поправил дело сепаратным миром, заключенным, вероятно, в 255 г., с Птолемеем II.

Во 2-й Сирийской войне Македония почти ничего не выиграла. Лишь Селевкиды смогли выйти из войны более сильными, да еще, может быть, родосцы, которым было на руку ослабление птолемеевского могущества на море.

В это время в Греции случилось нечто совершенно неожиданное: Александр, сын Кратера и его преемник в качестве вице-короля в Коринфе, отпал от Антигона. Вероятно, он совершил это, поддавшись внешнему влиянию. Если это так, то он мог рассчитывать лишь на поддержку Птолемея II. Однако источники ничего об этом не сообщают, так что приходится ограничиваться предположениями. Во всяком случае, Александр вряд ли ре шился бы выступить против Антигона, если бы но был уверен в поддержке со стороны. Так или иначе, для македонского царя это был крайне тяжелый удар: сначала явное вероломство близкого родственника, которому он полностью доверял, а затем еще и потеря Коринфа и Эвбеи! Македонские бастионы в Пелопоннесе были по суше уже недостижимы, и тираны оказались в весьма незавидном положении, ибо пока не могли рассчитывать на поддержку Антигона. К сожалению, хронология здесь ненадежна. Все же, вероятнее всего, Александр изменил Антигону в 252 г., но не исключено, что это произошло и в начале сороковых годов.

Как следовало поступить Антигону? На помощь ему очень кстати пришел случай. В 245 г. якобы от яда умер Александр. Антигон сразу же усмотрел здесь для себя шанс на успех: он сумел убедить вдову — ее звали Никея — выйти замуж за наследника македонского престола Деметрия; впоследствии это был царь Деметрий II, правивший с 239 до 230 или 229 г. Благодаря этому браку македонская корона вернула владения в Средней Греции. А то, что Никея была на несколько лет старше Деметрия (опа родилась около 280 г., между тем как Деметрий, наверное, появился на свет не ранее 275 г.), не играло никакой роли. Вдобавок Никея была женщиной энергичной и с характером, ибо, когда с большой пышностью была отпразднована свадьба, она все еще не желала отдавать ключи от цитадели Акрокоринфа. Антигону пришлось дожидаться удобного момента, чтобы во время пребывания Никеи в театре обеспечить себе доступ в крепость. По этим все было решено, ибо остров Эвбею, важное связующее звено между Фессалией и Пелопоннесом, Антигон вернул себе еще ранее.

Деметрий вступал уже во второй брак — его первой женой была Стратоника, сестра Антиоха II. Этот первый брак относился, по-видимому, приблизительно к 255 г., а была ли Стратоника еще жива ко времени заключения брака Деметрия с Никеей — неизвестно. Вообще период между 260 и 250 гг. насчитывает много белых пятен, и, если в будущем надписи, папирусы и монеты не сообщат нам новых сведений, это положение не изменится.

Уже в почтенном возрасте Антигон должен был вести против Птолемеев еще одну войну — так называемую 3-ю Сирийскую, причем на этот раз также в союзе с Селевкидами (246–241 гг.). Апогеем военных столкновений в Эгеиде стало морское сражение у Апдроса. Антигон, которого источники называют «стариком», одержал в этой битве решительную победу над противником (вероятно, в 245 г.). Вступление Антигона в эту войну произошло в очень удачный для него момент: власть Птолемея III в Передней Азии рухнула, просуществовав лишь несколько месяцев. Казалось, наступила пора отбросить Птолемеев, захвативших ряд опорных пунктов в Малой Азии и Фракии, обратно к их границам. Морской победой у Андроса Антигон Гонат добился столь же значительного успеха, как и возвращением Коринфа. Если подумать, что Антигону в 245 г. было уже 74 года, можно удивиться энергии и силе его духа и тела. Он, очевидно, оставался гибким и решительным до самой глубокой старости.

Уже к концу 50-х годов III в. до н. э. в Греции наметилось изменение политического климата. Если раньше Эллада была игрушкой в руках эллинистических великих держав и в первую очередь яблоком раздора между Лагидами и Антигонидами, то теперь в политическую игру включались новые силы. Это были греческие союзные государства этолийцев и ахейцев, подчинившие своему влиянию обширные части Средней Греции и Пелопоннеса. Они особенно соперничали & Македонией. Этолийцы со времени их победы над кельтами (279 г.) пользовались в Элладе большими симпатиями, хотя этолийский народ, обосновавшийся на окраинах греческого мира, лишь в малой степени был причастен к достижениям греческой культуры.

В свою очередь, ахейцы нашли в Арате Сикионском замечательного государственного деятеля и руководителя, которому Ахейский союз обязан своим политическим возвышением. Кто же был этот Арат? Сын Клиния, родившийся в Сикионе в 271/270 г., выросший в семье, оппозиционно настроенной к тирании (Клиний стал жертвой тирании, когда Арат был еще ребенком), Арат всегда чувствовал себя поборником идеалов гpаждaнcкoй свободы. К тому же он смотрел далеко за пределы степ своего родного города. Чтобы освободить его от тиранов, он установил связь с Птолемеем и и Антигоном Гонатом. Первый даже предоставил ему значительную сумму денег, с помощью которой можно было удовлетворить требования сикионских изгнанников. Решающим переломом явилось присоединение в 251 г. Сикиона к Ахейскому союзу после освобождения его от тирании. Тогда союз еще отнюдь не был мощной организацией, он охватывал лишь несколько маленьких городов Северного Пелопоннеса. Но взоры союзного собрания были устремлены на Арата, поскольку он не только импозантной внешностью, но и своим подкупающим нравом и дипломатическими способностями выделялся среди всех других политиков. Поэтому его непрерывно избирали стратегом, т. е. «президентом» Ахейского союза: сначала в 245 г., затем в 243-м, а в общем не меньше 16 раз, причем последний раз — в 213 г., в год его смерти.

Па протяжении многих лет Арат стоял во главе этого объединения и вместе с ним пережил и его политические взлеты, и падения. Так как Ахейский союз не мог отстаивать себя как самостоятельная величина в политической игре великих держав, то оставалось лишь примкнуть к одной из них — к государству Птолемеев или к Македонии. И действительно, в проводимой им политике Арат в основном руководствовался этим принципом, применяя его с большой виртуозностью.

Но интересы Ахейского союза и Антигона Гоната были в основе своей несовместимы, ибо там, где властвовали поддерживаемые Македонией тираны, нельзя было найти и следа гражданской свободы, как ее себе представляли Арат и его приверженцы. Занимая во второй раз должность стратега, Арат в 243 г. нанес тяжелый удар македонскому господству в Элладе: в мирное время, без объявления войны, в сопровождении небольшой группы решительных приверженцев он овладел Коринфом и крепостью Акрокоринфом. Это была дерзкая операция, вызвавшая во всем греческом мире сенсацию и даже восхищение. Вместе с гаванью Лехеем Коринф был включен в Ахейский союз, за ним вскоре последовали другие общины — Могары, Эпидавр и Трезен. Ахейский союз получил теперь новый центр; из имевшего тишь локальное значение объединения он вырос в силу, которую никто более не мог игнорировать.

Не удивительно, что авторитет Арата необычайно возрос, тогда как в Македонии царили разочарование и замешательство. О том, чтобы отвоевать Коринф, пока нечего было и думать. Коринф — город и крепость — был занят мощным ахейским гарнизоном, а этот последний, чтобы обезопасить себя от неожиданных нападений, помимо всего прочего использовал сторожевых собак.

Антигон находился в затруднительном положении. Он должен был примириться с потерей города, сколь болезненной она для него ни была. Антигон Гонат и Арат были на редкость неравной парой: царь — старец, которому исполнилось 75 лет, между тем как Арату было только 27. Никто не знал, каких неожиданностей можно было ожидать от Арата в будущем. Так или иначе, Антигон, сознававший опасность дальнейшего расширения Ахейского союза, оказался вынужденным искать союзников. Он нашел их в лице этолийцев и Этолийского союза. Правда, этот последний доставлял монарху в Средней Греции много хлопот, однако этолийцы враждовали с ахейцами, и это было основным побуждением, заставившим их перейти на сторону Македонии. Казалось, что дело снова дойдет до конфронтации с империей Птолемеев, ибо ахейцы назначили царя Птолемея III (246–221 гг.) почетным главнокомандующим их сухопутных и морских сил. Правительство в Александрии решилось поддержать ахейцев — оно было против усиления Антигона в Греции. Когда в 241 г. этолийцы появились на Пелопоннесском полуострове, Арат отказался встретиться с ними в открытом бою. Он предпочел отступить, хотя это и вызвало неудовольствие его соотечественников, горевших желанием помериться силами с этолийцами. Арата обвинили даже в трусости. Но он лишь выжидал удобного момента и дождался его: неожиданно напав на этолийцев у местечка Пеллены, — он нанес им весьма чувствительный урон. Правда, этолийцы разграбили Пеллену. В целом, однако, ни этолийцы, ни македонский царь не добились в борьбе с ахейцами решающего успеха, и потому мир, заключенный в 241 г. всеми тремя воевавшими государствами, не был неожиданностью. Антигон не мог тогда рассчитывать на быстрое решение спора, он должен был примириться с развитием событий, а оно не было для него благоприятным. Быть может, как полагает В. В. Тарн^{48}, у него хватило бы сил нанести ахейцам поражение, но таким путем он не заполучил бы обратно Коринфа, в чем и заключалась главная задача, и даже при длительной осаде города исход нельзя было предусмотреть.

Но без Коринфа македонская система господства в Греции была лишена настоящего центра, хотя города Аргос и Мегалополь по-прежнему сохраняли верность Антигону. Эта ситуация привела к политическому равновесию в Пелопоннесе, ни одна из двух партий не могла добиться полной победы над другой. При таком положении дел можно, пожалуй, упрекнуть Антигона Гоната в отсутствии последовательности его политического курса: он остановился на полпути и предоставил будущему решать затянувшийся спор. Но, возможно, он был занят другими, еще более важными заботами? У Македонии была на севере растянутая, открытая граница, которую неоднократно нарушали являвшиеся с севера кочевые племена. Не слышно было, однако, чтобы Антигон проявил особое рвение в борьбе с этой опасностью, — напротив, для него важнее всего была греческая политика.

240 год был годом мира в средиземноморском регионе. На востоке, как и на западе, приступили к залечиванию ран, нанесенных большими воинами. На западе подошла к концу 24-летняя борьба римлян и карфагенян в 1-й Пунической войне за обладание Сицилией, на востоке помирились друг с другом Птолемеи и Селевкиды, и лишь в Элладе царило обманчивое спокойствие, которое в любой момент могло снова превратиться в открытую войну. Ключ к этому находился в руках Арата, он все же стремился, не считаясь с соседями, расширить влияние руководимого им Ахейского союза. Он даже не отступил перед нападением на Афины (первое вторжение в Аттику было в 242 г., а второе — в 240 г.).

Антигон не ввязывался в войны бездумно, ибо по природе не был великим полководцем и стратегом; он любил науку и охотно предавался бы беседам с друзьями-единомышленниками, если бы не стечение обстоятельств того времени. Он не забывал, какое глубокое удовлетворение приносило ему некогда занятие философскими и этическими проблемами в Эретрии и Афинах под руководством Зенона из Кития. Мы не знаем, думал ли Антигон когда-нибудь превратить город македонских царей Пеллу в столицу муз, как это сделали с Александрией первые Птолемеи. Так или иначе, ему было кому подражать. Ведь уже царь Архелай (413–399 гг.) пригласил поэта Эврипида к своему дворцу в Македонию, где тот и написал своих «Вакханок». При Филиппе II греческие ученые были воспитателями Александра — сначала Апаксимен из Лампсака, а затем Аристотель, которому суждено было позднее стать звездой первой величины в мире науки. Правда, когда он был при дворе в Пелле, этого никто еще не мог знать, но все же слава приглашения греческого ученого в Македонию принадлежит царю Филиппу II, хотя Демосфен в своих речах и заклеймил его как величайшего врага греческой культуры. Разумеется, Аргеады были не слишком высокого мнения о философии, и если Аристотель и пытался приобщить своего питомца Александра к философии, то от этого было мало толку — разве только общее глубокое уважение к духовной жизни греков, особенно к поэмам Гомера, которые произвели на Александра сильнейшее впечатление и пробудили в нем желание сравняться с великими героями греческой старины. У Гомера, с которым он познакомился благодаря Аристотелю, Александр нашел то, что искал: восторг перед великими воинами, в первую очередь перед Ахиллом и Патроклом, которым он пытался подражать. При этом не следует упускать из виду, что в античности не существовало четкой границы между мифом и историей. То, что рассказывалось в новеллах о богах и героях, считалось исторически достоверным, и, если кто из смертных совершал что-либо сверхчеловеческое, его приравнивали к богам.

Ничего подобного не происходило с Антигоном! Конечно, у него были свои боги-покровители. На одной монете (серебряной тетрадрахме) имеется изображение Антигона с рогами — атрибутами бога Пана, наводившего ужас на своих врагов. Эта монета с Паном имеет большое историческое значение, ибо возможно, что на ней сохранился портрет (он был бы тогда единственным) царя Антигона. Но в целом это было — в сравнении, скажем, с обожествлением Птолемеев при их жизни — весьма скромной претензией. Она никого не могла шокировать, и если македонский царь распорядился изобразить себя в виде бога Пана, то это была только попытка подчеркнуть свою близость к богам.

Кстати, уже при бракосочетании Антигона с Филой поэт Арат из Сол написал гимн в честь бога Пана, чем, очевидно, заслужил одобрение царя. Арат был крупным поэтом и соперничал с Каллимахом. Его дидактическая поэма «Феномены» нашла большой отклик во всем образованном мире, хотя материал был взят весьма своеобразный и доступный для понимания только научным кругам. Кто не разбирался в метеорологии, для того «Феномены» оставались книгой за семью печатями, однако именно ученые поэмы пользовались большим успехом у читающей публики эпохи эллинизма, и было, наверное, симптоматичным, что сын Друза Германии перевел эту поэму на латинский язык.

Примечательна также свобода передвижения тогдашних поэтов: пробыв некоторое время в Македонии, Арат отправился ко двору Селевкидов, к Антиоху I, а затем снова вернулся в Пеллу, где и умер. По-видимому, эллинистические монархи состязались в выражении благосклонности поэтам из-за славы прослыть покровителями муз, и ни при дворе, в Пелле, ни в Антиохии-на-Оронте не могли отказать себе в удовольствии вступить в соревнование с Александрией. Естественно, царская семья стояла в центре внимания поэтов.

В одном позднем источнике говорится о поэмах, посвященных Антигону, и эпиграммах на царицу Филу. Антигон и Арат были знакомы, вероятно, еще со времени пребывания царя в Афинах. Если верить преданию, то именно Антигон побудил поэта переложить на стихи главный труд Эвдокса из Кизика «Феномены» (или «Зеркало»). Успех превзошел все ожидания, повсюду слышались слова похвалы. Арат своими «Небесными явлениями», очевидно, коснулся темы, интересовавшей весь мир; его произведение стало античным «бестселлером».

Антигон с удовольствием переселил бы в Пеллу своего учителя Зенона из Кития, но тот никак не мог решиться на то, чтобы оставить Афины. В Афинах у него было большое поле деятельности, в Пелле же он попал бы в суету придворной жизни, а кто, как Зенон, выше всего ценил духовную и материальную независимость, не мог променять свою свободу на обеспеченность. И что было делать в Пелле философу, который, правда, написал трактат об идеальном государстве, но отверг в нем любые связи с полисом? Для практической политики это сочинение не могло идти в расчет, да и о воспитании в юношество отвечающих интересам государства убеждений в нем также не говорилось ни слова. Антигону все это было известно, но привязанность и любовь к учителю заставили его без колебаний отправить Зенону приглашение. Тот вместо себя послал в Македонию своего соотечественника и ученика Персея из Кития, однако выбор его в данном случае оказался неудачным. Хотя царь высоко ценил Персея и даже поручил ему воспитание своего сына Галкионея (о старшем сыне, наследнике Деметрии, в этой связи ничего не упоминается), философ не играл ведущей роли в Пелле. Правда, Персей написал сочинение «О царстве», но важнее для него были радости от пиршеств — недаром он написал также «Диалоги о пирушках».

Царь Антигон, как всякий македонянин, не отвергал радостей застолья и особенно отличался по части возлияний, как когда-то Филипп II и Александр. Для стоиков пирушки сами по себе не были чем-то неприемлемым, но они относили их к числу так называемых adiâphora (безразличное), ибо для воспитания характера развлечения такого рода не имели никакого значения. Однако, если бы кто-либо из учеников Зенона стал находить особенное удовольствие в этих пирах, он бы его никогда не одобрил.

У Персея при македонском дворе был соперник, который как личность совершенно его затмевал. Этим человеком был Бион из Борисфена, который хотя и причислял себя к философам, но в действительности был не оригинальным мыслителем, а лишь популяризатором. Он разъезжал по всему греческому миру, стремясь своими речами и выступлениями оказывать воздействие на людей и побуждать их жить разумной жизнью. Сам он происходил из народных низов: его отец, вольноотпущенник, был торговцем рыбой, а мать будто бы была гетерой. Об отце его рассказывали, что он за контрабанду был продан в рабство, а сам Бион в юном возрасте попал в дом ритора. Последнему понравился смышленый юноша; он приобщил его к искусству красноречия и в конце концов оставил ему все свое состояние.

Бион учился у лучших учителей в Афинах, при этом для него не играла никакой роли их принадлежность к разным школам. Это, безусловно, свидетельствует о духовной независимости Биона. Он не стыдился своего происхождения, более того, гордился им и высказал это даже царю Антигону. Бион, должно быть, был мастером слова; его речи распространялись также в письменном виде и находили многочисленных читателей. Они носили, как выразился Ганс фон Арним, сатирико-полемический характер и были направлены против многообразных проявлений человеческой глупости. Впрочем, из Пеллы Бион снова переехал в Афины. Умер он в страшной нищете в Халкиде на Эвбее. Как сообщает традиция, Антигон вспомнил о нем и облегчил его последние дни, послав ему двух рабов. Своим острым языком Бион нажил себе много врагов, отплативших ему тем, что распространяли о его жизни самые невероятные россказни. Так, передавали, что Бион перед смертью прибег к помощи амулетов, хотя было известно, что он всю свою жизнь боролся с суевериями, но возможно, что как раз этот анекдот не является абсолютной выдумкой. Подобное же рассказывали о Перикле, когда он лежал на смертном одре.

В фразеологии Биола и в высказываниях царя Антигона можно было установить известную согласованность^{49}. Царь, очевидно, многое почерпнул у Биона. Но, быть может, проще предположить, что эти две личности сближали общие мысли и чувства. Такое толкование вполне объясняло бы симпатии Антигона к неотесанному «философу».

Временно в Пелле находился еще один человек, также обративший на себя внимание современников. Это был Тимон из Флиунта, позднее прозванный «силлографом». Тимон был странным гостем на этой земле. Он потерял одни глаз и поначалу занимался ремеслом маляра. Его учителями в философии были скептики Стилпоп из Мегар и Пиррон из Элиды. Подобно Пиррону, Тимон также придерживался того убеждения, что человеку отказано в правильном понимании вещей. Отсюда вытекала для него необходимость быть сдержанным в суждениях: лишь тот, кто пришел к такому убеждению, может добиться истинного душевного мира, он будет свободен от страстей, от заблуждений и от силы традиции, которой подчинены все другие люди. Его пребывание в македонской столице было, очевидно, недолгим. Передают, что он был дружен с этолийским поэтом Александром и помогал ему при сочинении трагедий. В течение своей жизни Тимон как будто бы заработал немало денег, что сделало для него возможным без забот провести остаток своих дней в Афинах. Его скепсис и полная свобода от иллюзий будто бы импонировали царю Антигону, Однако о личных отношениях между царем и Тимолом ничего не известно.

В своих поздних стихах, силлах, Тимол разносил в пух и прах философов, включая Зенона, которого, по-видимому, терпеть не мог. В его стихах изображено даже посещение умерших философов в подземном царстве. Учителем здесь для него явился Ксенофан из Колофона (ок. 570–470 гг. до н. э.), которого Тимон, должно быть, очень ценил. Невольно возникает вопрос, какие мысли возникали у Антигона при чтении Тимоновых стихов!

Антигон снискал себе славу тем, что история и историки были в большом почете при его дворе. Среди его родственников были известные историки: Марсий из Пеллы, сводный брат его деда Антигона, составитель истории Македонии, и Аптипатр, его дед со стороны матери, знаменитый регент, написавший историю иллирийских войн 194 царя Пердикки III (365–359 гг.). К младшему поколению историков относился сводный брат Антигона Кратер. По-видимому, он идентичен историку с тем же именем, который списал с камней аттические постановления. Это была очень ценная история Аттики, написанная на документальном материале, от которой, к сожалению, до наших дней дошло лишь несколько фрагментов. Но гораздо большим было значение Гиеронима из Кардии, друга Эвмена Кардийского, а позднее, после смерти последнего (317/316 г.), друга Антигона Одноглазого и Деметрия Полиоркета. От этого последнего он перешел на службу к Антигону Гонату. Как передают, Гиероним дожил до глубокой старости (якобы до 104 лет). Будучи уже в преклонном возрасте, он написал исторический труд о диадохах и эпигонах, который, по-видимому, закапчивался смертью Пирра (272 г.). Это произведение в значительной степени повлияло на освещение традицией пятидесятилетнего периода после смерти Александра, а наши знания военной истории времени диадохов без Гиеронима были бы вообще невозможны.

Правда, в античной традиции сохранились лишь немногие фрагменты, подписанные его именем, но и этого достаточно, чтобы выявить свойственные ему качества: любовь к истине, компетентность в военных делах и справедливое отношение как к сильным личностям, так и к слабым. Эти достоинства Гиеронима, должно быть, признавал и Антигон. Он многие годы находился с ним в дружеских отношениях, и если соответствует истине, будто он адресовал Гиерониму письма (или какое-то сочинение), то это также свидетельствует о большом уважении царя к историку.

В. В. Тарн считал, что исторический труд Гиеронима, сохранись он в целости, с полным основанием мог бы быть поставлен в один ряд с трудами Фукидида и Полибия^{50}. Разумеется, это лишь гипотеза, в подтверждение истинности которой при нынешнем положении вещей нельзя привести доказательств. С другой стороны, если литератор времени Римской империи, грек Павсаний, упрекнул Гиеронима в субъективном отношении к Антигону, то в этом также может быть доля правды. Сердцем Гиероним, во всяком случае, был на стороне Антигона, и это, безусловно, должно было отразиться в его историческом труде.

В отличие от своего отца Деметрия Полиоркета, отношения которого с женщинами были любимой темой моралистов-современников, Антигон был женат только один раз — на дочери Селевка I Филе. К моменту свадьбы Антигону было 43 года, а его супруга, наверное, была моложе лет на 20. От этого брака родился наследник престола Деметрий. Другой сын, Галкиопей (или Алкионой), должен был быть намного старше Деметрия, он родился от связи Антигона с афинянкой по имени Демо. Современный Антигону историк (Птолемей из Мегалополя) называет Демо гетерой. Соответствовало ли это действительности или нет, но Галкионей был особенно мил и дорог своему отцу; с 273 г. он занимал ряд важных постов. Его жизнь, однако, была коротка. Галкионей родился, вероятно, около 290 г. и еще в расцвете лет пал в бою, сражаясь рядом с отцом, возможно, во время Хремонидовой войны (согласно Белоху). Если это верно, то он даже не достиг тридцатилетнего возраста. По поводу престолонаследия не было никаких споров, поскольку остался лишь один наследник — Деметрий. Мог ли Галкионей вообще в этом отношении идти в расчет — на этот вопрос трудно ответить.

Античная традиция сохранила об Антигоне довольно много анекдотов. Насколько они, однако, достоверны, является спорным. К тому же некоторые из этих анекдотов, возможно, относятся к деду Антигона — Антигону Одноглазому. Для Антигона Гоната, во всяком случае, характерны слова, с которыми он будто бы обратился к какому-то рифмоплету, именовавшему его богом: «Раб, которому приходится заботиться о ночном горшке царя, держится на этот счет другого мнения». Это была грубая отповедь, которой лояльно настроенный поэт вовсе не заслужил, поскольку божественность эллинистических царей в других местах, как, например, в Египте, стояла вне сомнений, но Антигон и знать ничего не желал об этом.

Столь же примечательна другая история. Во время осады Антигоном какого-то города к нему явился философ с предложением прочесть ему трактат о справедливости. Это совершенно вывело из равновесия обычно столь снисходительного царя. В негодовании он ответил философу: «Как могло тебе прийти в голову желание читать мне проповедь о справедливости и благе моих ближних, когда ты застаешь меня как раз в момент осады города, принадлежащего этим ближним?»^{51}. Можно предположить, что здесь идет речь об эпизоде из осады города Кассандрии, но это, естественно, не доказано. Был ли Антигон циником? В. В. Тарн полагал, что подобное суждение было бы поверхностным, и он, безусловно, прав. Однако практика и теория были для Антигона двумя различными вещами, и он не мог простить философу столь неуместного вмешательства в ведение военных действий. Война была войной, а философия— философией, — никто не знал этого лучше, чем сам Антигон.

Возникает вопрос, а как Антигон судил о своей царской власти? Писатель II в. н. э. Элиан рассказывает, что своему сыну, притеснявшему своих подданных и проявившему к ним заносчивость, Антигон сказал: «Разве ты не знаешь, что наша царская власть есть славное служение»? Греческое слово douleia следует истолковать здесь как «служение», а не как «повинность» — последнее не подошло бы в данной связи. Речь идет о «служении», приносящем славу, и таким образом слово это трактуется в смысле философии стоиков. Отец и сын олицетворяют здесь два различных мнения: сын — что все подданные должны служить правителю, а отец — что царь обязан оказывать услуги своим подданным. Между тем как другие эллинистические правители рассматривали свою страну как свою собственность, по примеру, поданному когда-то великими сицилийскими тиранами. Антигон подчеркивает не права царей, а их обязанности, учение же об обязанностях и было зерном стоической философии. Благодаря таким представлениям Антигон неизмеримо возвышается над остальными эллинистическими монархами, жизнь которых не всегда соответствовала этическим принципам античной концепции правителя.

За свою восьмидесятилетнюю жизнь Антигон Гонат знал взлеты и падения невиданных масштабов. Царская власть в Македонии далась ему непросто, и, когда он ее наконец добился, проблемы внутренней политики потребовали всего его внимания. На политическом поприще он не всегда был удачлив, успехи чередовались с неудачами, особенно многочисленные трудности создало для Антигона и его власти в Элладе возвышение Ахейского союза. Однако если Македония в середине III в. до н. э. заняла ведущее положение среди эллинистических государств, то это было личной заслугой царя, поднявшего Македонию из глубокой пропасти снова на должную высоту. Это достижение следует оценить тем более высоко, что Антигону не благоприятствовали ни законность власти, ни помощь сильных соседей и друзей.

Победа в 277 г. над кельтами при Лисимахии (см. выше, с. 180) открыла ему сердца его соотечественников и эллинов, а имя его повсюду стали произносить с величайшим уважением. Политика сдерживания, характерная для его дальнейших действий, завоевала ему новых друзей и приверженцев. Благодаря связям со школой стоиков в Афинах Антигон располагал превосходной «прессой». Стоики видели в нем своего единомышленника на тропе, который, будучи царем, открыто признавал себя стоиком и не считал ниже своего достоинства вести сними споры о справедливости и добре, хотя, разумеется, не во время военных действий. С его смертью в 239 г. в Македонии кончилась эпоха, всецело отмеченная определяющим воздействием личности Антигона.