Правители эпохи эллинизма

VII
Клеомен III, царь Спарты (260–220/219 гг. до н. э.)

Рассказать историю спартанского царя, который сорока лет от роду добровольно ушел из жизни, было бы нетрудно, но будь эта жизнь переплетена с важными внутренними реформами в Спарте и с историей двух больших эллинистических государств — Птолемеев в Египте и Антигонидов в Македонии.

Спартанское государство было затронуто лишь вскользь переворотами, связанными с жизнью и деятельностью Александра. Лакедемоняне ценой немалых жертв нее же сохранили независимость. Правда, они были разгромлены Антипатром в битве при Мегалополе (331 г.); но была ли Спарта включена в Коринфский союз — остается неясным. Лучше эту проблему вообще не затрагивать. Позднее Пирр сделал попытку вторгнуться в Спарту, но это его предприятие осталось лишь незначительным событием, а после того как в 272 г. царь молоссов погиб в Аргосе, опасность окончательно миновала.

Напротив, Антигон Гонат никогда не пытался подчинить Спарту — у него было достаточно хлопот, чтобы сохранить в своем лагере пелопоннесских союзников. Поэтому Спарта с ее внутренними проблемами, по существу, осталась предоставленной самой себе. Ее участие под руководством царя Арея II в Хремонидовой войне закончилось крупным поражением и гибелью царя. Это было единственной попыткой Спарты включиться в большую политику эллинистических держав, и вряд ли можно сомневаться в том, что здесь на заднем плане стояли политика и деньги Птолемеев.

Однако политическая ситуация в Спарте прежде всего определялась социальными обострениями, вытекавшими из неравного распределения земельной собственности. Время, когда политика спартанцев решалась согласованными действиями царей, эфоров и апеллы — народного собрания, состоявшие из полноправных граждан, — это время давно миловало. Земельная собственность и осуществление политических прав составляли прерогативу очень немногих, и, кроме того, среди земельных собственников было немало женщин, которые, естественно, не участвовали в политической жизни. Из сказанного можно себе представить, до какого низкого уровня упала военная мощь спартанцев. От прежней военной славы лакедемонян также почти ничего не осталось. Страна дошла до того, что лишь безотлагательные меры могли привести к какой-то перемене.

Первая крупная попытка реформ связана с именем предшественника Клеомена — царя Агиса IV. Ситуация, которую Агис застал при своем вступлении в управление государством в 245 г., была прямо-таки удручающей. В Лакедемоне имелось всего 700 полноправных граждан-спартиатов, и из них лишь 100 владели клерами — земельными участками. О принципиальном равенстве граждан при таких обстоятельствах вообще не могло быть и речи. Равным образом осталась только тень и от спартанской системы государственного воспитания — aгогé. Богатые вели жизнь, полную роскоши и удовольствий, а остальные жили в нищете. Каких-либо возможностей экспансии для спартанского государства не существовало. Мессения была давно потеряна (уже во времена Эпаминопда, т. е. более чем 100 лет назад), и все попытки снова подчинить эту область и ее жителей, которые ранее использовались в качестве рабов (илотов), были безнадежны. В III в. до н. э. в Спарте вообще отказались от попыток вернуть Мессению.

Агис IV, сын Эвдамида II, усмотрел в земельной реформе последнее средство преобразования спартанского государства. Он посягал таким образом на самые устои спартанского государственного порядка, но у него не было другого выбора, ибо никто из богатых землевладельцев не соглашался по доброй воле отказаться от части своей земельной собственности. Впрочем, это почти не отличалось от того, как повели себя сто лет спустя римские сенаторы, когда Гракхи предприняли аграрную реформу в Италии.

В Спартанском государстве было два царя: один из дома Агиадов и один — из дома ЭвриПонтидов. Агис был Эврипонтидом, а его соправитель Леонид — Агиадом. Но этот последний относился к аграрной реформе в высшей степени отрицательно. Еще было пять эфоров, имевших большое влияние на политическую жизнь страны. Без согласия эфората реформы в Спарте были невозможны, и поэтому нет ничего удивительного в том, что Агис приложил усилия к тому, чтобы хотя бы часть эфоров перетянуть на свою сторону. Но добился он успеха лишь у одного — Лисандра, расположенного к нему с детских лет.

Предложенная Агисом реформа была радикального свойства. Вся земля в долине Эврота должна была быть предоставлена в распоряжение полноправных граждан Спарты, что составило бы всего 4500 земельных наделов (клеров). Число полноправных граждан следовало пополнить периеками («окрест живущими») и людьми других категорий и таким образом довести до нужного количества. Остальную землю намерены были поделить на 15 тыс. клеров и предоставить их в распоряжение периеков. Сам царь Агис подал хороший пример, высвободив большую часть своих собственных земель для земельной реформы. Кроме того, он пожертвовал на общее дело 600 талантов, которые, вероятно, должны были служить оборотным капиталом.

Планы царя встретили сильное сопротивление. Агис в конце концов не видел другого выхода, как стать на путь насилия: эфоры были изгнаны за пределы страны, царь Леонид, чья позиция оставалась неопределенной, также должен был удалиться на чужбину — в Тегею. Однако в своем бывшем приверженце Агесилае после его избрания в эфоры Агис нашел врага, решительно сопротивлявшегося реформе. Попытку реформы следовало рассматривать как уже провалившуюся, когда противникам Агиса удалось арестовать его в Спарте. На поспешно устроенном суде он был приговорен к смерти и казнен. Мать и бабка царя разделили его судьбу (осень 241 г.). Таков был конец спартанской земельной реформы при Агисе IV. Царь слишком недооценил силы оппозиции и прежде всего упустил из виду, что для осуществления своих планов он должен был заручиться поддержкой эфората. Вообще Агис хотел сразу слишком многого — в этом отношении он походил на Гракхов, в особенности на Гая Гракха. Точно так же, как Гракхи 100 лет спустя, Агис недооценил консервативные силы и традицию. А его противники не видели другого пути, кроме как убрать с дороги царя-реформатора, учинив над ним судебную расправу. И в этом отношении события в Риме во времена Гракхов представляют полную параллель.

Клеомен III принял тяжелое наследство, когда он в возрасте примерно 25 лет взошел на трон в Спарте. Шел 235 год до н. э. Клеомен был Агиадом — его отцом был царь Леонид II, изгнанный Агисом IV, мать звали Кратесиклея. Клеомен был очевидцем предпринятой Агисом IV попытки реформы. Своеобразный поворот судьбы свел его с вдовой Агиса IV Агиатидой. Он должен был еще в 241 г. по приказу своего отца, царя Леонида II, жениться на ней. Леонид, у которого на совести была смерть Агиса, разделял ответственность за этот брак с Клеоменом. Остается, однако, неясным, на что он при этом надеялся. Возможно, он хотел завладеть богатым состоянием вдовствующей царицы, ибо она и в самом деле была дочерью одного из самых богатых людей в Спарте — Гилиппа.

Агиатида пользовалась славой самой красивой женщины Греции. На своего юного супруга Клеомена она влияла абсолютно в духе Агиса. В юности Клеомен слушал популярного философа Сфера из Борисфена. Ученик Зенона из Кития, Сфер предпринял как-то поездку в Спарту и встретился здесь с царевичем. Говорят, что Сфер оценил высокие духовные задатки Клеомена, в особенности его мужественную манеру держаться и необузданное честолюбие.

В самом деле, Клеомен был убежден, что в Спарте все надо менять; он был прежде всего огорчен тем, что у граждан Спарты, занимающих руководящие должности, слишком мало политического сознания, зато более чем достаточно корыстолюбия. Это стало ему абсолютно ясно, когда он в 235 г. пришел к власти на смену умершему царю Леониду II. Поначалу, однако, Клеомен был совершенно беспомощен перед лицом развивающихся событий, поскольку эфорат ограничивал его деятельность. Как сообщает Плутарх, Клеомен будто бы обратился к одному из своих старших друзей Ксенару с просьбой рассказать ему поподробнее о предпринятой Агисом попытке реформы и о причинах ее провала. Сначала Ксенар пошел навстречу желанию юного царя, но, когда он заметил, что тот жаждет узнать все больше, отдалился от него и упрекнул друга в безрассудстве. Но мало-помалу Клеомен узнал достаточно и уже не позволял сбить себя с толку в своих намерениях. Вообще он с большой энергией осуществлял всё, за что брался. Он якобы даже развязал войну, чтобы, наконец, иметь возможность претворить свои планы в жизнь.

Политическая обстановка в Пелопоннесе к тому времени коренным образом изменилась в связи с действиями Арата Сикионского; последний, будучи президентом (стратегом) Ахейского союза, добивался ведущего положения его на полуострове. Противниками Арата в Пелопоннесе были спартанцы, элейцы и аркадяне. С последними Арат затеял столкновение и опустошил их страну. О лакедемонянах Арат был не очень высокого мнения, а на их юного царя смотрел свысока, поскольку тот был еще совершенно неопытен.

Впрочем, войну начали спартанцы, захватившие священный округ Афины в Бельбине (Бельмина). Это местечко лежало на пути из Спарты в Мегалополь и было предметом спора между лакедемонянами и мегалополитами. В качестве ответной меры Арат выступил против Тегеи и Орхомена — о Бельбине же он по заботился. Цель этого предприятия не была, однако, достигнута: друзья Арата в Тегее и Орхомене оказались предателями. Арат хотел сохранять свое предприятие в тайне, но Клеомен якобы написал ему ироническое письмо, в котором намекал на неудачный поход. Арат же ответил, что до него дошло, будто спартанцы укрепляют Бельбину и он поспешит воспрепятствовать этому. Клеомен, в свою очередь, спросил его: для чего ему нужны факелы и приставные лестницы?

Согласно преданию, спартанский изгнанник по имени Дамократ сказал Арату, чтобы он поторопился, если намерен предпринять что-либо против Спарты «прежде, чем у этого юного петуха вырастут шпоры» [Плут., Клеом. 4, 3]. Эти рассказы вряд ли исторически достоверны, их единственной целью было ярче охарактеризовать главных действующих лиц: Арата и Клеомена; здесь противостояли друг другу опыт на одной стороне и дерзкая отвага — на другой.

Эти события падают на 229 г., но война между ахейцами и лакедемонянами не кончилась на этом. В 228 г. при Паллантии дело дошло бы до крупного сражения, если бы этому не воспрепятствовал Арат. Когда в 227 г. Арат стал теснить элейцев, Клеомен поспешил им на помощь и неожиданным нападением разгромил ахейцев у горы Ликей (сегодняшняя Диафорти, на юго-востоке от Андритсены). Между тем как среди греков все еще ходили слухи о гибели Арата, этот «мертвец» обрушился на город Маптипею, очевидно застигнутый врасплох.

Клеомен, попавший из-за успехов Арата в затруднительное положение, решил вернуть обратно на родину из ссылки в Мессене брата убитого царя Агиса — Архидама. Последний был Эврипонтидом и принадлежал, таким образом, к другому царскому дому. С помощью этого возвращенного из изгнания Эврипонтида Клеомен хотел создать противовес власти эфората. Однако эфоры сорвали его план: они схватили вернувшегося на родину Архидама и, не долго думая, убили его.

Между тем война между Спартой и Ахейским союзом продолжалась. Клеомен занял Левктры, одну из крепостей города Мегалополя. Здесь, наконец, состоялось решительное сражение, в котором с одной стороны сражались спартанцы, а с другой — мегалополиты под водительством Лидиада. Клеомен вышел победителем, одолев также и ахейцев, которые пришли на помощь мегалополитам. Лидиад пал в битве; Клеомен, прежде чем выдать его тело мегалополитам, распорядился завернуть его в пурпурный плащ и возложить ему на голову венок. Лидиад был раньше тираном в городе Мегалополе, по вернул гражданам свободу и присоединил город к Ахейскому союзу. Согласно Полибию [II, 51, 3], битва произошла при местечке Ладокии.

Спарта к этому времени созрела для государственного переворота. После предпринятой им экспедиции в Аркадию Клеомен с отрядом наемников двинулся назад в Спарту. Здесь вечером, во время совместной трапезы, эфоры подверглись неожиданному нападению и были перебиты вооруженными солдатами; лишь одному из эфоров, хотя он и был ранен, удалось убежать и скрыться в храме Фобоса (Страха). При этом нападении погибли еще десять спартанцев, пришедших на помощь эфорам.

На следующий день Клеомен опубликовал список, содержащий перечень восьмидесяти граждан, которые должны были отправиться в изгнание. Кроме того, были удалены все служебные кресла эфоров, за исключением одного, на котором отныне восседал сам царь, ставший единоличным правителем Спарты (зима 227/226 г.). Как передают, цели своих реформ Клеомен раскрыл в речи, которую он держал в Спарте перед народом на следующий день после переворота. Они состояли в возвращении к конституции Ликурга (или к тому, что под этим тогда понимали), в отмене эфората, в земельной реформе, ликвидации долгов и усилении военной мощи государства, причем в состав государственной общины должны были быть приняты также чужеземцы. В качестве врагов Спарты Клеомен назвал иллирийцев и этолийцев — об ахейцах, напротив, в речи не было ни слова.

Земельная реформа началась с того, что Клеомен и его друзья предоставили свои земли в распоряжение государства. Земля была поделена на парцеллы; некоторое количество участков было оставлено для изгнанников. Клеомен дал обещание возвратить их на родину, как только положение нормализуется. Гражданская община была пополнена периеками, с их помощью оказалось возможным выставить войско в 4 тыс. гоплитов (до того приходилось довольствоваться гораздо меньшим числом). Гоплиты были вооружены сариссами по образцу македонских педзетеров. Вновь была введена aroré — спартанская система государственного воспитания. В наставлении юношества царю оказывал помощь Сфер из Борисфена, который тогда, как передают, находился в Спарте. Наконец, Клеомен взял себе в качестве царя-соправителя своего брата Эвклида. Таким образом, Спарта впервые за свою историю получила двух царей из одного и того ясе дома — из долга Агиадов.

Клеомен чувствовал себя вполне уверенно. Этим, в частности, можно объяснить его поступок, когда после набега на область Мегалополя он силон заставил труппу Дионисиевых технитов (актеров) дать для него представление. Он велел во вражеской стране соорудить театр, а для победителя в состязании между техпитами назначил приз в 40 мин. В течение целого дня он наблюдал, как актеры делали все, что было в их силах, чтобы заслужить награду. Плутарх полагает, что царь не испытывал Никакого интереса к этой постановке, он хотел лишь показать своим врагам, что может потешаться над ними. Плутарх добавляет, что до того времени, в отличие от всех других греческих и македонских армии, одни лини, спартанцы не возили за собой ни жонглеров, ни танцовщиц, ни арфисток. Во время своих походов они предавались иным, исключительно лаконским удовольствиям, состоящим прежде всего в беседе и упражнении в лаконском красноречии.

В остальном Клеомен является у Плутарха образцом царя. В частной жизни он полностью отказался от всякой роскоши, был доступен любым посетителям и имел обыкновение часами беседовать с теми, кто нуждался в его поддержке. Его дом не знал ни привратника, ни приемной; письменным прошениям он не придавал никакого значения. Среди его окружения не видно было никого в пурпуре, жилище его было лишено всякой помпезности. Для своих близких он являлся образцом разумности и скромности, и именно эти качества шли ему на пользу в отношениях с греками. Изображение Плутарха ясно дает понять, что Клеомен был далек от эллинистической концепции царской власти, — то, что он осуществлял и выставлял напоказ в Спарте, было типично патриархальным царством.

При приеме друзей и чужеземных послов также соблюдалась большая простота; никого не принуждали нить, и царь сам развлекал гостей беседами и рассказами. Он был полностью лишен тщеславия и не требовал от людей за пожаловании и подарки особых услуг. Клеомен считал это недостойным царя и имел обыкновение говорить, что друзей приобретают общением и беседами, вызывающими доверие и доставляющими удовольствие.

Между тем война против ахейцев все еще не была закончена. Военная удача сопутствовала теперь Клеомену, и при Диме в Ахайе ахейцы потерпели поистине сокрушительное поражение. Номинально они находились тогда под командованием стратега Гипербата, но на самом деле их вождем был сам Арат. Чаша весов отчетливо клонилась в сторону лакедемонян, и, казалось, не было больше сомнений, кто в ближайшее время добьется господства в Пелопоннесе. Во всяком случае, Клеомен теперь уже совершенно открыто добивался гегемонии. Но это означало бы конец самостоятельного существования Ахейского союза. Положение ахейцев было в тот момент настолько тяжелым, что они выразили готовность начать переговоры. Клеомен, однако, отсутствовал при этих переговорах, так как после одного форсированного марша напился холодной воды и тяжело заболел. При этом он потерял не только много крови, но даже способность говорить, так что не мог участвовать в переговорах и должен был отправиться обратно в Спарту.

Хотя борьба за гегемонию в Пелопоннесе носила локальный характер, за ней на заднем плане стояли великие эллинистические державы, в первую очередь Македония, находившаяся тогда под управлением Антигона Досона (с 230 или 229 до 222/221 г.). Плутарх [Клеом., 16, 3] винит Арата в том, что он совершил роковой шаг и отдал Пелопоннес во власть тех самых македонян, которых он когда-то, взяв Коринф (в 243 г.), оттуда изгнал. Впрочем, об Арате говорили, что в своих «Воспоминаниях» он наговорил много нелестного об Антигоне Досоне невзирая на то, что вступил с ним в тесный контакт.

В 225 г. Клеомену удалось подчинить своей власти, помимо нескольких небольших городков, крупный центр Аргос. Город должен был дать заложников и принять в свои степы спартанским гарнизон. Это случилось, когда в Аргосе праздновались Немей, т. е. в разгар лета, в июле месяце. И с этого момента традиция оставляет пас на целых два года в полном неведении и возобновляет свое повествование лишь с появления македонян в Пелопоннесе в августе 223 г.

Арату наступление Клеомена доставило много хлопот. Города Клеопы и Флиунт перешли на сторону Клеомена, и Арат считал теперь крайне необходимым удержать на своей стороне граждан Коринфа, Однако эти последние с большой поспешностью отправили послов в Аргос, чтобы установить контакт со спартанским царем. В своих «Воспоминаниях» Арат замечает, что коринфяне при этом загнали даже всех своих лошадей, по это, разумеется, гротескное преувеличение, свидетельствующее тем не менее, как сильно был раздражен Арат отпадением коринфян. Впрочем, традиция указывает, что Клеомен неоднократно пытался привлечь Арата на свою сторону; он даже предложил выплачивать ему ежегодные субсидии, притом в двойном размере по сравнению с теми суммами, которые Арату выплачивал Птолемей III.

Между тем до передачи Клеомену крепости Акрокоринфа дело так и не дошло, и царь должен был мало-помалу готовиться к тому, чтобы воспрепятствовать двигавшемуся с севера македонскому войску вторгнуться в Пелопоннес и вмешаться в борьбу за Акрокоринф. Спартанский царь с юга перешел через горный хребет Герании на Истме и укрепил линию так называемых Ослиных холмов, чтобы перехватить здесь македонян и вовлечь их в чреватое для них большими потерями сражение вокруг укреплений. И действительно, македонский царь Антигон Досон попал в трудное положение: продовольственные припасы стали иссякать, а идти на прорыв через силу было невозможно. Попытка македонян пробиться в тыл спартанцам через гавань Лехей также окончилась неудачей, поскольку спартанцы не дали себя провести обманным маневром. Но в тот момент, когда Антигон Досон стал помышлять о переброске своих солдат в Сикион морским путем, у Клеомена возникли осложнения с Аргосом: граждане (или какая-то их часть) были разочарованы тем, что Клеомен не аннулировал долгов. Теперь Клеомен оказался в затруднении. Он послал в Аргос своего отчима Мегистоноя, но тот потерпел со своими воинами под стенами города поражение и сам пал в схватке. Спартанский гарнизон вынужден был ограничиться ролью праздного наблюдателя за битвой. Он, правда, удержался в городе, но обстановка стала настолько тяжелой, что воины гарнизона отправили царю Клеомену послание с просьбой незамедлительно прийти им на помощь.

После этого Клеомен оставил свои укрепленные позиции у Ослиных холмов и поспешил в Аргос. Здесь он смог через тоннель под цитаделью установить связь со спартанским гарнизоном. Он даже сумел подчинить своему контролю часть города и с помощью своих критских лучников очистить улицы от врага. Однако, когда Клеомен увидел, как македонская фаланга, соблюдая исключительный порядок, спускается с холма к городу в то время, как македонская конница уже стала просачиваться в город, он собрал свое войско и отступил. Коринф и Аргос были теперь для него потеряны.

Македоняне неотступно следовали за ним по пути в Аркадию. Но неудачи Клеомена на этом еще не кончились. Вблизи Тегеи ему передали известие о смерти жены, К которой он был привязан всем сердцем. Плутарх сообщает, что Клеомен даже в своих успешных походах никогда не выдерживал до конца, а всегда спешил досрочно вернуться в Спарту, к любимой жене. Тем не менее, несмотря на глубокую скорбь, Клеомен вел себя достойно и мужественно: он не стал облачаться в траурные одежды; он не забыл также передать своим воинам необходимые приказания и сам позаботился о безопасности города Тегеи.

Вторжение македонян при царе Антигоне Досоне в Пелопоннес означало одновременно поворотный пункт в политике державы Антигонидов. Между тем как македоняне стали оказывать поддержку Ахейскому союзу, египетский правитель Птолемей III (246–221 гг.) перешел на сторону Клеомена. Однако в качестве залога верности Клеомена заключенному соглашению он потребовал в заложники его мать и детей. Рассказывают, что Клеомен долго не мог решиться заговорить с матерью о требовании Птолемея. Наконец он все же собрался с духом и изложил ей суть дела. На это его мать будто бы сказала: «Если это и было тем делом, которое ты мне хотел изложить, по не находил для этого мужества, то я отвечу тебе: дай мне скорее взойти на корабль и отправь мое тело туда, где оно будет более всего полезно спартанцам, прежде чем погибнет здесь от старости».

Это рассказывает Плутарх в «Жизнеописании Клеомена» [гл. 22, 3–4]. Однако не может быть никаких сомнений на счет того, что этот анекдот взят из исторического труда Филарха, находившего большое удовольствие в драматических повествованиях такого рода. Он полностью придумал эту сцену, ибо никто не мог присутствовать при разговоре царя с матерью. И если мать Клеомена в взволнованных словах при прощании на мысе Тенар будто бы заклинала своего сына и царя оказаться достойным Спарты, потому что, как она говорила, «только это находится в нашей власти, а по конечный успех, который следует рассматривать как дар богов», — то, хотя эти слова и соответствуют представлениям эллинов, их нельзя рассматривать как достоверные. Передают далее, что из Египта мать уговаривала сына вести такую политику, которая была бы выгодна Спарте, а на нее, на мать, не обращать ни малейшего внимания.

С господством спартанцев над обширными областями Пелопоннеса было покопчено — полуостров, вплоть до границ самой Спарты, контролировал теперь македонский царь. Находясь в трудном положении, Клеомен обратился к крайним средствам: он распорядился отпустить на волю всех илотов, которые были в состоянии внести за себя пять аттических мин. Полученные таким образом деньги, очевидно, были использованы на вооружение, поскольку субсидии Птолемея III были далеко не достаточны. Освобождение илотов принесло Клеомену будто бы всего 500 талантов. При условии, что все отпущенные на волю плоты смогли внести требуемую сумму, число их должно было составить 6 тыс. человек. Из них всего 2 тыс. были вооружены по македонскому образцу; они должны были стать противовесом македонским «белым щитам», бывшим, по-видимому, привилегированной частью наподобие «серебряных щитов» времени диадохов. Остальные должны были сначала пройти обучение. Возможно, что для них не хватало соответствующего вооружения.

За этим последовало нападение спартанцев на город Мегалополь. Операция была в высшей степени ловко устроена: ее замаскировали под вторжение в область Аргоса и поэтому застали жителей Мегалополя врасплох. Передовому отряду спартанцев внезапным налетом удалось запять часть городской степы; под другую часть стены воины подвели подкоп, так что Клеомену, следовавшему с главными силами, было нетрудно проникнуть в город.

В Мегалополе царило полное замешательство, по, хотя защищать город было невозможно, большая часть жителей вместе со своими женами и детьми сумела уйти в Мессену. Тысяча горожан была взята в плен, среди них — два известных политика — Лисандрид и Феарид. Их привели к Клеомену. Передают, что их речи произвели на царя такое впечатление, что он решил возвратить город его жителям при условии, что они откажутся от союза с ахейцами и станут его друзьями и союзниками. Но спартанскому царю нашелся в Мегалополе энергичный и целеустремленный противник. Это был Филонемел, который позднее принял руководство Ахейским союзом. Он сорвал соглашение с Клеоменом тем, что изгнал Лисандрида и Феарида из Мессении. Клеомен будто бы был этим так раздражен, что отдал приказ разграбить Мегалополь. Статуи и картины из этого города он велел отправить в Спарту, а большую часть городских построек предал разрушению. Однако спартанский царь не мог и помышлять о том, чтобы удержать надолго этот город, поскольку он не в силах был противостоять объединенным войскам Антигона Досона и ахейцев. Ахейцы же собрали в Эгии союзное собрание, по решение о ведении войны против спартанцев так и не было принято; в это время, к величайшему замешательству присутствующих, было получено известие о разрушении города Мегалополя.

Показательно для смелости Клеомена, что он теперь предпринял рейд в область Аргоса. В этом городе Антигон Досон разбил свои зимние квартиры, по в его распоряжении не было достаточно войск, чтобы помешать спартанцам опустошать земли аргивян. Когда Антигон направился в Тогею — якобы для того, чтобы оттуда вторгнуться в Лаконию, — Клеомен ловко уклонился от встречи с ним и снова появился под степами города Аргоса. На этот раз спартанцы показали, на что способны: они опустошили земельные угодья, с особым рвением уничтожали посевы зерновых, палками прибивая колосья к земле. Солдаты находили удовольствие в этом варварском занятии. Плутарх замечает, что они занимались разрушением в известной степени ради развлечения. Однако, когда они вздумали предать огню находившийся за пределами городских степ гимиасий Килларабис, Клеомен запретил им это.

Тем временем Антигон Досон со своими войсками спешил обратно в Аргос. Но Клеомен чувствовал себя настолько уверенным, что через вестника потребовал ключи от Гереона, ссылаясь на желание совершить здесь жертвоприношение. Разумеется, ключей он не получил, но это не помешало ему исполнить задуманное перед закрытыми дверьми.

Сцена перед Гереоном, имевшая место в 222 г., показывает нам Клеомена на вершине его успехов. Он вышел победителем из столкновений с войсками македонян и ахейцев и причинил значительный материальный урон городам Мегалополю и Аргосу. Но сражения в открытом поле он благоразумно старался избегать. Здесь риск был для него слишком велик, он скорее рассчитывал достигнуть цели, применяя стратегию изматывания противника. Особенно он надеялся на то, что ахейцы утратят интерес к войне, из которой они не могут выйти победителями, и что Антигон Досон, ничего не добившись, вынужден будет вернуться в Македонию.

В самом деле, пришли в движение племена у северных границ Македонии, варварские народности постоянно нарушали пределы государства; старые враги македонян — иллирийцы также двинулись со своими войсками в Македонию, так что все более настоятельно требовалось присутствие в стране царя Антигона. Посланцы к нему были уже в пути, когда в Пелопоннесе противники делали приготовления к решающему сражению: летом 222 г. состоялась битва при Селласии (к северу от Спарты).

Если Клеомен, вопреки своему прежнему поведению, все же решился на эту битву, то побудили его к этому прежде всего два соображения: во-первых, стали иссякать денежные средства, поскольку Птолемей III отвернулся от него и прекратил выплату субсидий, так что Клеомен не знал, чем он будет расплачиваться со своими наемниками и воинами гражданского ополчения, во-вторых, враг угрожал городу Спарте, а если бы Спарта пала, то войне и без того пришел бы конец.

О битве при Селласии мы располагаем подробным повествованием, вышедшим из-под пера Полибия [История, II, 65–69]. Оно дополняется сообщениями в «Жизнеописании Клеомена» Плутарха [гл. 28], по давно уже доказано, что Плутарх здесь не очень компетентен, скорее следует придерживаться Полибия, который в общем и целом правильно судит о событии, и, наверное, сам посетил место сражения^{52}. Битва разыгралась к западу и к востоку от реки Энунт (нынешняя Келефина), примерно в 10 км к северу от Спарты. Клеомен распорядился занять холмы по обе стороны дороги. Это были возвышенности Олимп (к востоку от реки) и Эвас (к западу от дороги и реки). Антигон со своими македонянами неизбежно должен был натолкнуться на эту преграду, если он намеревался пробиться к Спарте, — задача, усложнявшаяся еще тем, что Клеомен усилил свои позиции на холмах цепью полевых укреплений.

Однако позиция спартанцев не была абсолютно неприступной — ее можно было обойти, особенно с запада^{53}. Вследствие этого все сводилось к тому, чтобы зорко наблюдать за движениями неприятеля и на каждое изменение его тактического плана ответить соответствующим встречным маневром. Весьма существенным отрицательным моментом для Клеомена оказалось то, что он сильно уступал неприятелю по численности воинов: он располагал лишь 20 тыс. человек. Силы противника, т. е. все войско Ахейского союза и фаланга македонян, насчитывали 28 тыс. пехотинцев и 1200 всадников. Кроме того, в лице царя Антигона Досона они располагали весьма осмотрительным полководцем, а в лице Филопемена из Мегалополя — человеком, который в решающий момент взял инициативу в свои руки.

Клеомен распорядился запять возвышенность Эвас, значение которой для него было очевидно, особым отрядом под командованием своего брата Эвклида. Но тут и начались для спартанцев все неприятности, ибо как раз здесь, на левом крыле, они были потеснены прежде всего иллирийцами и их отступление с возвышенности Эвас очень скоро приняло катастрофический характер.

У Плутарха можно прочитать, что Клеомен не упустил из виду необходимость тщательной рекогносцировки местности и поручил это начальнику своей тайной полиции Дамотелу (ему некогда было доверено наблюдение за илотами), но тот был подкуплен противной стороной и не сообщил ничего подозрительного. Насколько это сообщение достоверно, трудно сказать, но, так или иначе, потеря горы Эвас, где пал смертью храбрых брат спартанского царя Эвклид, поставила Клеомена в весьма затруднительное положение. Теперь у него оставались только две возможности: немедленное отступление по дороге в Спарту или же рывок вперед и решающее сражение со стоявшей здесь македонской фалангой. Клеомен решился на второй вариант, что является еще одним подтверждением его необычайного мужества. Он велел убрать заграждения и ринулся в открытый бой против македонян.

Это была неравная борьба, и спартанцы вскоре оказались вытесненными из своих укреплении. Основная масса их обратилась после этого в бегство, македоняне начали их преследовать, и таким образом сражение у горы Олимп было Клеоменом также проиграно. Сам царь вскочил на коня и ускакал в Спарту. Поражение сопровождалось для спартанцев тяжелыми людскими потерями. Согласно Плутарху, который здесь, наверное, опирается на Филарха, из 6 тыс. спартанцев на поле брани осталось не менее 5800. Цифра, безусловно, преувеличена, по это ничего не меняет в факте, что с ноля боя не вернулся цвет спартанской молодежи; кроме того, погибло множество наемников, которые, будучи привлечены славой Клеомена, выступили с ним в поход.

Битва при Селласии летом 222 г. явилась поворотным пунктом в истории Греции. Если Клеомен надеялся добиться гегемонии в Пелопоннесе, а может быть, даже и во всей Греции, то это его заветное желание оказалось иллюзией. Ведущая роль перешла к македонянам во главе с царем Антигоном Досоном и к союзной с ним Ахейской лиге. При этом под главенством Македонии в Греции снова возникла союзная организация, выходившая по своему значению далеко за пределы местного значения и являвшаяся важным орудием власти в руках македонского царя. Победа Антигона Досона и ахейцев означала одновременно и поражение Птолемея III, который, поддавшись советам мудрых политиков в Александрии, уже незадолго до битвы при Селласии предоставил Клеомена его судьбе. Он прекратил выплату субсидий и таким образом дал попять, что нисколько не заинтересован в конфронтации с македонским царем. Из подобного рода столкновения Птолемей вряд ли вышел бы победителем.

Драматическая сцена, разыгравшаяся в Спарте по возвращении потерпевшего поражение Клеомена, описывается Плутархом — видимо, по Филарху — следующим образом: несчастный царь, вступив в свой дом, отклонил предложенное ему питье. Не сняв в себя доспехов, он в полном вооружении прислонился к колонне и после короткого отдыха продолжил свое бегство в Гифей, морскую гавань Лакедемона. Из Гифея муть был продолжен на кораблях дальше в Египет, ибо здесь, где уже находились в качестве заложников его мать и его дети, царь надеялся найти убежище. В этом месте Филарх снова вставил историю, которая должна была служить прелюдией к описанию событий в Египте: на маленьком островке Эгналия (т. е. Эгилия) возле северного побережья Крита один из спартанцев по имени Ферикион обратился к Клеомену с предложением лучше уж покориться македонскому царю Антигону, чем плыть в Египет, ибо ничуть не позорно для спартанских царей служить котомкам Филиппа и Александра. Клеомен, однако, отклонил это, сделанное с лучшими намерениями предложение, после чего Ферикион тут же, на морском берегу, покончил с собой. Эта весьма впечатляющая история, вероятно, относится к разряду легенд, по она предвосхищает не менее драматические события в Египте.

В Александрии Клеомен со своими спутниками вступил на египетскую землю. Здесь он нашел дружеский прием. Птолемей III стал выплачивать ему годовое содержание в размере 24 талантов. Кроме того, он будто бы обещал снова посадить его на троп в Спарте. Клеомен вел в Александрии приличествующую его званию жизнь. Он собрал вокруг себя группу спартанцев-изгнанников и надеялся на скорое возвращение на родину. Однако политическая обстановка перечеркнула все его расчеты. Сначала Сосибию, всемогущему министру Птолемея III, показалось несвоевременным способствовать возвращению спартанского царя на родину, так как в Египте опасались, вероятно с полным основанием, трудностей в отношениях с македонянами, поскольку от доброй воли последних зависело существование птолемеевских владении в Эгеиде и Малой Азии. Не стоило из-за Клеомена провоцировать с Антигонидами конфликт, исход которого нельзя было предвидеть. Вдобавок, умер Птолемей III — возможно, еще в 222 г., по скорее всего в феврале 221 г. От его преемника Птолемея IV мало чего можно было ожидать. Он полностью находился под влиянием своих советников и женщин, среди которых его любовница Агафоклея и ее мать Энапфа полностью подчинили его своей воле. Вскоре после восшествия его на престол в Александрин начались убийства царских родичей. Среди прочих жертвами стали мать царя Береника и его младший брат Магас. Клеомен будто бы был поставлен в известность о заговоре против Магаса и даже поручился Сосибию за надежность наемников, и в первую очередь за пелопоннесцев, но эти сведения кажутся маловероятными. Если даже верно, что Сосибий осведомлялся у Клеомена о надежности наемников, то это, наверное, не имело ничего общего с заговором.

Развязка была ускорена письмом, которое, по преданию, отправил царю Птолемею IV некий мессенец и «кагор. Античные источники указывают, что Никагор был послушным орудием в руках всемогущего Сосибия. Последний сумел обмануть Клеомена и таким образом вызвал его гибель. Рассказывают, что Клеомен, прогуливаясь возле гавани в Александрии, оказался свидетелем прибытия Никагора, — впрочем, эта сцена также могла быть выдумана Филархом ради большей драматичности. В упомянутом письме Никагора речь шла якобы о том, что Клеомен отважится на восстание, если царь Птолемей IV не отправит его с необходимым снаряжением на родину. Это будто бы и послужило поводом к тому, что спартанский царь был интернирован и к нему была приставлена вооруженная охрана.

Когда Птолемей IV на время отлучился в Канон, Клеомен воспользовался этим, чтобы освободиться из-под ареста. Охране он сумел внушить, что царь Египта собирается его освободить. И в то время как стражники предавались пьяному разгулу, Клеомену удалось незаметно покинуть место заключения. Его сопровождали друзья и сыновья, прибывшие в Александрию еще до него. Клеомен и его спутники были вооружены — в руках у них были кинжалы. На улице им навстречу ехал на колеснице, запряженной четверкой лошадей, начальник гарнизона Птолемей. Лакедемоняне стащили его с колесницы и посадили под стражу (согласно Плутарху [Клеом., 37, 1], они его будто бы даже убили, что, однако, кажется маловероятным).

Спартанцы начали призывать народ к борьбе за свободу, по на александрийцев это не произвело никакого впечатления — они остались совершенно безучастными; скорее всего им вообще было непонятно, какую свободу имеют в виду лакедемоняне. Попытка маленького отряда овладеть цитаделью Алексадрии окончилась провалом, так как караульный офицер не дал себя захватить врасплох. В общей неразберихе спартанцы остались одни; игра была для них проиграна, и тогда они решили покончить с собой; умирали они мужественно, как истинные спартанцы. Это случилось в Александрии зимой 220/219 г.

Этот эпизод подвергся Филархом художественной обработке, однако его переложение вряд ли можно рассматривать как исторически достоверное, и потому оно не заслуживает того, чтобы его здесь воспроизводить. Так или иначе, египетский царь Птолемей IV самым страшным образом отомстил матери и сыновьям Клеомена за неудавшееся выступление последнего. Тело Клеомена, согласно все той же версии, было публично распято, но затем вокруг трупа стали происходить — по изображению Филарха — странные явления и чудеса, которые с удивлением воспринимались суеверной толпой.

Побег Клеомена из заключения лишь с двенадцатью провожатыми следует признать актом отчаяния. Клеомен был убежден, что в Египте никто больше не придет ему на помощь, и что меньше всего этой помощи можно было ожидать от царя Птолемея IV, которого он давно раскусил. Одинокая смерть Клеомена и его соратников была заключительным аккордом политического развития, ответственность за которое следует возложить не только на объективно сложившиеся обстоятельства, но и на самого царя Клеомена.

Редко, чтобы царь столь роковым образом не понимал характера своей эпохи, как Клеомен. Неоспоримой остается его заслуга в проведении давно уже напрашивавшейся земельной реформы в Лакедемоне. Но Клеомен позорно запятнал эту реформу беззаконием — устранение эфоров было достигнуто злодейским убийством, которого никто не мог одобрить. Восстановление царской власти также было весьма относительным, ибо то, во что превратил ее Клеомен, нельзя обозначить иначе, как диктатура, — форма власти, до тех пор совершенно чуждая спартанцам. Для своих внешнеполитических претензий Клеомен также не располагал достаточными средствами; он зависел от поддержки Птолемеев, и, когда те отвернулись от него — еще до битвы при Селласии, — с Клеоменом было покончено. Можно признавать его достижения в качестве полководца и политика (Полибий, например, высоко оценивал Клеомена, хотя тот и был врагом Ахейского союза), однако ему недоставало понимания того, что Спарта не была более в состоянии соперничать с крупными эллинистическими государствами, и в частности с вновь усилившейся при Антигоне Досоне Македонией. В державно-политическом отношении Клеомен ориентировался на прошлое, и здесь лежит ключ к пониманию его неудач и гибели.

Тем не менее для историков — как древнего, так и нового времени — Клеомен остается притягательной фигурой. Плутарх сопоставил царя вместе с его предшественником — другим спартанским царем-реформатором Аги-сом — с обоими Гракхами и еще раз подчеркнул это сопоставление в особом синкрисисе. Но реформаторская деятельность была лишь одной стороной его натуры. Сверх этого Клеомен был выдающимся воином и полководцем, в послужном списке которого был целый ряд блестящих успехов. Правда, в битве при Селласии, где перед ним стоял вопрос «быть или не быть», он был не совсем на высоте в своих распоряжениях, и, наверное, не случайно, что благоволящая к нему традиция пытается приписать причину поражения ошибкам его подчиненных. Однако это не затрагивает существа дела. Ведь Клеомен стоял перед выбором: отдать Спарту без боя неприятелю или попытать счастья в решающем сражении. Он выбрал последнее и потерпел поражение.

Его поведение в Александрии также не во всем было удачным. Версия, будто бы он каким-то образом был вовлечен в заговор против Магаса, маловероятна, но побег из заключения был актом отчаяния, приведшим к гибели не только его самого, по и его спутников. Его жизнь кончилась трагедией, в которой в конечном счете виновен был он сам. Спарта теперь перешла в разряд государств третьего или даже четвертого ранга. Она полностью потеряла свое международное значение, а последующая попытка спартанского тирана Пабиса еще раз сделать Спарту ведущей державой, по крайней мере в Пелопоннесе, была сведена на нет вмешательством римлян (194 г.). И на этот раз против Ахейского союза выступил спартанец, по Союз был поддержан римлянами, так что исход этого столкновения с самого начала не вызывал сомнений. Спарта полностью сошла с политической арены, и даже появление тирана Эврикла, дружившего с Августом, ничего в этом отношении не изменило. Интересно, однако, отметить, что при Эврикле продолжало существовать староспартанское воспитание (агогé), а вместе с ним и спартанская конституция, эфорат, народное собрание (апелла) и совет старейшин (герусия), но все это было лишь тенью прошлого.