Правители эпохи эллинизма

XI Митридат VI Евпатор, царь Понта (132—63 гг. до н. э.)

В античной традиции, односторонне освещающей события в духе римлян, портрет понтийского царя Митридата[24] Евпатора представлен весьма мрачно. Однако не следует забывать, что наряду с лузитанином Вирпатом и германцем Арминием Митридат относился к числу величайших врагов римского народа. Риму пришлось вести против него три войны, и только в третьей «рейхсмаршалу» Помпею удалось сокрушить Митридата. Вообще противоборство с римской мировой державой стало судьбой понтийского царя. Жизнь его пестра и многогранна, но, по существу, этот царь принадлежал миру Переднего Востока, на который он сам и в политической и в административной сфере наложил отпечаток своей личности. Между миром Передней Азии и миром западных римлян лежала глубокая пропасть, и нет ничего удивительного в том, что римская историография, представленная прежде всего Саллюстием, не воздала должное понтийскому царю. А так как противоположное направление вообще никем не представлено, то запять правильную позицию по отношению к Митридату весьма трудно, ибо нельзя ожидать, чтобы его злейшие враги хоть в какой-то степени отнеслись к нему справедливо. К счастью, большая часть событий точно установлена, а кроме того, известны некоторые подробности из личной жизни царя — они рисуют Митридата человеком большой силы воли и, пожалуй, еще большей беспощадности. В жизни не было для него ничего святого. Главным стимулом его действий и стремлений была совершенно неприкрытая ненависть к Римлянам, которым он никогда не мог простить, что они вторглись в сферу его интересов в Передней Азии.

Митридат происходил из княжеского иранского рода, возводившего свою родословную к одному из шести главных сподвижников персидского царя Дария I. Представители этой семьи прослеживаются в источниках на службе персидских «великих царей» с конца V в. до н. э. Первым здесь является, по-видимому, Ариобарзан, сын Митридата, преемник Фарнабаза в качестве сатрапа геллеспонтской Фригии. Этот Ариобарзан был весьма своевольным правителем, провозгласившим себя независимым от персидского «великого царя». Но он стал жертвой интриг собственного сына и в наказание за свое отпадение был распят на кресте (362 г.). Его сын, которого звали Митридат, в более поздний период стал союзником Эвмена из Кардии, а после гибели последнего его можно встретить в окружении Антигона Одноглазого. Поскольку, однако, Антигон боялся его перехода в лагерь противников, он в 302 г. без лишних церемоний распорядился его устранить. сын этого Митридата, носивший то же имя, стал основателем Понтийского государства, раскинувшегося по северному краю Анатолии (в северной части Каппадокии, в области так называемого Понта). При этом под власть понтийских владык попали также различные греческие города на побережье Черного моря. Митридат Основатель уже примерно с 280 г. носил царский титул, благодаря чему он встал в один ряд с эллинистическими монархами.

В области Понта обитало малоазийское население, но в стране было также много персов, и именно они занимали ключевые позиции в управлении. Благодаря контактам с эллинами на побережье Черного моря страна и ее население получили доступ к греческой культуре, которая, впрочем, никогда не могла пустить глубокие корпи во внутренних областях Понта. Однако правители хорошо сознавали, чем они обязаны грекам. Цари знали греческий язык и привлекали в свою страну многих эллинов, поскольку те были совершенно незаменимы в делах управления и экономического развития государства. Традиция называет для III и II столетий до н. э. всего пять правителей, которые с переменным успехом осуществляли власть над этой страной, граничившей на западе с Вифинией, на востоке — с Арменией, а на юге — с Великой Каппадокией. Первым из них был уже названный Митридат I Ктист («Основатель»). Ему наследовал в 266 г. его сын Ариобарзан, затем последовали цари Митридат II (правил примерно с 250 до 220 г.), Митридат III (приблизительно с 220 до 190 г.), Фарнак (примерно со 190 до 170 г.), Митридат IV Филопатор Филадельф (примерно со 170 до 150 г.) и, наконец, Митридат V Эвергет (примерно со 150 до 120 г.).

Из этих шести понтийских царей более всего известен Фарнак. Он захватил торговый город Сипопу (183 г.) и вел войну против целого ряда малоазийских династов, пока, наконец, ввиду категорического римского требования ему не пришлось пойти на мир (179 г.). В личности Фарнака проступает уже многое, с чем мы встречаемся позднее у Митридата VI. В жизни и делах этого монарха уже обозначилась тенденция к конфликту, которая впоследствии получила свое развитие в отношениях между Римом и Понтийским царством. Фарнак был дедом, а Митридат V отцом великого Митридата. Митридат V пал жертвой заговора в собственном дворце в Синопе. По его завещанию, управление должна была осуществлять его вдова вместе с обоими еще малолетними сыновьями — распоряжение, которое оказалось малоудачным. Очевидно, оно явилось своего рода компромиссом, если только это завещание вообще было подлинным. Эти события падают на 120 г. до н. э. Римская власть в провинции Азии на западном краю Анатолии тогда уже достаточно стабилизировалась, и не было ничего удивительного в том, что за событиями в Понтийском царстве из Рима наблюдали с пристальным вниманием.

Митридату Евпатору было 12 лет, когда умер его отец. У него был младший брат, тоже Митридат по прозвищу Хрест («Добрый»), а кроме того, пять сестер. Из них Лаодика была замужем за каппадокийским царем Ариаратом, а позднее за Никомедом III Вифинским; вторая сестра стала супругой самого Митридата, а о трех остальных — их звали Роксана, Статира и Ниса — нам более ничего не известно. По линии матери Митридат мог возводить свою родословную к Селевкидам: его мать была дочерью Антиоха IV Эпифана, правителя, вошедшего в историю благодаря распре с Маккавеями.

Как это часто бывает с великими людьми, предание и на этот раз сообщает нам много чудесного о юности Митридата. Так, рассказывали, что в его колыбель ударила молния, так что даже загорелись пеленки младенца. Его рождение и восшествие на престол ставили в связь с появлением комет. Рассказы такого рода относились к обычному арсеналу эллинистического историописания, и в повествованиях о Митридате без них, естественно, также не обошлось. Митридат, который родился и вырос в Синопе, греческом городе на Черноморском побережье, уже в ранней юности вошел в соприкосновение с истоками эллинской образованности. Однако он совершенно осознанно держался иранских традиций своего дома, в особенности маздаизма, которому был верен всю свою жизнь. Его отношения с матерью, селевкидской принцессой Лаодикой, подверглись тяжкому испытанию уже в его молодые годы, ибо Митридат обоснованно или необоснованно, это трудно сказать, опасался за свою жизнь и потому удалился в горы Париадра. Здесь он вел жизнь изгнанника, предавался радостям охоты и воспользовался возможностью, подвергая себя всевозможным лишениям, закалить свое тело до такой степени, что позднее ему уже не были страшны ни холод, ни зной. Пребывание его в горах будто бы длилось семь лет. Это было трудное время для царского сына, выросшего в богатстве и роскоши при дворе в Синопе.

Митридату было 20 лет, когда он пришел к власти. Как ему это удалось — неизвестно. Свою мать Лаодику Митридат, по одной версии, убил, а по другой — будто бы удовлетворился тем, что обезвредил ее, заключив в темницу, где она и погибла. Вскоре юный властитель устранил и своего брата Митридата Хреста. По примеру, в конечном счете восходящему к Ахеменидам, он взял себе в жены свою сестру Лаодику. Таково было начало его правления, продолжавшегося в общей сложности 48 лет, со 111 до 63 г. до н. э.

Понтийская держава Митридата простиралась по южному и восточному побережьям Черного моря (эллины называли его Понтом Эвксинским), от города Амастриды до расположенной на прибрежной равнине между Кавказскими горами Диоскуриады. Соседями Понта были Вифиния, Пафлагония, Каппадокия и Великая Армения, но из них лишь последняя играла определенную роль в международной политике. Великая Армения была типичным буферным государством между восточными областями Малой Азии и державой парфян. Прочие государства более или менее ориентировались на Рим, который после смерти последнего Атталида в 133 г. стал твердой ногой на землю Анатолии и уже никогда оттуда не уходил.

С незапамятных времен существовали тесные отношения между эллинскими городами Понтийской державы и греками Крымского полуострова, поэтому не следует удивляться, что город Херсонес (Севастополь), колония Гераклеи Понтийской, обратился с призывом о помощи к понтийскому царю. Митридат отправил в Крым своего верного полководца Диофанта, чтобы тот оказал помощь грекам полуострова против натиска скифов, наступавших из внутренних областей Крыма и из южнорусских степей (110 г.). Экспедиция Диофанта завершилась полным успехом: весь Крымский полуостров покорился власти царя, который благодаря этому прочно обосновался и на северном побережье Черного моря. Впрочем, борьба продолжалась несколько лет, и лишь в 107 г. до н. э. города Феодосия и Пантикапей (Керчь) перешли в руки понтийского царя, который отныне стал называться «царем Боспора Киммерийского и защитником Херсонеса» (под киммерийским Боспором здесь понимается Керченский пролив).

К северу от Черного моря Митридат завоевал целую державу, приобретшую для него особую важность благодаря существованию здесь греческих городов, но поистине неоценимы были для него открывшиеся теперь торговые связи с областями Южной России. Большие реки изобиловали рыбой, земли к северу от Крымского полуострова и Меотиды (Азовского моря) были настоящими житницами. Они приносили Митридату в виде ежегодной да ни 180 тыс. медимнов зерна и 200 талантов серебра. Митридат добился монопольного положения в торговле зерновыми культурами. Наряду с зерном из Египта и Сицилии поставки из Южной России находили прежде всего сбыт в Анатолии и в греческом мире. Кроме того, области Южной России располагали прямо-таки неисчерпаемыми людскими резервами, что было исключительно важно для комплектования армии понтийского царя. Особенно много служило в ней скифов, однако геты, язиги и роксоланы также поставляли контингенты. Из них язиги принадлежали к племенной группе сарматов, славившихся своей легкой кавалерией, этой предтечей казачьей конницы. Наконец, следует упомянуть еще бастарнов (они, вероятно, кельтского происхождения), которые жили в Бессарабии и благодаря своей высокой боеспособности очень ценились как союзники.

Тесные отношения были у Митридата и с эллинскими городами западнопонтийского побережья — с Истром, Томами, Одессом, Месембрией и Каллатидой. Это были значительные торговые республики; их противниками были геты, непрестанно опустошавшие их земли. Но и в Малой Азии царь сумел значительно расширить свои границы. Важнейшим приобретением здесь была Малая Армения, зажатая как бы в тиски между Колхидой и Понтом. Эта страна — яблоко раздора между Понтом и Великой Арменией — была родиной искусных в ремеслах племен халибов и тибаренов; из них первые получили признание прежде всего из-за обработки железа. Благодаря аннексии Малой Армении Понтийское царство максимально продвинулось на восток, дойдя до Верхнего Евфрата.

Завоевания в Крыму, Колхиде и Малой Армении придали новый облик державе Митридата. С юга, востока и севера его государство охватывало теперь Черное море, а центром и столицей был город Сипопа. Понтийский властитель украсил его роскошными постройками, от которых, Однако, до нашего времени ничего не сохранилось. Области к северу от Черного моря были важны как поставщики зерна, а Малая Армения должна была стать опорой на случай войны, поэтому царь распорядился построить здесь многочисленные крепости — они должны были служить ему в качестве стратегических опорных пунктов. Кроме того, в них должны были храниться накопленные драгоценные металлы, которые в большом количестве обязаны были поставлять города Понтийской державы.

Для другого правителя создание этой черноморской державы означало бы достижение цели всей жизни, но Митридат был слишком молод, чтобы удовлетвориться этим. Уже давно он выбрал в качестве дальнейшего объекта своей беспокойной деятельности области, граничившие с Понтом на юге. Действительно, здесь сложилось положение, которое настоятельно требовало коренной перемены. Правда, римляне ввели новое государственное управление в части Малой Азии, некогда составлявшей Пергамское царство, Однако местное население было глубоко разочаровано жестокостью римской администрации, занявшей место патриархального управления Атталидов, и особенно объединениями откупщиков, выжимавшими из страны колоссальные суммы. Правда, с другой стороны, в провинцию Азию притекало много римских капиталов, благодаря чему после длительного периода застоя оказалось возможным реорганизовать использование природных ресурсов страны. Вообще распространенное представление о своекорыстии римлян является отражением не всей действительности, а лишь ее части. Но кому хотелось платить налоги, к тому же еще римлянам, высокомерно взиравшим на местное население, состоявшее из греков и азиатов? Это отношение римлян изменилось лишь во времена Цицерона.

Чтобы ознакомиться с соседними областями, Митридат, как рассказывают, предпринял инкогнито поездку по римской провинции Азии и Вифинии. При нем было лишь‘несколько провожатых, и нетрудно догадаться, что его намерением было составить собственное представление о внутреннем положении этих областей. Посетил ли он также Пафлагонию, Галатию и Каппадокию — источники [Юстин, XXXVII, 3] не сообщают, по в принципе это вполне возможно. Ведь наиболее важной была, без сомнения, Каппадокия — государство, примыкавшее с юга к владениям Митридата. Эта страна испытала много бедствий с тех пор, как ее царь Ариарат V, являвшийся союзником римлян в войне с Аристоником, погиб в 130 г. в бою с врагами. Вдова Ариарата Ниса якобы устранила пятерых своих сыновей ради единоличного правления.

Кара настигла ее, когда с чужбины вернулся шестой сын, чтобы принять правление. Его царствование длилось примерно 15 лет (приблизительно со 125 до 111 г. до н. э.). Ариарат VI Эпифан погиб насильственной смертью от руки Гордия — видного каппадокийского магната. Его преемником стал еще несовершеннолетний сын Ариарат VII Филометор, однако управление целиком находилось в руках его матери Лаодики. Было очевидно, что ситуация, сложившаяся в Каппадокии, послужит поводом к вмешательству соседей. К этому добавлялось еще и то, что в Понте и Каппадокии обитало родственное население. Граница между обоими царствами казалась противоестественной, и объединение этих двух государств отнюдь не выглядело утопией, а, напротив, представлялось политически вполне возможным, если бы нашелся решительный властитель. Однако уже тогда каждому благоразумному человеку было ясно, что территориальные изменения в Анатолии едва ли могут быть произведены без согласия римлян. Эти последние были судьями также и в династических спорах, которые без конца сотрясали малоазийские царства.

Как только Митридат вернулся из своей разведывательной поездки (по-видимому, в 108 г.), он немедленно привел в боевую готовность свое войско. Перед этим он распорядился казнить свою супругу Лаодику, которая была его родной сестрой: она якобы не только была ему неверна, но даже хотела отравить его. Действуя вместе со своим союзником, царем Вифинии Никомедом III, Митридат занял Пафлагонию, а затем Галатию. Обе области были поделены между двумя монархами. Отныне в них пробудилась алчность, и каждый устремил свой взор на поиски еще большей добычи. Ею стала для них Каппадокия, оказавшаяся беззащитной перед вражеским вторжением. Страна была занята сначала вифинцами, а затем, после их изгнания, — войском Митридата. Юного царя Ариарата VII Филометора привезли теперь снова в его столицу Мазаку. Ариарат приходился племянником понтийскому царю, однако он показался Митридату недостаточно уступчивым, и тогда у царя созрел план устранить юного правителя. Во время свидания, на которое Ариарат неосмотрительно согласился явиться, Митридат собственноручно заколол его, а на его место в качестве царя поставил одного из своих сыновей. Этому сыну, однако, было всего восемь лет. Отныне его стали именовать Ариарат Эвсеб Филопатор, как если бы он был членом семьи Ариаратидов.

Между тем римляне послали в Малую Азию посольство, возглавляемое Марием, с наказом навести там порядок, по никто не прислушался к мнению послов. Митридат, во всяком случае, счел возможным оставить без внимания предупреждение римлян. Однако в Риме на этот раз не уступили. Шел 99 год до нашей эры. Сенат распорядился, чтобы как Никомед, так и Митридат вернули завоеванные земли и вывели свои войска из Пафлагонии и Каппадокии. Галатия в этой связи в античных источниках [Юстин, XXXVIII, 5, 6] не упоминается, но, возможно, она не названа здесь просто по недосмотру. Этот приказ явился тяжелым ударом для обоих царей, по при тогдашнем положении вещей они вынуждены были подчиниться требованиям римлян. Усилия Митридата оказались, таким образом, напрасными, и в 95 г. он стоял снова там, где находился перед началом своих захватнических действий.

В 91 г. в Италии разразилась Союзническая война — племена Средней Италии восстали против гегемонии римлян; последние оказались вскоре на грани поражения и должны были напрячь все свои силы, чтобы выстоять. Результат не преминул сказаться: война пошатнула престиж римлян во всем мире. В частности, и в Малой Азии она произвела эффект настоящего землетрясения. Но для Митридата Союзническая война в Италии разразилась слишком рано — он еще не успел закончить всех военных приготовлений. Несмотря на это, царь ухватился за возможность, представившуюся ему столь неожиданным образом. Он вмешался в споры из-за тропа в Вифинии. Здесь царь Никомед IV должен был уступить власть какому-то бастарду по имени Сократ Хрест. Однако Никомед немедленно поспешил в Рим, а вместе с ним и царь Каппадокии Ариобарзан, который также должен был уступить власть другому (90 г. до н. э.)[25].

Тем временем Римляне справились с самыми большими трудностями в Союзнической войне, и теперь они через своего посланца Мания Аквилия аннулировали распоряжения и действия Митридата. Свергнутый каппадокийский царь был восстановлен на престоле, между тем как вифинский правитель Сократ пал жертвой вероломного убийства, инспирированного Митридатом. Уступчивость Митридата перед римлянами удивляла еще современников, но она станет понятна, если исходить из того, что царь не желал заслужить дурную славу правонарушителя в глазах всего мира. Однако, когда возвратившийся в свое царство Никомед IV совершил из Вифинии вторжение в Понтийское царство, терпению Митридата пришел конец. Он установил контакты с многочисленными властелинами Переднего Востока и даже с царями Египта и Сирии, а в своем тылу на восточной границе он располагал ценным союзником в лице своего зятя, армянского царя Тиграна. Кроме того, понтийский правитель широко использовал средства пропаганды, которая завоевывала для него симпатии не только жителей Малой Азии, по и всего греческого мира. Повсюду можно было обнаружить его эмиссаров, и не удивительно, что общественное мнение греков недвусмысленно приняло сторону Митридата.

В истории Митридатовых войн не следует упускать из виду, что царь и в политическом и в военном отношениях превосходил своих противников лишь до тех пор, пока они были предоставлены самим себе. Когда же римляне наконец собрались с силами и послали войско в Малую Азию, то тут же обнаружилось, что отряды понтийского правителя ни но вооружению, ни по дисциплине не могут равняться с римскими. По пока этот момент не наступил, Митридату приходилось иметь дело по преимуществу с наспех собранными провинциальными ополчениями, не выдерживавшими никакого сравнения с его собственным войском. Начало так называемой 1-й Митридатовой войны (89–85 гг.) отмечено поэтому непрерывной цепью римских поражений. Римское господство в Малой Азии развалилось как карточный домик. Были разбиты по меньшей мере четыре возглавляемые римлянами армии. Задержанного специальными посланцами Митридата в Митилене на Лесбосе проконсула Мания Аквилия протащили в цепях но городам Малой Азии, били розгами и в Пергаме замучили до смерти: передают, что ему будто бы влили в рот расплавленное золото. Греческие города Малой Азии отворяли Митридату свои порота и считали себя счастливыми, что избавились от власти Римлян. Наконец пал последний оплот римского владычества — город Стратоникия в Карии. За свое дружеское расположение к римлянам город этот жестоко поплатился, но тем не менее ему выпала и большая честь — выдать замуж за царя дочь одного из граждан по имени Монима. Но все это само по себе не было так уж важно; внушало опасение другое — то, что почти все без исключения греки с, так сказать, развевающимися знаменами переходили в лагерь понтийского царя.

Разрыв с римлянами, однако, не был еще непоправим, когда Митридат ужасным преступлением уничтожил всякую возможность примирения с ними. Всем наместникам во вновь завоеванных провинциях, а также магистратам свободных городов он приказал в течение 30 дней после составления царского рескрипта уничтожить всех италиков любого состояния — свободных, вольноотпущенников и рабов, безразлично — мужчин, женщин или детей. Трупы умерщвленных запрещено было хоронить. Доносчикам были обещаны вознаграждения, а тем, кто предоставит убежище объявленному вне закона или позаботится о погребении убитого, грозило суровое наказание. Этот кровавый «Эфесский эдикт» стал началом чудовищной резни в провинции Азии. Приказ исполнялся пунктуально: осквернялись убежища, где пытались спастись италики; повсюду — в домах и на улицах — разыгрывались такие душераздирающие сцены убийств, каких не было даже в худшие времена Пелопоннесской войны. Объявленных вне закона убивали везде и всюду; по большей части они становились жертвами беснующейся толпы, многие были убиты даже у алтарей, других бросали в море. Иногда кое-где пробуждались гуманные чувства, по их заглушал кровавый приказ, и порывы сострадания были утоплены в крови. Никто не чувствовал себя в безопасности даже на островах у западного побережья Малой Азии, и только Родос оказался неколебимым оплотом свободы и принял в свои степы многих беглецов-италиков.

Учиненное Митридатом жестокое избиение вошло в историю под названием «Эфесская вечерня» (88 г. до н. э.). По преданию, оно унесло 80 тыс. жертв. Если в одном из источников [Плут. Сулла, 24] указывается цифра в 150 тыс. убитых, то это — тенденциозное преувеличение. Но и 80 тыс. убитых — страшная цифра. Возникает вопрос, сознавал ли Митридат все общественно-политические последствия своего кровавого приказа? Не мог же он думать, что Рим оставит происшедшее без внимания! Слишком много семей и в Риме, и в Италии понесли утраты, и «величие римского народа» (maiestas populi Romani) потерпело большой урон не только в Малой Азии, но и во всем мире. Кто мог еще довериться римлянам, раз они не сумели воспрепятствовать столь чудовищному злодеянию?!

Вне всяких сомнений, кровавый Эфесский эдикт следует рассматривать прежде всего как акт политический. Запугиванием и террором Митридат хотел перетянуть на свою сторону всех, кто еще колебался, и это ему в очень большой степени удалось. Однако было недостаточно упрочить свое господство в Малой Азии. Ведь и в Греции, насколько невероятным это ни выглядело, пробуждались определенные симпатии к понтийскому царю, подчеркивавшему свою роль борца за дело эллинов. Многое, естественно, зависело от позиции Афин. Здесь в качестве верховного стратега власть захватил философ-эпикуреец Аристион. Друзья римлян были бессильны что-либо предпринять против него, и город вскоре открыто перешел в лагерь Митридата, тем более что появление в Эгейских водах Архелая вместе с понтийским флотом произвело на греков большое впечатление. Повсюду устраивали облавы на друзей римлян. Так, на маленьком острове Делосе понтийцы беспощадно истребили всех римлян вместе с италиками.

Сам Митридат, насколько мы знаем, никогда не показывался в Греции — он предоставил вести здесь войну своим генералам. на первых порах они смогли добиться значительных успехов, ибо почти вся Греция, за исключением Фессалии и Этолии, была потеряна для римлян; равным образом рухнуло римское господство и в Македонии. Это положение изменилось лишь в 87 г., когда весной на землю Греции ступил Сулла. Он высадился в Эпире и тотчас приступил к осаде Афин, которые, однако, попали в его руки лишь 1 марта 86 г. Впрочем, и после этого пришлось еще в течение длительного времени вести борьбу за занятый Архелаем Пирей. В результате обоих сражений на земле Беотии у Херонеи и Орхомена (86 г.) военное счастье окончательно перешло к римлянам. Несмотря на то что количественно войска Суллы уступали неприятелю, он остался победителем. Снова подтвердили свое превосходство римская дисциплина и стратегия Суллы. В частности, устройством рвов и полевых укреплений Сулла создал непреодолимые трудности для действий понтийской конницы.

Снова встает вопрос: почему Митридат не явился лично во главе армии в Элладу? Объяснить это можно тем, что у него уже возникли трудности и в Малой Азии, ибо сюда явилось римское войско под командованием Л. Валерия Фланка, а затем — после его убийства в Никомедии — Г. Флавия Фимбрии, которое стало сильно теснить понтийского царя. В руки римлян попали уже города Илион и Пергам, а последний был главной резиденцией Митридата в Западной Малой Азии. Сулла, в свою очередь, уже после битвы при Орхомене установил контакт с понтийским полководцем Архелаем. Последовали предварительные переговоры в Делии (возможно, также в Авлиде). Обе стороны были готовы к заключению мира: Сулла потому, что желал вернуться в Италию, а Митридат, поскольку опасался дальнейших потерь, в особенности в Малой Азии.

Завершающие переговоры состоялись в 85 г. на малоазийской земле, у городка Дардана, расположенного между Абидосом и Илионом, в Троаде. О происшедшей здесь встрече рассказывает сам Сулла. По его сообщению, выходит, что он и Митридат съехались на равнине, каждый с небольшой свитой. Митридат протянул Сулле для приветствия правую руку, на что Сулла намеренно не обратил внимания. Когда по настоянию Суллы царь начал держать речь — естественно, на греческом языке, которым оба владели, — Сулла перебил его, заметив, что о красноречии царя он хорошо информирован, но теперь должны обсуждаться факты. Затем Сулла перечислил преступления царя и потребовал от него ясного ответа, намерен ли он принять условия мира или нет. Когда Митридат ответил утвердительно, Сулла обнял его и вызвал из своей свиты обоих прогнанных понтийским царем правителей — Никомеда IV вифинского и Ариобарзана Каппадокийского. Митридат приветствовал Пикомеда, по отказался поздороваться с Ариобарзаном на том основании, что тот не был прирожденным властителем (в чем Митридат, по-видимому, был прав).

Относительно условий мира стороны пришли к соглашению уже на предварительных переговорах в Элладе, где они были оговорены между Суллой и Архелаем. В них предусматривалось следующее: во-первых, восстановление территориальных границ в том виде, как они существовали в 89 г., т. е. до начала войны. А это означало, что Рим получал обратно провинцию Азию, а Митридат должен был вернуть все захваченные им области, и прежде всего Пафлагонию и Каппадокию. Второе условие касалось возмещения военных расходов: Митридат обязался выплатить Риму 2 тыс. талантов. Третьим условием было предоставление Митридатом Сулле 70 военных кораблей, которые нужны были последнему для его возвращения в Италию. Четвертым пунктом предусматривалось возвращение пленных и перебежчиков. Пятое условие предусматривало амнистию для всех малоазийских греческих городов, перешедших в ходе войны на сторону понтийского царя. Наконец, Митридат был принят в число друзей л союзников римского народа.

Сколь бы разочаровывающими эти условия ни были для Митридата, ему все же удалось сохранить в неприкосновенности свою державу — Понтийское царство. Кроме того, Сулла игнорировал правило, согласно которому Рим до сих пор вел обычно переговоры лишь с поверженным врагом, а Митридат отнюдь еще не был сокрушен. Он скорее противостоял римскому полководцу как равноправный партнер, и никто не мог предвидеть, что принесет с собой будущее в Малой Азии. В особенности возникало сомнение, станет ли Митридат придерживаться Дарданского договора, если его к этому не принудят. Впрочем, от письменного составления договора стороны отказались, и таким образом, он представлял собой лишь личную сделку между двумя властителями.

Никто не станет отрицать, что Дарданский договор вызвал глубокий перелом в жизни Митридата. Впервые в лице Суллы ему встретился человек, олицетворявший «величие римского народа», хотя римский полководец и находился тогда в оппозиции к своему правительству в столице. Далеко идущие замыслы Митридата были отныне возвращены на почву реальных фактов. В частности, для него была теперь потеряна Европа, а кровопролития, учиненные в провинции Азии, оказались совершенно напрасными. В будущем необходимо было сконцентрировать все силы на укреплении Понтийской державы по обе стороны Черного моря, ибо она все еще оставалась самым значительным государством в Анатолии, а ее связи простирались вплоть до Южной России и даже еще дальше.

В год заключения Дарданского мира, т. е. в 85 г., Митридат был в расцвете своих сил — ему было тогда 47 лет. Что же он был за человек? Античные источники, по вполне попятным причинам, характеризуют его как заклятого врага римлян, Однако не все, что можно вычитать у Саллюстия, Плутарха или Аппиана, является чистейшей правдой. Для своих современников Митридат был зловещей фигурой, человеком, по-видимому, с совершенно противоречивыми чертами характера: жестокость и мягкость, дружелюбие и враждебность, верность и коварство, великодушие и низость, культура и варварство — все это и многое другое уживалось в его душе. Но не только этим запечатлелся образ царя в памяти современников — он также резко выделялся среди окружавших его людей своими внешними данными: о и обладал совершенно необычайной физической силой, был превосходным воином, всадником и колесничим, который мог потягаться даже с профессионалами в этой области. В еде и питье он мог побить, даже в пожилом возрасте, все рекорды, но, с другой стороны, он мог и отказаться от гурманства, если того требовали обстоятельства. Тогда он довольствовался самой простой пищей. Его изображения на монетах показывают нам удлиненный профиль, обрамленный развевающимися волосами, как у Александра Великого. Лицо свидетельствует об уме и пылком темпераменте, оно излучает необычайную энергию и напоминает портреты Селевкидов, с которыми Митридат был связан родственными узами по материнской линии.

Царь прекрасно разбирался в людях. Он не имел себе равных в этом отношении среди государственных деятелей древности. не только в выборе друзей и соратников, но и в обращении с врагами, и среди них в первую очередь с римлянами, Митридат умел сразу правильно оцепить значение каждого из них; он с первого взгляда видел людей насквозь и умел использовать надлежащим образом любого, кто поступал к нему на службу. И в тяжелые для него времена друзья и слуги сохраняли ему верность; он всегда мог на них положиться, по и они имели в нем благодарного владыку, умевшего их достойно вознаградить за усердие. По своим высоким интеллектуальным качествам он был прямо предназначен для того, чтобы быть правителем. Он не избегал никаких трудностей и лишений, предпринимая дальние поездки для ознакомления с подвластной ему державой. При этом он в короткое время преодолевал очень большие расстояния на перекладных; многих лошадей оп, очевидно, таким образом загонял насмерть. За способность быть вездесущим Митридат пользовался большой популярностью у своих подданных, но, с другой стороны, его и боялись, ибо он отличался прихотями, типичными для восточного деспота; своих подданных он рассматривал лишь как рабов, точно так же, как это было когда-то принято в Персидской державе Ахеменидов.

Для устрашения своих врагов он не пренебрегал никакими средствами. Вряд ли какой-либо другой античный властелин прибегал так часто к кинжалу и яду, как Митридат, не оставлявший безнаказанными даже самые незначительные проявления неверности. В этом отношении к нему нельзя подходить с мерками западной морали, равно как и в том, что он даже по отношению к членам собственной семьи проявлял жестокость, не имевшую аналогий в Передней Азии. Он отправил на тот свет своих сыновей Ариарата и Ксифара, причем первого из них он будто бы убил собственноручно, он не отступил даже перед убийством родной матери. Но разве все это не относилось к действиям, обычным на Востоке, как это видно, скажем, на примере дома Ахеменидов? Они дурно характеризуют Митридата как человека, но в них нет ничего необычайного, и их следует рассматривать на фоне нравов того времени.

Поражает большое количество языков, которыми владел царь. Он не только знал греческий и персидский, но и ориентировался во всех других языках, на которых говорили в Понтийском царстве (а их как будто бы было не менее 22 или даже 25), так что Митридат мог без переводчика разговаривать в своем войске с солдатами любого племени на их родном языке. Среди его друзей наибольшим почетом пользовались два грека: Диодор из Адрамиттия и Метродор из Скепсиса в Троаде. Диодор был страстным приверженцем Митридата; его обвиняли в том, что он будто бы велел перебить противников царя в своем родном городе, чтобы осуществить присоединение Адрамиттия к лагерю Митридата. Когда после Дарданского мира Диодор почувствовал, что в родном городе почва начала гореть у него под ногами, он поселился в Амасии на понтийском побережье (этот город был, между прочим, родиной географа Страбона). Когда Митридата не стало и Понтийская держава перестала существовать, Диодор, отказавшись от пищи, умер голодной смертью, ибо страшился неизбежной расплаты за свое прошлое.

Метродор, в свою очередь, был в высшей степени многосторонним ученым; он был философом, ритором, историком и географом и прославился повсюду своими трудами. Благодаря этому он смог жениться на богатой женщине из Халкедопа, что позволило Метродору вести совершенно независимый образ жизни. Ио и он был заклятым врагом римлян, вследствие чего его прозвали «римляноненавистником». Ненависть к римлянам привела Метродора в лагерь понтийского царя, а тот воспользовался его способностями и назначил верховным судьей в своем государстве. Кроме того, Митридат пожаловал ему почетный титул «царского отца». Все это, Однако, не помешало Митридату вынести Метродору смертный приговор, который, правда, не был приведен в исполнение. Этот указ, подписанный царем, римляне обнаружили в одном из архивов Понтийского царства.

Как и многие тираны древнего и нового времени, Митридат также был убежден, что окружен заговорщиками. Поэтому он с юных лет обратился к изучению ядовитых растений, а затем весьма умело применял смертоносные вещества против своих врагов. Так, передают, что царь убрал с дороги с помощью яда не только свою супругу и сестру Лаодику, по и своего сына Ариарата. И в рукоятке своей сабли он будто бы всегда хранил смертельную дозу какого-либо яда. Однако благодаря тому, что Митридат сам постоянно употреблял яды, его организм приобрел к ним иммунитет, так что сам он не мог покончить с собой таким путем. Впрочем, в основе его увлечения ядами лежала смесь псевдонауки с глубоким суеверием, как это было вообще свойственно тогдашней медицине, уделявшей большое внимание симпатическим средствам лечения. Изобретенное Митридатом противоядие приготовлялось, по сообщению Плиния Старшего [NH, XXIII, 8, 141], следующим образом: «Нужно взять два сухих ореха, две смоквы, двадцать листочков руты, растереть согласно предписанию и посыпать немного солью. Это средство, если его принять утром натощак, обезвреживает любой яд в течение целого дня».

Но менее всего можно было бы предположить в Митридате любовь к искусству, а между тем он был одним из крупнейших коллекционеров среди царей; особое влечение он питал к геммам, из которых составил большую коллекцию. Это собрание позднее в качестве военной добычи было перевезено Помпеем в Рим. Любовь к искусству Митридат унаследовал от своих предков, также проявлявших большой интерес к греческому искусству и художникам. Пристрастие Митридата к роскошной одежде, конским украшениям, драгоценному оружию, к золотым ножам, которыми пользовались во время пиршеств, к прочим изделиям из золота и драгоценных камней было известно во всем мире. Целые повозки, нагруженные подобными предметами, были отправлены в Рим после его падения; среди этих вещей были и такие исключительные редкости, как ложе, будто бы принадлежавшее Дарию Великому, и плащ Александра. В Капитолийском музее в Риме можно и сейчас любоваться знаменитой вазой, которую Митридат в знак своего особого благоволения подарил гимнасию евпатористов на Делосе. Это — великолепно сделанный бронзовый сосуд, свидетельствующий о высоком уровне торевтики в Понте — стране с богатыми залежами железа.

Резиденцией Митридата был древний город Синопа, но и в других городах у него были свои крепости и замки, как, например, в Амисе и Амасии. Здесь, в частности, находились гробницы древних царей, тогда как более поздние захоронения были перенесены в Сипопу. При дворе Митридата толпились врачи, толкователи снов, евнухи, жрецы и секретари; все они жили в страхе перед своим господином, но служили ему ревностно и усердно, хотя не было недостатка и в проявлениях типично восточного фаворитизма. Наряду с многочисленными греками здесь встречались и римляне, которых война между Суллой и марианцами бросила в объятия понтийского царя. Наиболее значительными среди них были два офицера — Магий и Фанний.

Царь проявлял большую заботу о собственной жизни. Один античный историк [Aelian. Hist, animal., VII, 46] сообщает, что в передней его спальных покоев постоянно находились трое животных — копь, олень и бык, — чтобы предупреждать царя о приближающейся опасности. В действительности это, должно быть, была только легенда, Однако обстановка отражена в ней очень точно.

К царскому двору принадлежал также гарем, в котором находилось много женщин греческого происхождения. Со своей фавориткой Монимой из Стратоникии царь будто бы в течение долгого времени обменивался любовными письмами; эти письма якобы были обнаружены Помпеем. Совершенно легендарный характер носит история другой женщины, тоже гречанки, Стратоники. Рассказывают, что она была певицей, а ее отец аккомпанировал ей на цитре на пиру у понтийского царя. Последний отослал старика домой, а дочь оставил в своем гареме. Когда отец проснулся на следующее утро у себя дома, он увидел вокруг золотую и серебряную утварь и готовых прислуживать ему мальчиков и евнухов. Мир стал для него совершенно другим. А когда царь подарил ему еще большое имение, старик совершенно потерял рассудок. Он бежал по улицам и то и дело выкрикивал: «Все это, все это мое!» Этот рассказ напоминает о сказках 1001 ночи и рисует Митридата благодетелем своих друзей, которых он, словно по волшебству, поднимал из крайней бедности к вершинам роскоши и богатства. Но в душе понтийского властителя уживались совершенно разные чувства: любовь к эллинской культуре, ненависть ко всему римскому и вместе с тем приверженность к иранскому прошлому своего рода. Когда же он вынужден был принимать важные решения, то вызывал в памяти образ Александра Великого; он чтил его всей душой, хотя и не мог достичь его исключительности. В жизни и поступках Митридата, несомненно, обнаруживаются следы гениальности, по еще больше фанатизма — качества, которое царь определенно унаследовал от иранских предков и передал своим потомкам.

Вокруг царя группировались его «друзья»; они заседали в государственном совете, в котором обсуждались важнейшие вопросы управления и судопроизводства. В административной системе державы Митридата прослеживается принципиальное различие между провинциями старого Понтийского царства, с одной стороны, и вновь завоеванными областями — с другой. Районы Анатолии подразделялись на сатрапии, во главе которых стояли, по всей видимости, сатрапы. Заморские территории — земли у Боспора Киммерийского (Керченского пролива) и область Колхиды у восточных отрогов Кавказа — были подчинены особым наместникам. Их полномочия едва ли отличались от полномочий сатрапов в Анатолии. Однако именно эти наместники непрерывно пытались сделаться независимыми от Митридата, — устремления, естественно, подавлявшиеся царем со всею строгостью. От свободы городских общин сохранилось при Митридате, по-видимому, немного, ибо в греческих городах Западной Малой Азии, равно как и в Понте, неоднократно встречаются военные губернаторы. Они не только командовали гарнизонами, но и держали под своим контролем всю городскую жизнь. На основании свидетельств Страбона, хорошо осведомленного в истории своей родины — Понта, высказывалось предположение, что Понтийская держава вместе с примыкающими к ней областями Пафлагонии, Каппадокии, Малой Армении и приморской территорией подразделялась на ряд округов, — согласно Т. Рейнаку, числом в общей сложности до двадцати пяти. Это положение, однако, весьма сомнительно, поскольку Страбон [XII, 544 и сл.] говорит вовсе не об административных округах, а лишь об исторических областях, которые отнюдь не были идентичны первым^{79}. Разумеется, можно предположить, что Митридат организовал управление своей державой по эллинистическому образцу, по о подробностях нам мало что известно^{80}.

Как бы то ни было, становым хребтом любой управленческой организации являются финансы. Что касается этой области, то надо признать, что Митридат ухитрялся за все время своего правления располагать полной казной. Она пополнялась доходами от государственных имуществ, от податей и от военной добычи (последняя, так же как и в Риме, была важной статьей доходов), которая в целом исчислялась в огромных суммах. Кроме того, правитель умел существенно повышать свои доходы за счет налогов. Понятно, что отчисления с имущества и военные налоги ложились весьма тяжелым бременем на подданных царя. После Митридата остались колоссальные государственные накопления, исчислявшиеся в 684 млн. сестерциев. Эта сумма дала возможность Помпею не только по-царски наградить своих офицеров и солдат, но и внести еще значительную сумму в римскую государственную казну.

Как и у других эллинистических правителей, расходы на войско и флот стояли у Митридата на первом месте. Царь якобы располагал войском, насчитывавшим до 300 тыс. человек. Таково было положение в 88 г., когда он находился на вершине своего могущества. Впоследствии Митридатово войско в количественном отношении сильно сократилось, да и в качественном отношении оно больше не было на прежней высоте. На заключительном этапе Митридат, как передают, вел войну лишь с 30 тыс. пехотинцев и приблизительно 3 тыс. всадников. От персидского времени остались в наследство серпоносные колесницы, которые хотя и внушали сильный страх неприятелю, однако решающего влияния на судьбу сражения никогда не оказывали; по существу, их место было уже не на поле боя, а в музее военной истории.

Иначе обстояло дело с флотом, творением рук самого царя. В лучшие времена он достигал внушительной цифры в 300 или даже 400 триер и понтер (трех- и пятипалубных кораблей). Они были снабжены бронированными носами и прекрасно, таким образом, приспособлены для тарана. На флоте служили в первую очередь греки из портовых городов Причерноморья, а позднее царь зачислял на свою службу также египетских, финикийских и киликийских мореходов. Этот флот был очень ценным военным орудием, на ого счету были выдающиеся победы. Пожалуй, он мог бы добиться еще больших успехов, если бы Митридат подобно тому, как это делали персы во времена Ксеркса, не использовал корабли преимущественно для поддержки операций сухопутного войска. Поэтому ого флот не мог следовать собственной стратегии на море.

В Дардане Митридат и Сулла отказались от составления письменного договора. Это упущение оказалось просчетом, имевшим отрицательные последствия прежде всего для понтийского царя. Сулла, собираясь в обратный путь в Италию, передал командование в Малой Азии Л. Лиципию Мурене. Назначив этого последнего своим преемником, Сулла сделал отнюдь не лучший выбор, ибо у Мурены на уме было только одно — захватить возможно более богатую добычу, чтобы поправить собственное состояние. Поэтому без какой-либо причины он вторгся в Каппадокию, ибо слуху, что Митридат планирует новое нападение на провинцию Азию, тогда никто уже не мог поверить. Инициатором этого слуха был бывший военачальник Понтийского царя Архелай, который поссорился с царем и тайком перебежал в лагерь Мурены. Но, когда Мурена отважился на вторжение в самый Понт — сердце державы Митридата, чаша терпения переполнилась. Митридат неоднократно пытался восстановить мир, но каждый раз его намерение разбивалось о нежелание Мурены прислушиваться к чему бы то ни было. Что еще оставалось Митридату, как не встать на защиту своей державы и отбросить отряды Мурены во Фригию? Население его страны облегченно вздохнуло, когда оно оказалось избавленным от алчных солдат Мурены (82 г. до н. э.). Теперь наконец свое решительное слово сказал Сулла. Он приказал Мурене немедленно прекратить всякие враждебные действия. Так закончилась 2-я Митридатова война (83–81 гг.).

Митридат территориально ничего не потерял, а даже приобрел ряд пограничных земель в Каппадокии. Он по-прежнему стремился к тому, чтобы наконец заполучить в свои руки письменное изложение Дарданского договора, по переговоры в Риме так и не были доведены до конца, поскольку в 78 г. неожиданно умер Сулла. Незадолго до своей смерти он потребовал от Митридата возвращения каппадокийских приобретений. Митридат без колебаний подчинился этому требованию и таким образом продемонстрировал свою готовность к миру. Однако в Риме понтийские послы ничего больше не могли добиться и вынуждены были вернуться домой ни с чем.

Это неустойчивое положение таило в себе опасность нового взрыва. Рим испытывал страх перед Митридатом, а царь, в свою очередь, опасался римлян, которых он достаточно хорошо знал как захватчиков и нарушителей договоров. Между тем в Передней Азии произошла перемена, чреватая важными последствиями. Она проявилась в возвышении Армении при царе Тигране, приходившемся зятем Митридату. В конце 80-х годов эта держава начала осуществлять широкую экспансию. Поощряемый распадом Селевкидского государства, Тигран наложил руку на Северную Сирию, а позднее и на селевкидскую Киликию. Обе области были поставлены под управление армянина Магадата. Среди смут, царивших на Переднем Востоке в период между 83 и 69 гг., они могли наслаждаться драгоценным миром, лишь редко выпадавшим на долю жителей этих районов за всю их историю. Разросшаяся Армянская держава — ее столицей была Тигранокерта в Северной Месопотамии (вероятно, современный Маджафаркин) — была важным союзником Митридата.

Однако решающий конфликт с Римом вспыхнул не из-за Армении, а из-за Вифинии. Здесь в 74 г. умер царь Никомед IV. По примеру некоторых других эллинистических правителей, он по завещанию передал свое царство римлянам. Последние приняли наследство, не думая о том, что своим вторжением в Вифинию они затронут интересы соседей.

Завещание Никомеда IV и в древности, и в новое время вызывало много споров, в особенности потому, что в Вифинии у царя остался сын того же имени, который при нормальном положении вещей должен был бы унаследовать царство. Но этого Никомеда считали незаконнорожденным ребенком, не имеющим права на наследование. Обоснованно ли было это представление или нет — это особый вопрос, не поддающийся разрешению. Важнее было то, что римские откупщики налогов, словно коршуны, набросились на богатую Вифинию. Наместник провинции Азии Марк Юнк послал специального уполномоченного, чтобы по всей форме принять страну в римское владение. Перед Митридатом встал вопрос, как отнестись к этому изменению политической карты в Западной Малой Азии, да к тому же у его собственной западной границы. Он понимал, что как только Римляне прочно вступят во владение прежним Вифинским царством, они смогут в любой момент перегородить торговые пути через Боспор; возможность использования этого морского пути для вывоза Понтийского зерна целиком тогда будет зависеть от римлян. Этого Митридат никак не мог допустить. Однако, коль скоро обозначилось новое столкновение с римлянами, ему нужны были союзники, чтобы не пришлось вести эту борьбу в одиночку. Поэтому не удивительно, что он постарался установить связи с врагами римского народа, и в первую голову с Серторием, создавшим в Испании собственную державу. По Серторий и Испания были слишком далеки, чтобы дело могло дойти до настоящего сотрудничества между ними и понтийским царем. Поэтому царь решил опередить римлян в Вифинии. Это ему удалось без особого труда — маленький римский отряд под командованием Аврелия Котты был полностью уничтожен у Халкедона (зима 74/73 г.).

Митридат, таким образом, снова появился в римской провинции Азии. Он выступал здесь как освободитель, утверждая, будто действует от имени Сертория. Однако не все шло согласно его желанию: под стенами города Кизика, единственного, который остался верен римлянам, он потерпел поражение. Его противником был Л. Лициний Лукулл, для которого эта победа явилась началом его триумфальной карьеры. Когда римское войско затем двинулось в Понтийское царство, с Митридатом было покончено. При Кабире он стал жертвой начавшейся в его лагере паники и чудом остался в живых. Он бежал на восток, в Армению, где Тигран предоставил ему убежище (72 г.). Перед этим, как истинный деспот, Митридат отдал приказ уничтожить всех своих жен, в том числе своих родных сестер, чтобы они не попали в руки римлян. При исполнении этого бесчеловечного приказания разыгрывались чудовищные сцены, не поддающиеся описанию. Впрочем, для многих женщин смерть отнюдь не была такой уж нежеланной. Они давно уже по горло были сыты жизнью в гареме и потому сами покончили жизнь самоубийством. Так, царская фаворитка Монима решила повеситься при помощи головной повязки, однако слабая лента порвалась, после чего ее будто бы прикончил один из евнухов. Варварская жестокость Митридата внушала ужас и отвращение уже современникам, и действительно, она не пристала правителю, непрерывно упрекавшему римлян в неверности и вероломстве. Но это была другая сторона его характера, доставлявшая немало хлопот его друзьям и подданным.

Армянский царь Тигран предоставил своему тестю в Армении крепость. Она находилась в болотистой местности и, очевидно, в других отношениях также представляла мало удобств. Митридат оставался в этой крепости не меньше 20 месяцев, с осени 71 до весны 69 г. Местность эта находилась в стороне от всего происходящего в мире; даже о событиях в его собственной стране, в Понте, Митридат получал не так уж много известий. Между тем в Понте римляне со своими осадными машинами двинулись на штурм расположенных здесь укрепленных городов, которые все без исключения мужественно оборонялись. Эллины в городах Амисе, Гераклее, Амастриде, Амасии и Синопе отнюдь не были друзьями понтийского царя, но больше, чем его произвола, они боялись власти римлян; они слишком хорошо знали, что их свободам и привилегиям придет конец, как только римский наместник войдет в ворота их городов. Гераклея сопротивлялась римским осадным машинам в течение почти двух лет, понтийская столица Синопа и родина Страбона Амасия пали лишь в 70-м году.

Всему этому Митридат, находясь в далекой Армении, никак не мог помешать. Но когда римляне повели наступление против Тиграна Армянского и нанесли ему при Тигранокерте решительное поражение, Митридат снова появился на горизонте. Он пришел к своему совершенно сломленному зятю и пытался вновь ободрить его. Однако Тигран был типичным восточным деспотом, он утратил все свое мужество и был лишь тенью прежнего великого Тиграна. Тем не менее Митридат не считал дело проигранным. Он организовал в Армении сопротивление римлянам, произвел многочисленные наборы в войско и призвал к оружию пылкую молодежь. Митридат пытался даже вовлечь парфян в войну против римлян. Но Армению спасло то, что римские солдаты перестали повиноваться своему полководцу Л. Лицинию Лукуллу, они решительно отказались идти дальше, и Лукулл был вынужден начать отход в богатые области Месопотамии — Мигдонию и Гордиену. Впрочем, на поле боя Римляне повсюду оставались победителями, и Митридату также пришлось испытать боевую силу римских легионов, когда они продвигались к Артаксате (сентябрь 68 г.).

Тем временем до царя дошли известия о положении в Понте, пробудившие в нем большие надежды. В бывшем Понтийском царстве римляне высосали из населения все соки, так что не удивительно, что во многих местах вновь пробудились симпатии к Митридату. Многим теперь его деспотическая власть казалась более сносной, чем беспощадность римских завоевателей. Поэтому, когда Митридат выступил из Армении и перешел границы своего прежнего царства, население целыми толпами кинулось ему навстречу. В стране поднялось восстание против римских угнетателей, а когда Митридат вдобавок пообещал свободу рабам, движение уже нельзя было остановить, тем более что Римляне потерпели ощутимое поражение в битве у Кабиры. В этом бою царь по своему обыкновению верхом на коне принимал участие в атаке, но был ранен и потому успехом нельзя было воспользоваться в полной мере. Однако римлянам уже был нанесен достаточно большой ущерб. Митридат отвоевал Малую Армению и восточную часть Понта, и, хотя в столкновениях с римскими гарнизонами не все шло по желанию царя, римляне все же вынуждены были подбрасывать в Понт все новые и новые подкрепления.

Удача, казалось, еще раз сопутствовала Митридату, когда случился инцидент, который мог иметь для царя роковые последствия. При преследовании римского отряда, находившегося под командованием Триария, Митридат, который вырвался в первые ряды, получил глубокую рану в бедро. Она стала бы причиной смерти царя, если бы его лейбмедику Тимофею не удалось вовремя остановить кровотечение. При Газиуре (вблизи Зелы) римлянам снова пришлось испытать тяжкое поражение. Как передают, в общей сложности в бою пало 24 военных трибуна, 150 центурионов и 7 тыс. римских солдат (весна 67 г.); они остались лежать на поле боя непогребенными, и лишь Помпей три года спустя позаботился о том, чтобы павшие воины удостоились почетного погребения. Казалось, что враги больше не могут причинить Митридату никакого вреда; заговор, организованный против царя римским перебежчиком Аттидием, был раскрыт, и Аттидий, а также его сообщники были казнены. Впрочем, Митридат проявил необычайное великодушие: он отказался подвергнуть Аттидия мучительному допросу под пыткой, а вольноотпущенники римлянина и вовсе остались безнаказанными. Совсем другим показал себя царь по отношению к жителям Евпатории: город был подвергнут разрушению за то, что население без боя открыло городские ворота Лукуллу.

В 67 г. командование в войне с пиратами было передано Помпою, и положение сразу начало меняться. А когда в следующем году по предложению Г. Манилия Помпою было доверено вести войну против Митридата, наступил час решающей борьбы. Слава Помпея привлекала к нему отовсюду массу солдат, и не вызывало никакого сомнения, что на этот раз римляне намеревались полностью уничтожить Митридата и его державу. Поначалу царь искал спасения в том, что пытался вести против превосходящих сил римлян малую, но чреватую для них значительными потерями войну с целью измотать противника: совершались нападения на провиантские колонны, охотились за отставшими солдатами, с помощью кавалерийских разъездов царь наблюдал за передвижениями Помпея и беспокоил его внезапными нападениями, вследствие чего римляне должны были вести себя с величайшей осмотрительностью. В конце концов Помпею удалось вблизи Евфрата окружить царя с остатками его войска и зажать в кольце укреплений. У осажденных начался голод, и многие стали его жертвами, пока наконец Митридат не решился на отчаянный шаг: под покровом ночи понтийцы оставили свой лагерь и в полной тишине двинулись через окружавшие их позиции римлян, которые, как всегда, оказались не столь уж непроходимыми, тем более что все происходило в кромешной тьме. Вылазка понтийцев осталась совершенно не замеченной римлянами, поскольку в лагере Митридата по-прежнему горели костры. По Плутарху, эта вылазка была осуществлена царем после сорокапятидневной блокады, а по другому источнику (Аппиан) царь будто бы пробыл в окружении 49 дней.

Как бы то ни было, это был героический поступок Митридата. Помпей, сумевший оцепить этот подвиг по достоинству, велел изобразить все происшедшее на картине, которую он распорядился позднее пронести во время своего триумфального шествия по Риму. Однако в дальнейшем на Митридата снова обрушились неудачи. При отступлении к Евфрату — целью его, по-видимому, была Армения — во время прохождения через узкое ущелье понтийцы подверглись нападению Римлян. Плотные ряды азиатов представляли для римского оружия удобную цель, а когда начались атаки легионов, дело Митридата было проиграно. Все построение смешалось, и на поле боя осталось более 10 тыс. убитыми. Так, во всяком случае, рассказывает историк Кассий Дион [XXXVI, 48–49]. Напротив, Лппиан [Mithr., 99—100] утверждает, что царь понес поражение потому, что пошел на чреватое для него большими потерями конное сражение. Всадники, пытавшиеся оседлать своих лошадей, якобы вызвали папину во всем войске, отчего оно разбежалось во все стороны. Возможно, что здесь сыграл роль случай, но в целом создается впечатление, что Митридату было не по плечу противостоять высокоразвитой военной технике римлян, которыми командовал Помпей. Успехи понтийского царя были в основном рассчитаны на внезапность, а чтобы защищаться от римлян, он должен был непрерывно становиться укрепленным лагерем, даже с риском быть осажденным и отрезанным от внешнего мира.

Война была проиграна. Царь, все еще в окружении своих телохранителей, пробирался окольными путями в горы, по его свита непрестанно таяла, так что под конец он якобы продолжал бегство лишь с двумя верными слугами и женщиной, переодетой в мужскую одежду, по имени Гипсикратия. Из Синории, расположенной недалеко от Евфрата, Митридат послал гонца к Тиграну, но этот трусливый правитель не желал больше знать его; передают, что он даже издал манифест, в котором обещал вознаграждение в 100 талантов тому, кто доставит ему голову Митридата. Поскольку путь на восток был для понтийского царя заказан, он волей-неволей двинулся на север. Несмотря на невыразимые трудности и лишения, он все же добрался до страны колхов на Кавказе. Сначала он остановился в Диоскуриаде. Когда снова пришла весна — а это был уже 65-й год, — царь предпринял поистине легендарный поход вдоль северо-восточного побережья Черного моря и, преодолев величайшие препятствия и опасности, прибыл в Фанагорию. Здесь, в Боспорском царстве, правил его сын Махар. Последний, однако, успел отречься от своего отца и теперь был смертельно напуган его прибытием. Народ же еще раз подпал под обаяние личности Митридата и толпами покидал Махара, так что тот оказался в совершенно безвыходном положении и покончил с собой, заколовшись мечом. А Митридат — в последний раз в своей жизни — слова обрел твердую почву под ногами (65 г.).

Между тем римское войско дошло под командованием Помпея почти до побережья Каспийского моря. Тут, однако, оно повернуло назад и обратилось к завоеванию многочисленных крепостей в Понтийском царстве. При этом в различных местах в руки римлян попали огромные суммы денег. В Синории Митридат оставил свою дочь Дрипетину. Когда крепость пала, ее комендант евнух Мепофил убил Дрипетину, а затем и сам покончил с собой. В подобного рода ужасных сценах не было недостатка и в других городах. Они свидетельствуют о варварстве народа, для которого страх смерти перестал существовать.

О гибели царя Митридата мы располагаем подробным рассказом в историческом труде Аппиана, составленном около 160 г. н. э. Этот рассказ находится в той части его «Римской истории», которая специально посвящена Митридату [Mithr., 109 и сл.]. В Боспорском царстве, где в Пантикапее (Керчи) Митридат создал себе укрепленный центр, понтийский царь занялся новыми вооружениями; они якобы предназначались для военного похода, направленного в конечном счете против Италии. Намерением Митридата было двинуться вдоль северного побережья Черного моря, подняться вверх по Дунаю и затем, перевалив через Альпы, вторгнуться с севера в Италию. Однако этот план кажется столь фантастичным, что у новейших исследователей он находит мало доверия, да и на самом деле, его, видимо, следует отнести к разряду легенд, наподобие рассказов о последних замыслах Цезаря, который будто бы собирался от Каспийского моря через Южную Россию и земли германцев и кельтов вернуться в Италию. Ио если сам Митридат и мог верить в осуществление такого предприятия, то едва ли он был в состоянии столь обширный план довести до успешного завершения — слишком велики были для этого трудности и препятствия. И если Теодор Рейнак заявляет: «Кто знает, не постигла ли бы Рим уже тогда судьба, уготованная ему пять столетий спустя Аларихом, Гейзерихом и Тотилой?» — то на это можно лишь заметить, что фантазия сыграла здесь злую шутку с обычно столь критически мыслящим ученым. Мнимые последние планы Митридата имели столь же мало общего с реальной политикой, как и так называемые последние проекты Цезаря. Они лишь показывают, что современники считали такие прожекты вполне осуществимыми.

Вернее, очевидно, следующее: обширные военные приготовления Митридата, явившиеся непосильным бременем для жителей Боспорского государства, стали в конечном счете началом его конца. Эти вооружения вызвали глубокое и все возрастающее беспокойство населения. Царь заметил начинающееся волнения лишь тогда, когда было уже слишком поздно. Дело в том, что Митридат несколько недель страдал от рожистого воспаления на лице и потому почти совершенно утратил связь с внешним миром. И тут пришла роковая весть, что отпал город Фанагория; активную роль при этом сыграл в качество коменданта города Кастор, впоследствии видный родосский историк. Примеру Фанагории немедленно последовали города Феодосия, Нимфей и Херсонес, и только в своей столице Пантикапее, среди своего войска, царь чувствовал себя еще в безопасности. Однако любимый сын престарелого царя Фарнак не захотел больше ждать, и Митридат должен был со стен городской цитадели наблюдать за событиями, в возможность которых он за несколько дней до того никогда бы не поверил. На его глазах Фарнак был коронован на царство; так как не было наготове диадемы, ему якобы повязали вокруг головы пурпурную ленту, которую раздобыли в одном из храмов.

Митридат сделал последнюю попытку через посредников переубедить своего сына, но его даже не удостоили ответа. Тогда он понял, что на карту поставлена его жизнь, и так как он опасался, что его выдадут римлянам, а те заставят его украсить собою их триумфальное шествие в Риме, он принял последнее решение. Покорившись судьбе, он отпустил немногих друзей, которые сохраняли ему верность. Он велел им вместе с телохранителями отправиться к новому царю, а затем извлек из эфеса своей сабли смертоносный яд, который всегда носил при себе. В этот последний час при нем находились две его дочери — Митридатида и Нисса; совсем еще юными они были обручены с царями Египта и Кипра. Они настояли на том, чтобы принять яд раньше отца. В то время как на дочерей яд подействовал немедленно, старый царь напрасно ждал смерти: он слишком приучил себя к яду, и теперь тот не представлял для него опасности. Тогда Митридат приказал кельтскому офицеру из своей охраны по имени Битойт (в других источниках он называется Виток) прикончить его. Кельт повиновался; обнажив меч, он пронзил им царя. Согласно Аппиану, Митридату было тогда 68 или 69 лет; из них он правил 57 лет — необычайно долгий срок, выпадавший на долю лишь очень немногим правителям[26].

В заключительном слове, которое Аппиан посвящает Митридату [Mithr., 112], мы читаем о его великих делах, о его телесной крепости, о его незаурядных умственных способностях и его отношении к врагам и друзьям. Особенно подчеркивается его невероятная жестокость к членам собственной семьи, с которыми он и на самом деле обращался как с рабами. В том, что понтийский царь был исключительной личностью, не сомневались уже в древности, но спрашивается, можно ли его причислить к действительно великим правителям? Вряд ли можно ответить на этот вопрос положительно, ибо для действительно выдающегося правителя ему не хватало очень многого, и прежде всего следует помнить, что он не создал ничего прочного. Его государство — Понтийская держава — было творением, отмеченным с самого начала печатью недолговечности. Тот, кто подобно Митридату брался сплотить в одно государственное целое обширные области Анатолии и далекие территории по ту сторону Черного моря — Крым, земли по Азовскому морю, а также труднодоступную Колхиду у отрогов Кавказа, — должен был непременно понимать, что это государство сможет существовать лишь до тех пор, пока не будет угрозы извне. 13 конечном счете лишь личность самого основателя сплачивала воедино это государство. В различных подчиненных ему областях и у многочисленных населявших их народов не существовало никакого общего политического сознания, и едва ли могла идти речь об их глубокой преданности понтийскому царю и его дому. За ним шли, пока он был удачлив в осуществлении своих замыслов, но в беде у него оставалось мало друзей. Вообще это государство могло держаться лишь постольку, поскольку оно опиралось на ум и творческую энергию эллинов. Митридат слишком хорошо сознавал это, его усилия привлечь к себе греков Малой Азии были вполне естественны и понятны. Он придавал большое значение тому, чтобы они видели в нем освободителя, по греки очень скоро распознали, что господство Римлян они обменяли не на свободу, а на тиранию.

С другой стороны, сам Митридат сильно недооценил Римлян. Возможно, что причиной могла послужить неверная информация, полученная от римских перебежчиков. И все же ничто не может оправдать легкомыслия правителя, прямо-таки вызвавшего римлян на военные действия. Между тем Рим не мог долго мириться с злоупотреблениями Митридата, поскольку это подорвало бы всякое доверие к римскому авторитету в Малой Азии. Царь не понял, что Дарданский договор (85 г.) явился результатом временных трудностей Суллы, которому не терпелось поскорее вернуться в Италию, чтобы разделаться там со своими противниками. Митридат не мог постичь римский образ мышления; когда Серторий из далекой Испании уступал понтийскому царю захваченные этим последним области в Анатолии (за исключением провинции Азии), то это ровным счетом ничего не значило, ибо Серторий никак не мог повлиять на решения римского сената. Не может быть двух мнений: перспективы римской политики Митридата были совершенно ошибочны, и то, что он неуклонно, до самого конца, придерживался этой ошибочной оценки, стало существенным фактором его гибели. Что же касается его последних планов, предусматривавших вторжение в Италию, то здесь нет нужды говорить об этом — все необходимое было уже сказано в другом месте (см. выше, с. 318).

Надо ли заключить, что все в жизни Митридата было заблуждением? Нет, подобное утверждение было бы неправильным; просто та задача, которую он поставил перед собой, превосходила силы его государства, и из-за этого несоответствия он и потерпел крушение. Весьма показательно, что царь и на Переднем Востоке не имел никаких надежных союзников; даже его зять Тигран Армянский примкнул к римлянам, совершенно не считаясь с Митридатом. И наконец, своим авантюрным бегством в Пантикапей он сам исключил себя из мировой политики. То, что произошло после этого, было всего лишь эпилогом большой драмы, которая неизбежно должна была закончиться гибелью понтийского царя.