Преданный друг (СИ)

ГЛАВА 19. НИКА

Когда Олежка успокоился и перестал реветь, прижимая опухший и покрасневший палец к губам, было уже около шести. Я качала своего сына на коленях, оттирая слезы, стекающие по его щекам, пока он не начал клевать носом, а после уложила его на диван и сидела рядом, пока он не заснул. И только потом, осторожно взяв его руку в свою и поцеловав палец — ох, господи, как же сильно прищемил-то, ноготь наверняка сползет, — укрыла Олежку одеялом и вышла из комнаты, чтобы написать Егору.

«Прости, что не пришла. Олег прищемил палец дверью, только успокоила».

«Не извиняйся, — написал он почти сразу. — Это ребенок».

И все. И ни слова о том, чтобы встретиться завтра или в другой день и все-таки поговорить.

Вообще больше ни слова.

Похоже, Егор передумал, решила я на следующий день, когда и он прошел в молчании, которое я не рискнула нарушать. Может быть, ему уже не были нужны мои объяснения, а может, он просто не поверил мне и решил, что я все придумала, потому что струсила и решила не идти.

Кто бы винил его за это?

Так что я сосредоточилась на сыне и садово-огородных делах и, поливая дружно тянущиеся к солнцу тонкие росточки рассады — «мам, а что у нас помидорки на окне, что ли, расти будут?», — заставила себя забыть обо всем другом.

В середине следующей недели мне на домашний телефон неожиданно позвонила Эмилия. Повод для разговора формально был: расквашенный нос Лаврика, который, правда, уже давно зажил, но который интересовал Эмилию все так же живо, как и раньше — а там зашел разговор обо всем понемножку, и неожиданно мы проговорили почти час, как стародавние подруги, встретившиеся на двух концах телефонной линии много лет спустя.

— Слушай, — сказала Эмилия уже на прощание, немного помявшись, — ты только сразу не отказывайся, но… может, ты придешь в субботу в кафе? У меня днюха, а отметить вообще не с кем. Все еще учатся. — Да, у нас в классе было трое апрельских. Правда, мы никогда не отмечали наши дни рождения вместе. Может, пришло время начать? — Никаких подарков не надо, просто приходи, поддержи компанию.

— А кто будет? — поинтересовалась я.

— Да… девчонка с работы, Лапшин и Жерех. Приходи, а? — повторила она настойчиво, и теперь в ее голосе звучала самая настоящая тоска. — Я тут сдыхаю со скуки одна.

— Ладно, я подумаю, — сказала я… и забыла об этом разговоре до самой субботы, когда в тишине дома вдруг раздался звонок, и Эмилия напомнила, что ждет меня к восьми.

И я, намотавшая по дому уже только за этот вечер несколько километров бесконечных кругов в настойчивых попытках довести себя до нервного срыва, ухватилась за этот звонок, как за спасательную соломинку.

— Мам, уложишь Олежку, ладно? — И бросилась к шкафу с одеждой, не позволяя себе передумать.

Спустя полчаса я вошла во дворик, где размещалось небольшое здание «Ромео», и встала неподалеку от крыльца, слушая, как внутри играет музыка, провожая взглядом знакомые и не очень лица входящих и выходящих посетителей и уговаривая себя преодолеть эти несколько ступенек и войти. Кто-то здоровался, кто-то равнодушно скользил взглядом, но при мысли о том, что, когда я переступлю порог «Ромео», взглядов будет еще больше, меня пробирала дрожь.

Они же все будут смотреть только на меня.

Они же все будут шептаться и обсуждать.

— Просто такая сильная любовь, ты еще не знаешь, — донеслись до меня изнутри слова песни, когда дверь распахнулась и на пороге с сигаретой в руке появилось мое спасение — Лапшин. Чуть шире в плечах, чуть больше волос на лице, но все тот же лоботряс Сашка, которого я помнила, — и, увидев меня, он на мгновение остолбенел.

— Зиновьева! — завопил, мгновенно забыв о сигарете, и в два счета оказался рядом со мной. — Здорово! Ты какого тут стоишь, айда к нам скорее, заждались уже!..

Он не дал мне и слова вымолвить: обхватил за талию и потащил внутрь, и мне оставалось только перебирать ногами, да пытаться не задеть тех, кто попадался нам навстречу. Сашка пер напролом, как танк.

— И что вы думаете? — провозгласил он, поставив меня у стола и прижав крепче, будто боялся, что я убегу. К нам вежливо обернулись все сидящие вокруг: сама Эмилия, незнакомая мне девушка и смуглый красивый парень в голубой рубашке, в котором я с трудом узнала возмужавшего Николу Жереха. — Стоит на улице и ждет, пока, видите ли, ее сопроводят! Ну Зиновьева! Ну ты даешь! Садись!

Сашка отодвинул для меня стул между собой и Жерехом.

— Давай штрафную ей, Мил! Полную наливай, полную!

И, видимо, сочтя, что свою миссию джентльмена выполнил, Сашка упал на стул рядом с Эмилией и потянулся, чтобы поцеловать ее в губы.

Мне никогда не везло с алкоголем, а после того, что случилось на выпускном, я его возненавидела, так что приходилось выкручиваться. На деловых ужинах и корпоративах, куда мы ходили вместе с Лавриком, я могла провести с одним бокалом шампанского весь вечер, но здесь была водка и Сашка, который, едва я поставила почти нетронутую рюмку на стол, ухватил меня за локоть:

— Э, не, Зиновьева, так не пойдет. Давай до дна.

Так что под его внимательным взглядом я осушила рюмку до дна…

— Вот! Наш человек!

…и выплюнула водку в бокал лимонада, которым должна была якобы запить. К счастью, Сашка был поглощен Эмилией, а Никола, хоть и наблюдал за мной, но ничем меня не выдал. Даже спустя некоторое время сделал вид, что подливает мне лимонад.

Я дождалась следующего тоста и, тушуясь, произнесла поздравление и подарила Эмилии флакон духов, купленный еще полгода назад, но так и стоящий у меня на полке нераспечатанным.

— Он же стоит сколько, Ник! Я же сказала, что подарок не надо! — смутилась и обрадовалась она.

— Главное, чтобы тебе такой запах нравился, — сказала я неловко, отдавая духи и открытку. — Не все любят горькие.

— Простите за опоздание! — донесся до меня знакомый женский голос, и мы с Эмилией одновременно повернули головы, когда к столу подошла пара.

Я знала девушку. Это была Наиля Хайсанова из татарской параллельки, симпатичная, с длинной густой гривой блестящих черных волос и фигурой, о которой теперь, после родов, мне не стоило даже и мечтать. Облегающее красное шелковое платье смотрелось на ней просто шикарно, и я вдруг как-то сразу почувствовала себя глупо в своем свободном голубом жаккарде, хоть и был он от «ДольчеГаббана».

Не потому что я вдруг вспомнила о том, что после рождения Олежки стала на два размера больше.

А потому что рядом с этой прекрасной девушкой стоял Егор, и они так потрясающе смотрелись вместе.

Я медленно опустилась на стул и сжала руки на коленях, стараясь не слушать его голос, пока они обменивались с Эмилией и гостями приветствиями. От пришедшей пары меня отделили Никола и подружка Эмилии Леся, Сашка взялся за роль тамады снова, и вот уже Наиля прочитала со своей открытки поздравление и тоже что-то Эмилии подарила от них двоих.

— Ну нормально! — пыхтел Лапшин рядом со мной, пока я изо всех сил разделяла восторг именинницы от чего-то в красивой упаковке. — То есть я один, как дурак, приперся без подарка!.. Так, давайте третью за любовь — и не чокаясь!

Я не знала, что Егор и Эмилия общались настолько близко, но завязавшийся за столом разговор быстро все объяснил. Бабушка Эмилии страдала от астмы и частенько обращалась к Егору, чтобы он сделал ей укол. Могла бы в скорую звонить, конечно, но Егор жил через стенку, и бабушке достаточно было постучать, когда начинался приступ, чтобы он пришел.

— Так твоя бабушка переехала? — удивленно спросила я. — Я не знала.

— Нет, Ника, — ответил мне за Эмилию Егор, и голос его звучал предельно вежливо. — Это я переехал от родителей и теперь живу отдельно.

При этих словах Наиля чуть улыбнулась, глядя прямо мне в глаза. Я все поняла.

Мне нужно было уйти сразу; высказать все Эмилии, которая поступила нечестно и не сказала мне, что сюда придет Егор, и уйти, но я не могла. Все сидела, ковырялась в салате, чувствовала взгляды Наили, которая, как и вся деревня тогда, была в курсе нашей большой любви и бесславного ее конца и навернякаприглядывалаза мной, чтобы я не сказала или не сделала ничего лишнего…

Я была так благодарна Николе, который потащил меня танцевать.

— Не знала, что ли, что он придет? — спросил он, когда Наиля в паре с Егором скользнули мимо нас по заполненному танцполу.

Я молча помотала головой.

— Ну понятно, Мазуриной, как обычно, драмы не хватает. — Он нахмурился. — Домой пойдешь со мной? Я минут через пятнадцать слиняю. Могу проводить, правда, только пешком.

— Да, — сказала я с благодарностью в голосе. — Пойду. Если тебе не трудно.

— Не трудно… Ох, Зиновьева, голову я бы тебе оторвал, если б ты моей женой была, — заявил Никола неожиданно и сжал мою руку так, что стало больно. — Двум мужикам мозги пудришь, на всю деревню «Большую стирку» устроила… И не хлопай глазами. Думаешь, никто ничего не знает?

— О чем не знает? — растерялась я.

— Да о том, что ты к Князю опять возвращаешься, — сказал он, дернув головой. — Ковальчуку только зачем мозг любила, непонятно. У него девушка вон только-только появилась после тебя…

— О чем ты? — перебила я, останавливаясь и выдергивая из его хватки руку. — Я не возвращаюсь к Лаврику! Я никогда к нему не вернусь!

Я сказала это слишком громко и сразу же поняла: танцующие, стоящие у барной стойки и просто проходящие мимо уставились на нас, и в глазах Эмилии, переводящей взгляд с меня на Жереха и обратно, были жалость и злорадство. Что же до Егора… я не сумела заставить себя на него посмотреть. Я оттолкнула Николу и, спотыкаясь, почти побежала к выходу.

Зачем я пошла сюда, зачем я согласилась, с чего вдруг я стала считать Эмилию своей верной подружкой? Она ведь знала, что Егор придет не один. И знала, что Жерех никогда особо не церемонится и говорит все, что думает, особенно, если пьян.

Почему, почему она мне не сказала?

Я сбежала с крыльца в прохладную ночь и бросилась к летнему кафе сбоку от «Ромео» — столикам и скамейкам, стоящим под деревянными крышами, — спугнула парочку явно несовершеннолетних, передававших друг другу зажженную сигарету, завернула за угол, спугнув еще одну парочку, и остановилась там, тяжело дыша и с трудом сдерживая всхлипы.

— Ника!

Я отвернулась к стене и закрыла лицо руками, чтобы не видеть его, ноонменя все равно увидел, и я услышала, как приближаются шаги.

— Ника, что он тебе сказал?

— Зачем ты пошел за мной? — почти выкрикнула я сквозь прижатые к лицу пальцы. — Тебя девушка ждет, к ней и возвращайся!..

Но Егор уже разворачивал меня к себе, и так близко были его глаза и так обеспокоенно они на меня смотрели, что я едва не бросилась к нему на шею. Но только едва, потому что — и я это чувствовала — он тоже все слышал и все знал.

— И ты тоже в это поверил, да? — Я и не знала, что могу превращать слова в горсти камешков и швырять их в любимое лицо. — И ты тоже посчитал, что я вернусь к Лаврику после того, что я тебе сказала?!

Он тут же отпустил меня.

— А разве нет? И тогда почему ты не сказала мне? Почему ты не сказала мне, что уезжаешь, и не объяснила все сама, а позволила мне узнать все вот так, из шепотков, из ухмылок, из деревенских сплетен?

Как объяснить ему то, что я до конца не понимала сама?

— Да потому что я не хотела заставлять тебя делать выбор!

— И потому ты сделала его за нас?.. Ника, черт возьми. — Егор подступил ближе, навис надо мной, почти приперев меня к стене, и я прижалась к холодным кирпичам спиной и затылком и замерла, глядя в его лицо, хотя больше всего мне хотелось отвернуться или закрыть глаза. — Ведь ты даже не понимаешь, что делаешь, правда? Ты даже не понимаешь, что поступаешь со мной точно так же, как поступила пять лет назад. Ведь тогда ты тоже сделала за меня выбор. Сбежала — и все за меня решила. Вычеркнула меня из жизни — и не позволила даже узнать, почему.

— Нет! — как же жалко звучал сейчас мой голос, — нет!

— Да, Ника. Именно да.

— Егор, пожалуйста. Пожалуйста, послушай меня! — Теперь я готова была вцепиться в него, если он попытается уйти, но он не сдвинулся с места, и только смотрел на меня с отчаянием на лице. — Да, я не сказала тебе тогда, это правда. Но ябоялась… Я боялась, что если я тебе признаюсь, ты будешь меня презирать и возненавидишь.

— А если сбежишь — нет?

— Если сбегу — нет… — Я прижала к стене ладони, чтобы он не увидел дрожи моих рук, и каким-то последним усилием заставила и голос не дрожать. — Потому что, если я сбегу, мне не придется смотреть тебе в глаза и рассказывать, как много я выпила тогда и как глупо висла на Лаврике, пока мы с ним шли домой. Как я одевалась в его доме, путаясь в платье и молясь, чтобы это был просто кошмарный сон… И как однажды днем, еще до твоего приезда, я села в автобус и почти доехала до больницы, чтобы сделать аборт… — Слезы застили мне глаза. — А еще потому что я не знаю, не знаю, как все это исправить!.. Я только знаю, что не хочу, чтобы за мою ошибку расплачивались мой сын и ты!..

— Расплачивались за твою ошибку, — ясно и с расстановкой проговорил Егор, отступая на шаг — и будто удаляясь на километры в моем расплывшемся от слез мире. — Ты до сих пор считаешь, что все дело только в твоей измене?.. Ника… Ты ведь не просто изменила мне с моим лучшим другом. Ты пять лет была его женой. Ты жила с ним, спала с ним и даже в тот день, в кафе, когда вы рассказали мне правду, вы все еще были вдвоем, и вы все еще защищали друг другаот меня.

Я вскрикнула от неожиданности, когда он схватил меня за плечи и притянул к себе. Его дыхание обожгло мне лицо, и на какой-то сумасшедший миг я позволила себе поверить, что этовсе. Что он сейчас поцелует меня и скажет, что все в прошлом, и что вся эта пятилетняя ложь и трусость вдруг пройдут сами собой, забудутся, как страшный сон, исчезнут — и больше никогда не вернутся.

Но этого, конечно же, не случилось.

Вовзросломмире такое не случается.

— Я ведь был уверен, что ты разлюбила меня, — выговорил он так, будто каждый слог давался ему с трудом. — Я ведь пять лет считал, что потерял тебя навсегда, а тут ты возвращаешься и…

— Тогда почему ты ни разу не попытался встретиться и узнать правду?

Я тут же пожалела об этих словах, но было уже поздно.

— Узнать правду? — Егор засмеялся невеселым смехом, таким незнакомым мне и таким странным. — Невеста, может быть, и не часто улыбалась, но ее ведь не тащили силой к алтарю. И вы очень быстро родили совместного ребенка и зажили уже втроем. Так какую правду я должен был узнать от вас? Или, точнее сказать, о вас?

Он не дал мне сказать и слова в ответ.

— С самого начала я не верил ни единому слуху. Я не мог заставить себя принять мысль о том, что ты изменяла мне у меня за спиной, что Лаврик спал с тобой, пока мы рассказывали друг другу, что не хотим торопиться. Вылюбилидруг друга. Я сказал себе, что просто был слеп, а вы оба не понимали своих чувств, пока не исчезло… — он сжал зубы, так, что желваки заходили под кожей, — препятствие в виде меня и вы не получили возможность побыть вдвоем и понять, что хотите быть вместе. И я заставил себя отступить без боя — ради вас. Думал, что сойду с ума, но отступил, чтобы мой лучший друг и девушка, которую я люблю, могли быть счастливы вдвоем.

Егор отстранился и снова посмотрел на меня сверху вниз, и теперь от гнева в его голосе не осталось и следа. В нем ничего не осталось.

— Ты разбила мне сердце тогда, Ника. Ты наступила на него каблуком своей свадебной туфли и раздавила… иправда, которую ты и Лаврик мне рассказали, ничего в этом не изменит.

В наступившей тишине было слышно, как бахает внутри помещения бас и смеются стоящие на крыльце люди. И во мне все дрожало от мысли о том, что несмотря на гнев и боль Егор все еще хочет прикасаться ко мне… но это снова ничего не меняло.

— Я тебя люблю, — сказала я тихо, но без мольбы.

— И я тебя люблю, — сказал он все тем же пустым голосом, что и до того. — Но я не знаю, смогу ли я снова тебеверить.

— …Егор! Егор, где ты?

Это был голос Наили — голос реальности, голосдевушки Егора, с которой он пришел сегодня на праздник, — и спустя короткую барабанную дробь каблуков по каменной плитке она вывернула из-за угла и, увидев нас, остановилась.

Ее взгляд, казалось, отметил все: расстояние между нами, мои крепко сжатые у груди руки, полутьму, которая скрадывала выражение наших обращенных уже к ней лиц…

— Я чему-то помешала?