Предать, чтобы спасти

Глава пятая

Мы не стали возвращаться к этой теме на следующий день. Марк не чувствовал за собой вины и извиняться не собирался. Я проглотила обиду, но не забыла. На несколько дней между нами возникло напряжение. Мы мало с ним общались, он не встречал меня с работы, иногда где-то пропадал по вечерам, приходил нетрезвый и сразу ложился спать.

Мама, хоть и стала сдержаннее и мягче с тех пор, как узнала о моей беременности, но не могла оставить без внимания то, что происходило между нами с Марком. Она взывала к моей совести, просила понять его, поставить себя на его место. Кому может понравиться, что его женщина думает о другом мужчине, ждет от него звонка? Как бы я отнеслась, если бы Марк вел себя подобным образом? Она в который раз подчеркивала, что он хороший мальчик и мне нужно перестать жить иллюзиями, проявить большее уважение к отцу своего будущего ребенка.

– Он ведет нечестную игру. Подрывает мое доверие к себе. Так нельзя.

– Он любит тебя. А в любви и на войне все средства хороши.

– Прости, но я так не считаю.

Через неделю Марк сдался. Я читала в спальне архивные документы, которые взяла домой с работы, когда он пристроился рядом.

– Что делаешь?

– Изучаю архивные материалы. Хочу немного изменить программу своих экскурсий. Ищу, как сделать их более интересными. Здесь разные факты об экспонатах нашего музея. Но тебе это не интересно.

– Ты права, я далек от этого. Мы можем поговорить о другом?

– Марк снизошел до разговора со мной! Какое чудо! – не отрываясь от бумаг, проронила я.

– Лиза, не язви, тебе это не идет.

– Ты хочешь извиниться?

– Если тебе станет от этого легче, извини. Но не обещаю, что это не повторится. Я люблю тебя и не позволю другому мужчине стоять между нами.

Я повернула к нему голову. Опять он заговорил про любовь. Все-таки любит? И любит давно? Но нет, это просто шаблонная фраза.

– У нас с тобой разные понятия о любви, – снова отворачиваясь от него, сказала я.

– А что я должен был сделать? Позволить тебе общаться с этим цыганом за моей спиной?

– Что дурного в телефонном звонке?

– Я помню, чем закончился такой звонок в прошлом году. А сейчас ты беременная, тебе ни к чему стрессы.

– А то, что после твоей выходки я проревела весь вечер, это не стресс?

– Я просто не успел подключить телефон обратно. Ты могла бы вообще об этом не узнать.

– Марк, куда делся тот добрый и отзывчивый молодой человек, каким я тебя знала всю жизнь? – поворачивая к нему голову, спросила я.

– Он влюбился и борется за свое счастье.

Марк забрал у меня документы из рук, отложил их в сторону. Подобрался ко мне ближе, обнял рукой.

– Лиза, будь ко мне, пожалуйста, благосклоннее. Ведь я отец твоего ребенка, нам его вместе растить. Мы должны быть дружной семьей, подавать пример будущему поколению. Попытайся полюбить меня таким, какой я есть. Наверняка, ты верила в возможность этой любви, когда согласилась быть со мной.

– Да, Марк, я верила. Но думала, будет легче.

– Мы справимся. Только помоги мне. Один в поле не воин.

Мы помирились. В одном Марк был прав. Я сама сделала первый шаг в его сторону, привязала его к себе, идти на попятную было поздно. Тем более что мы ждали ребенка.

Время летело быстро. Работа – дом, дом – работа, и так каждый день, кроме выходных. Я стала больше уставать, потому что прибавляла в весе. Токсикоз прошел к концу первого триместра, и у меня разыгрался аппетит. Марк смеялся надо мной, видя, как я поглощаю еду, что называется за двоих. Думал, что во мне растет мальчик. Но в глубине души я надеялась на девочку. Чтобы найти оправдание своему сну. Хотелось верить, что он вещий.

На работе пришлось сознаться, что жду ребенка. Но многие уже и так догадались. Вячеслав Алексеевич крайне расстроился, узнав эту новость, демонстрировал свое недовольство, поджимая губы. Как-то пригласил меня в свой кабинет и спросил, на какой период планирую уйти в декретный отпуск. Ему не хотелось, чтобы средства, вложенные в меня, пропали зря. Ведь в случае длительного отсутствия мне придется снова повышать свою квалификацию, проходить аттестацию на соответствие занимаемой должности. Я не задумывалась о сроках своего декрета, но по тому, как Трегубов реагировал, поняла, что ответа он ждал прямо сейчас.

– Я быстро выйду. У меня мама… она может сидеть с ребенком.

– Мама, это хорошо. Вам хватит двух-трех месяцев, чтобы восстановиться после рождения ре малыша и вернуться к работе?

– Да, думаю, да.

– Ну вот и славненько. Я всегда подозревал, что вы умная девушка.

Трегубов не любил разбрасываться ценными кадрами, особенно теми, в которых вкладывались средства самого музея. Он мог потерпеть мое отсутствие не более пяти месяцев, и надеялся, что за это время я не растеряю свои профессиональные навыки.

Дома о своем договоре с Трегубовым я не сообщила, решила не поднимать волну негодования раньше времени. В первую очередь во избежание козней, которые мог устроить Марк. Я решила поставить их перед фактом. Тем более что мама все равно хотела увольняться, когда родится ребенок. Или чуть позже, чтобы довести учебный год в школе до конца.

Я стремительно набирала в весе. За время беременности прибавила больше двадцати килограмм. Смотрела на свое отражение в зеркале и удивлялась отзывам о беременности, что она украшает женщину. Никогда не относясь к своей фигуре критически, будучи на последних месяцах, я ощутила себя толстой и неповоротливой слонихой с утиноподобной походкой. В таком положении мне меньше всего хотелось встречи с Шандором. Я считала себе отвратительной, и порой мне казалось, что такие же чувства ко мне испытывает и Марк. Он стал чаще говорить, чтобы я прекращала есть, иначе мне будет тяжело вернуться в форму после родов. Но меня это только провоцировало сделать все ему назло.

Я дорабатывала в музее последние дни перед декретным отпуском. Было начало декабря, и на этот период мне пришлось купить себе широкое пальто, так как я не входила в ту одежду, что носила до беременности. Я вышла из музея вместе с коллегой Альбиной, которая работала в методическом отделе. Мы собирались вместе пообедать в кафе. Она почти в два раза старше меня, но ее жизнерадостный характер располагал к общению с ней, и я забывала, какая между нами разница в возрасте.

Мы планировали перейти дорогу и направиться в мое излюбленное кафе, но Альбина уронила перчатку, и какая-то неведомая сила заставила меня обратить внимание на стремительно удаляющуюся от нас мужскую фигуру, возникшую перед моим взором, когда Альбина наклонилась, чтобы поднять свою вещицу. Мужчина шел по нашему тротуару. Фигурой, ростом и походкой он сильно напоминал Шандора. Его голова была непокрыта, и я отчетливо видела его кудрявый хвост. Бежать, бежать к нему, скорее, пока он не исчез.

Это длилось не более пяти секунд, но их мне хватило, чтобы понять, этот мужчина, как ни один другой был похож на Шандора. Но мое положение и вес не позволяли мне последовать внутреннему призыву. И даже крик не помог бы – мужчина находился на достаточном от меня расстоянии. Он скрылся за углом, и я в глубоком отчаянии закрыла глаза, удерживая слезы. Был это Шандор или нет, мне не узнать. Возможно, никогда. Осталась лишь боль, рвущая грудь на части. Смогу ли я когда-нибудь от нее избавиться? Одно я знала точно – время не лечит.

– Лиза, что случилось? – обеспокоенно спросила коллега. – С тобой все хорошо?

Я открыла глаза и демонстративно ухватилась за бок.

– Да, ребенок сильно ударил меня в живот. Даже слезы из глаз.

– Ой, у меня тоже такое было. Все нормально? Скорую не надо вызвать?

– Нет, уже все в норме. Пойдем.

Я еще раз пытливо посмотрела на угол здания, словно надеясь на возвращение мужчины, но его не было. Меня не отпускала мысль, что выйди мы с Альбиной из музея на несколько секунд раньше, мы могли бы столкнуться с ним в дверях. Но время не повернуть вспять, и я, сделав дыхательную гимнастику, заставила себя успокоиться. Это не Шандор. Это только мое больное воображение…

Ультразвуковые обследования на двадцатой и тридцать второй неделе не показали пола будущего ребенка. Он отвернулся от «камеры», предпочтя остаться неопознанным. Это затрудняло задачу с выбором имени. Приходилось думать над двумя сразу. Мы много ссорились с Марком из-за этого. Наши вкусы не совпадали – имена, которые нравились мне, не устраивали его и наоборот. Долго не могли прийти к компромиссу и найти такое имя, которое бы угодило обоим. Возвращались к подбору имени несколько раз. В итоге остановились на имени для мальчика Сергей, для девочки – Полина.

И когда мы с этим определились, малыш запросился наружу. В ночь на 3 февраля у меня отошли воды, Марк сам повез меня в родильный дом с приготовленными заранее вещами и медицинской картой. Схваток еще не было, но Савельев нервничал, словно меня распирало от них. Пока мы шли от машины до приемного покоя, он дважды уронил пакет с вещами, выпачкал его в грязи, так как накануне прошел дождь, но, к счастью, внутри ничто не пострадало. Он расслабился, только передав меня в руки медицинскому персоналу.

А утром я позвонила ему на мобильный, сообщив радостную весть, что родила девочку. К тому моменту ребенка у меня уже забрали и унесли в детское отделение. А меня перевезли в палату. Я нуждалась в отдыхе и крепком сне, требовалось восстановить силы после родов. Тело ныло, мне по-прежнему казалось, что роды продолжаются, но засыпала я с улыбкой на лице. Сон, который я видела накануне своего двадцатитрехлетия, оказался, пусть частично, но вещим. У меня родилась дочь.

В первый день мне приносили девочку только на кормление. Я клала ее рядом с собой, давала грудь. Молока еще не было, только молозиво, и то шло с трудом. Ее маленькие, но такие требовательные губки жадно цеплялись за мой сосок, причиняя боль своими движениями. Когда позже я озвучила это медсестре, она сказала, что такое может быть при неправильном приложении к груди. Нужно, чтобы девочка захватывала сосок вместе с ареолой.

На второй день дочь принесли ко мне насовсем. Ее положили в маленькую пластиковую ванночку прямоугольной формы с невысокими бортиками. Здесь ей предстояло спать. На кормление я брала ее к себе в кровать. Неприятные ощущения с грудью сохранялись и в дальнейшем. Соски болели, мне посоветовали купить специальную мазь, чтобы смазывать ею грудь после кормления. Молоко шло плохо, девочка нервничала, я пыталась ей помогать, поддавливая грудь рукой, но удовлетворения это не приносило ни мне, ни ей. Она плакала, потому что хотела есть, а я не могла ее накормить, потому что молоко никак не прибывало.

Ночью я не выдержала и пошла с ней в детское отделение, нашла медсестру и сказала ей, что ребенок просит есть, а накормить нечем. Она дала мне маленькую бутылочку со смесью. Дочь жадно заглотила всю порцию и уснула. Мы вернулись в палату, и я с радостью последовала ее примеру.

Но проспали недолго. Среди ночи Полина закуксилась. Я не хотела вставать, казалось, я только легла. Решила, что надо воспитывать ребенка с самого начала, не позволять управлять собой, этому дети учатся быстро. Если я не высплюсь и буду усталой, откуда взяться молоку? Но когда кряхтения перешли в плач, и стихать он не собирался, я была вынуждена встать. Полусонная проверила подгузник (Марк привез и передал мне их накануне днем), он был относительно сухим. Это не могло быть причиной недовольств. Снова хочет есть? Я положила дочь рядом, дала грудь. Полина стала мусолить сосок, притихла. Меня тоже срубило сном.

Мы провели в роддоме пять дней. Молоко появилось, груди наполнились, но малышка не справлялась с ней. Ей словно не хватало сил, чтобы вытянуть молоко изнутри. Тогда мне посоветовали сцеживаться и давать ребенку бутылочку. Это оказалось тоже задачей не из легких. По неопытности не получалось сцедиться, не хватало ни сил, ни терпения мять свои груди. Я чувствовала себя измученной и уставшей. Хотела домой. Чтобы кто-нибудь помог.

Те крохи, что удавалось сцедить, Полина быстро высасывала и требовала еще. Прикладывала к груди, надеясь, что все-таки рассосет ее и этот ужас закончится. Но после бутылочки, где молоко лилось рекой, тянуть молоко из груди не очень-то и хотелось. Нервы были на пределе. Мне кажется, свои первые десять килограмм я скинула именно тогда.

На выписку Марк приехал с цветами, машину украсил ленточками. Был очень радостным и воодушевленным, принял дочь из рук медсестры с торжественным видом. С ним приехали обе мамы. Расцеловали меня в щеки, пофотографировали нас с Марком и ребенком, и мы уехали. Оказавшись дома, я хотела только одного. Упасть и уснуть. И чтобы никто не мешал. Я родила вам ребенка, а теперь оставьте меня все в покое. Наверное, это и называется послеродовой депрессией. Но в таком состоянии я пребывала еще долго.

Легче не становилось. Утром все уходили на работу, а мы с Полиной оставались наедине. Она без конца плакала. Я давала ей грудь, она жадно на нее набрасывалась, словно голодная, засыпала. Но стоило мне оторвать ее от груди, она тут же просыпалась и требовала еще. И так постоянно. Я не могла сделать элементарных вещей – умыться, поесть, почистить зубы. Девочка постоянно требовала меня к себе. Когда я устала от этого, решила рискнуть и положить ее в кроватку. Я подумала, покричит, да перестанет. Не будет же вечно плакать. Сделала так раз. Ушла на кухню. Подогрела себе завтрак, хотя время приближалось к обеду. Слышала хныканье из спальни, но старалась абстрагироваться и спокойно поесть. Если я буду плохо питаться, молоко не прибудет, – твердила сама себе. Но уже задумалась о детской смеси. Ждала участкового врача, чтобы обговорить с ней этот момент.

Наш педиатр, Людмила Викторовна Шахова осмотрела ребенка, но не отозвалась на мой призыв назвать смесь, которой бы я могла заменить грудное вскармливание. Она рекомендовала мне хорошо питаться, больше отдыхать, пить горячий чай и настоятельно просила не отрывать от груди. Молоко обязательно прибудет. Современная медицина за грудное вскармливание.

После ее ухода я позвонила на работу отцу. Он не работал с младенцами, но наверняка знал, чем их можно накормить при недостатке молока. Отец тоже неохотно говорил на эту тему, убеждая меня, что нужно кормить ребенка грудным молоком, но я стала плакать прямо в трубку, показывая степень своего отчаяния, и папа назвал мне смесь, которая, по мнению большинства педиатров, наиболее подходила по своим свойствам к материнскому молоку.

Я позвонила Марку и просила его купить смесь, а также пару бутылочек. Решила для себя, что хотя бы два раза в сутки мой ребенок будет сыт – перед прогулкой и на ночь. Главное, чтобы Полина не действовала на мои нервы своим плачем. Только покой поможет мне быстро восстановиться.

Марк приобрел смесь и бутылочки, и дважды в день я кормила дочь искусственным молоком. После этого мы смогли выйти на улицу, не переживая, что дочь закатит мне на улице истерику от голода. Дожди прекратились, и ничто не мешало нам совершить первую прогулку.

Прошел месяц. Но по ощущениям не меньше полугода. Улучшений с молоком не наступило. Дочь набрала в весе всего пятьсот грамм, но подросла на три сантиметра. Глазки у нее прояснились, и мне казалось, что они синие. Но говорят их цвет с возрастом может измениться.

Приближался срок, установленный Трегубовым, и я думала, раз не получается «разжиться» молоком, то нужно, чтобы оно и вовсе перегорело. Тем более что кормление грудью доставляло мне больше неприятностей, чем удовольствия. Я все также испытывала дискомфорт при прикладывании к груди, и никакие мази справиться с болезненностью не помогали.

В двухнедельном возрасте Полину начал мучить животик. Она часто плакала. Особенно по ночам. Порой я была не в силах встать, так хотелось спать. Я делала вид, что не слышу, продолжала лежать, накрывала себя подушкой. Тогда просыпался Марк, толкал меня в бок, просил угомонить ребенка. Ссылался на то, что ему на работу, нужно выспаться. Приходила мама, брала малышку и уходила с ней. Это было счастьем для меня. То, что маме тоже нужно утром на работу, я не думала.

Я давно не видела маму такой заботливой. Вечерами она всегда проводила время с внучкой. Я в это время готовила, стирала или гладила. Я любовалась ею, когда она качала Полину, пела ей песенки. Наверное, такой же она была, когда на месте внучки находилась я. Она много разговаривала с ней, иногда кормила на ночь бутылочкой, умилялась, глядя, как девочка чмокает губками.

Сама я не испытывала и половины того, что мама. Как я ни старалась проникнуться к Полине материнской любовью, ожидая трепетного стука в сердце, все было глухо. Вид дочери меня не умилял, и я чувствовала, что она мне чужая. Когда она плакала, мне не хотелось ее пожалеть, и если я и брала ее на руки, то только потому, что моя нервная система не выдерживала ее громкого плача. Что со мной не так? Может, это усталость? Будет ли когда-нибудь иначе?

Когда Полина родилась, поначалу Марк включился в отцовство бодро и с задором. Приходил с работы вовремя, мыл руки и сразу бежал к Полине. Быстро освоил подгузник и режимы стирки на стиральной машине. Когда ввели смесь, стал сам ее наводить, кормить, и тут он соперничал с мамой. Единственное, к чему не подключался – ночные подъемы. Считал это моей обязанностью, раз я сижу дома. На его взгляд, у меня было полно времени днем, чтобы выспаться.

Но как только у Полины начались проблемы с животом, и они продолжались не один день, Марк «сдулся». Детский плач стал его раздражать, и он чаще жаловался на головную боль. Стоило дочери заплакать на его руках, начать поджимать ножки к животу, как он торопился отдать малышку в другие руки. Ругался со мной, что я ем что попало, не соблюдаю врачебных рекомендаций и вообще наплевательски отношусь к здоровью своей дочери. Я ощущала себя такой разбитой, что даже не вступала с ним в конфликт. Не думала, что роль заботливого папочки так быстро ему надоест.

Марина Федоровна появлялась у нас только на выходных. Это были те счастливые минуты, когда я могла отключиться от мира и уйти спать, оставив Полину на попечение двух бабушек. Уж они-то знали, как себя вести с младенцем и не боялись никакого плача.

С отцом в эти дни я не встречалась. Только звонили друг другу. Он много спрашивал о моем здоровье и здоровье внучки, интересовался, как дела с молоком, не стало ли лучше, давал разные советы, надеялся на скорую встречу. Но так как прийти к нам не мог, ждал, что мы с Марком и Полиной сами к нему приедем, как только девочка немного подрастет.

Ко второму месяцу я практически исключила из рациона дочери грудное вскармливание. Пробовала давать грудь только ночью, но без сцеживания оно совсем иссякло. Для меня это стало освобождением. Исчезла физическая зависимость Полины от меня. Теперь я вполне могла оставить ее на длительный срок на другого человека. Правда, этот человек об этом еще не догадывался.

Я позвонила на работу Трегубову, он обрадовался, услышав меня. Спрашивал, как проходит мое восстановление, готова ли вернуться к своим трудовым обязанностям. Я аккуратно поинтересовалась, могу ли отложить выход до лета. Чтобы мама могла довести учебный год до конца.

– Мы с вами так не договаривались. Максимально, на что я согласен, это конец апреля. Вы мне нужны здесь к международному дню музеев. Надо к нему подготовиться… Вы же понимаете, свято место пусто не бывает. Не вы, так кто-то другой.

– Хорошо, я поняла. Выйду, как и обещала.

– Ну вот и славненько, не сомневался, что вы умная девушка, – по всей видимости, это была его любимая фраза.

В тот же вечер я решила поговорить со своими родными. Я вошла в зал. Мама сидела на диване и держала Полину на руках, о чем-то с ней разговаривала. Та улыбалась ей в ответ, издавала лепечущие звуки. Марк расположился на новом кресле, которое было приобретено не так давно, и играл за своей приставкой. Шанди спал на другом конце дивана, свернувшись клубочком. Однообразие этой картины стало меня раздражать. Жизнь в доме словно остановилась.

Никто не обратил внимания на мое появление. Я села на диван и сцепила пальцы на руках, чтобы скрыть свое волнение.

– Мне нужно с вами поговорить.

– Вот и мамочка пришла, хочет поговорить с нами, – передала мама внучке мои слова искаженно-детским тоном. – Послушаем мамочку? Что у нее случилось? Может быть, у нас смесь закончилась или подгузники, или еще какая беда стряслась, а, Полиночка?

– Мама, перестань с ней разговаривать как со слабоумной. С детьми надо говорить, как со взрослыми, тогда они лучше нас понимают и быстрее начинают произносить слова правильно.

– Какая мамочка у нас умная, словно твоя бабушка никогда не воспитывала ребенка, – продолжая в том же тоне, произнесла мама.

Я закрыла глаза, сосчитала до трех, открыла. Марк словно не слышал меня, также играл за приставкой.

– Вы можете меня нормально выслушать? Ты, мама, без перевода на язык неполноценных, а ты, Марк, отложив свой джойстик?

Он посмотрел на меня исподлобья, словно я оторвала его от важного дела. Затем нажал паузу и укоризненно спросил:

– Что мы натворили?

– Ничего. Мне нужно сообщить вам свою новость.

Они выжидательно смотрели на меня, и я, собравшись с духом, выпалила:

– Я должна выйти на работу. В ближайшее время.

Мама раскрыла рот от удивления.

– Зачем? Почему?

– Если я не выйду, меня уволят.

– Что за бред? – возмутился Марк. – Они не имеют права. Ты находишься в декретном отпуске.

– Возможно, и не уволят, но переведут опять в подвал составлять картотеку. Укажут, что не соответствую исполняемой должности. Через полтора-три года, я точно не буду ей соответствовать.

– Лизонька, что за спешка? Разве Марк не разберется с ними, если они станут тебя ущемлять? Он ведь юрист, разбирается в законах. Я не могу сейчас уволиться. Год еще не закончился, а потом еще экзамены у девятых и одиннадцатых классов.

– Я так и знала, что поддержки не получу.

– Твоему ребенку только два месяца, – напомнил Марк, – а ты собралась на работу. Чего ты ожидала? Что мы благословим тебя на этот путь? Полина еще мала, чтобы остаться без матери.

– Я не кормлю ее грудью, что другое привязывает ее ко мне?

– Да, действительно, как я вижу, уже ничего, – все также исподлобья сказал Марк.

– Вы понимаете, что я так больше не могу! Вы хотели этого ребенка, вы его получили, что вы еще от меня хотите?

Повисла звенящая тишина. Обоих шокировали мои слова. Я закрыла лицо руками – не могла выносить их взглядов. В них читались и ужас, и упрек, и недоумение.

– Я устала от этого, – открыв лицо, продолжила я. – Вокруг только дом, дом и дом. А я к людям хочу. Хочу чувствовать себя нужной где-то еще.

Мама встала, передала Полину Марку, села рядом со мной и взяла за руку.

– Доченька, это послеродовая депрессия, это пройдет. Я списываю твои жестокие слова только на нее. Ты посмотри на Полиночку. Она же такая крошка. Так нуждается в твоей любви. Зачем тебе другие люди, когда бог дал тебе такое счастье?

– Позвольте мне выйти за пределы дома. Возможно, тогда я почувствую это счастье, но я так больше не могу. Эти стены давят на меня. Мама, если ты не можешь помочь мне, я позвоню бабушке. Пусть она приедет.

– Лиза, ты сошла с ума? – нахмурила брови мама. – У бабушки давление скачет изо дня в день, а ты ей хочешь младенца подсунуть. Конечно, она приедет. Мы все ходим вокруг тебя на цыпочках, только бы нашей Лизоньке было хорошо. Но здесь ты ее и похоронишь. Ты этого хочешь?

– Нет. Тогда я найму няню, ненадолго. Пока ты не сможешь уйти с работы.

– Ты хочешь доверить ребенка постороннему человеку? Как ты можешь быть такой безответственной?

– Она может, вы же сами все слышали, – не удержался Марк от комментария. Сам он сидел мрачнее тучи. – В такие моменты мне хочется убить его… – сквозь зубы процедил он.

– Кого? – не поняла мама.

Взгляд Марка сказал больше слов.

– Марк, ты опять? Руководство поставило мне ультиматум, и чтобы сохранить свое место, я приняла решение выйти из отпуска досрочно.

Марк поднялся с дивана, вернул Полину, уснувшую на его руках маме, сел на корточки около меня и с… презрением?.. сказал:

– В тебе не осталось ничего святого. Ты даже собственную дочь не любишь. Словно продала свою душу дьяволу. Дьяволу в цыганском обличье.

– Марк, что за чушь ты несешь?! Мне просто нужно больше свободы. Тогда я смогу оценить тех, кто ждет меня дома.

– Кого ты хочешь обмануть – меня или себя?

Он встал и покинул зал. А затем мы услышали, как он вышел из квартиры, хлопнув входной дверью. В коридоре что-то упало и разбилось. Я выскочила из комнаты посмотреть, что это могло быть. Включила свет и увидела глиняную подкову, рассыпавшуюся на мелкие осколки. Ту самую, что когда-то подарил мне Шандор. Из моих глаз брызнули слезы. Я собрала веником и совком обломки и выбросила их в мусорное ведро. Восстановить подарок Шандора уже было невозможно.

В ту ночь Марк не ночевал дома.

Поздно вечером мне позвонил отец и сообщил, что Марк у него. Он пьян, и отец оставит его у себя. Затем спросил, могу ли я принять его дома завтра утром. О теме разговора я догадывалась. Но согласилась.

Его визит не заставил себя долго ждать. Вид у него был угрюмый и задумчивый. Мы прошли в зал. Полина лежала в своей кроватке в спальне, я включила ей карусель, и она спокойно ее слушала. «Животные» боли ушли в прошлое, как только она перешла на искусственное вскармливание.

– Будешь чай, папа?

– Нет, я ненадолго. Отпросился с работы.

Значит, точно Марк.

– Лиза, у тебя все хорошо?

– Ты проехал полгорода, чтобы узнать, все ли у меня хорошо?

– Нет. Я думаю, ты догадываешься, почему я здесь.

– Потому что нет мамы? – Оттягивала я неприятный разговор. – Может быть, взглянешь на внучку, раз ты здесь?

– Да, конечно. Одним глазком.

Я провела его в спальню. Полина лежала в кроватке, дрыгала радостно ножками, рассматривая игрушки, висящие над ней. Мелодия смокла, я завела ее повторно.

Отец поздоровался с Полиной. Их знакомство состоялось двумя неделями ранее, когда мы с Марком были у них в гостях. Мне никогда не забыть, как скупая мужская слеза скатилась по щеке отца, впервые взявшего на руки свою внучку.

– Я бы взял тебя на руки, золотце ты мое, но не помыл их, – объяснил отец девочке, словно она его понимала. – Как мы себя чувствуем? Ничто не тревожит?

– Последнюю неделю – хорошо. Мы теперь «искусственники».

– Да, Марк сказал.

– Что еще он сказал?

– Пойдем в зале поговорим, – а потом, обращаясь к Полине, добавил: – До встречи, внученька. Дедушке надо пообщаться с мамой.

Я еще раз завела карусель, и мы с отцом вышли. В зале мы сели на диван. Посреди комнаты стояла гладильная доска, на ней лежала гора детского белья, которое было необходимо погладить.

– Лиза, он был пьян, и говорил ужасные вещи о тебе…

– Что у меня нет души, и я не люблю свою дочь?

– Как-то так, – насупившись, сказал отец. – Я здесь не для того, чтобы выяснять, сколько правды в его словах. Я хочу предложить помощь. Вернее, не я, Лариса. Марк сказал, ты собралась выходить на работу до мая, но не с кем оставить Полину. Конечно, мне, как и ему, не нравится твое решение, но, зная тебя, проще согласиться и помочь, чем вставлять палки в колеса.

– И чем вы можете помочь?

– Лариса предложила посидеть с Полиной месяц-другой, пока Лена не уволится.

– Лариса предложила, или ты ее об этом попросил? – переспросила я, так как не поверила в альтруизм мачехи.

– Нет, она сама. Услышала наш с Марком разговор, и сама предложила. Она все равно дома с Машей. Еще не забыла, что такое младенец и как себя с ним вести. – На моем лице появилось сомнение. – Не доверяешь ей?

– Даже не знаю, что сказать. Это так странно. С чего бы ей помогать мне? Между нами нет любви.

– Ты моя дочь, этим все сказано.

– Но два маленьких ребенка в доме, это нелегко. Тем более что Маша требует постоянного внимания к себе.

– Ты недооцениваешь Ларису. Она справится. Я в ней уверен.

– Если ты уверен, то, конечно, твоему мнению я доверяю. Только как на это отреагирует мама?

– С мамой надо поговорить. Тебе, разумеется. Но согласись, это лучше, чем нанимать няньку со стороны. Будете привозить Полину утром, вечером забирать, а если когда-то и оставите на ночь, тоже ничего страшного. Пока маленькая, она может поспать в коляске.

– На счет ночи ты, конечно, погорячился. Но хорошо, я подумаю над вашим предложением. Полагаю, Марк приходил не для того, чтобы услышать такое решение? Рассчитывал, что ты отговоришь меня, я права?

– Да, права. Но если выход на работу сделает тебя чуточку счастливее, я только «за».

– Спасибо, папа. Может все-таки чай?

И в этот момент Полина, уставшая быть в одиночестве, начала плакать.

– Иди к дочери, а я уже ухожу. Как-нибудь в другой раз чай попьем.

И отец ушел. Я вернулась к дочери, включила ей карусель, но это не успокоило девочку. Она устала лежать и просилась на руки.

– Нет, милая моя. Не буду я тебя брать. Постоять – постою рядом, но не проси большего. Нечего тебе ко мне привыкать. Как потом ты будешь с малознакомыми людьми общаться? Думаешь, они будут тебя постоянно на руках носить? Готова ты к таким переменам в своей жизни?

Полину мои слова не успокаивали, а скорее, наоборот. Я закрыла глаза, сделала вдох-выдох три раза, открыла их. Скоро это закончится, я вырвусь из дома. Целый день без этих криков и истерик. Боже, какое счастье! А вечером дома мама. Она не позволит внучке плакать.

В эту минуту я и приняла решение согласиться на предложение Ларисы. С какой бы осторожностью я к ней не относилась, другого выхода сейчас у меня не было. По всей видимости, я действительно готова продать душу дьяволу, только бы что-то изменить в своей рутинной жизни.

Полина легла спать, когда явился Марк. Мама тоже уже спала. Она всегда укладывалась следом за внучкой, готовая подорваться к ней в любую минуту ночью. Я собиралась пойти в ванную, но приход Марка меня остановил. Я прошла к нему на кухню. Он был трезв. Бегло взглянул на меня, налил себе воды и выпил ее.

– Почему не спишь? – спросил он.

– Тебя ждала.

– Чего вдруг?

Я закрыла за собой дверь, потом подошла к нему и обняла. Положила голову на его спину.

– Прости меня, Марк.

Сейчас он нужен мне в союзниках, и я пошла на примирение первой. Под руками я почувствовала, как сильнее забилось его сердце. Легкими движениями я стала скользить по его груди вверх-вниз.

– Ты достоин лучшей партии, но тебе досталась я. Со всеми моими странностями и причудами. Я сама себе противна от того, что происходит. Но мои нервы на пределе. Если ты не отпустишь меня на работу, я, наверное, покончу с собой.

– Ты говорила с отцом?

– Да. Он заезжал сегодня.

– Что ты решила?

– Я соглашусь на их предложение.

– Как ты скажешь об этом маме?

– Ты мне поможешь. Тебя она охотнее выслушает, чем меня.

Марк повернулся ко мне всем телом. Взял указательным пальцем мой подбородок.

– Манипулируешь мной?

– Я могу сама. Но разве ты не хочешь получить приятный бонус за содействие мне?

– Ведьма! – и он приник своими губами к моим.

В эту ночь мы занялись любовью впервые после родов. А на следующий день я сообщила отцу, что принимаю предложение Ларисы. После этого состоялся наш с Марком разговор с мамой. Как и ожидалось, она закатила истерику. Доверить Полину «этой женщине» было хуже, чем самому дьяволу. Мама кричала, что завтра же уволится и не допустит, чтобы ее внучку воспитывала «эта совратительница». По ее представлениям, та непременно должна свернуть шею Полиночке, потому что любые наследники Андрея являются для нее угрозой. Только наследники чего, мы с Марком так и не поняли. Ведь квартира отцу уже не принадлежала.

Мне бы сложно пришлось в этой ситуации без Марка. Только ему и удалось угомонить маму, пустив в ход все свое обаяние. Он подчеркивал, что лучшей няни для Полиночки, чем бабушка Лена нет, и Лариса в этой роли лишь временная мера, чему он тоже не особо рад. Но чтобы сохранить мир и спокойствие в семье, готов потерпеть месяц-другой мою мачеху. Обещал, что каждую ночь Полина будет возвращаться к своей бабуле, и та лично сможет убедиться, что с внучкой все хорошо.

Прежде чем выйти на работу мне пришлось обновить свой гардероб. Хоть я и скинула двадцать килограмм с момента родов, но во многие вещи не входила. В том числе и в мой любимый костюм с госэкзамена. Я надевала его только три раза, и он прекрасно сохранил свой первозданный вид. Я приложила его к себе прямо на вешалке и воспоминания снова захлестнули меня. Первое объятье, первый танец, первый поцелуй – костюм «помнил» все. Какой же счастливой и в то же время несчастной я была в тот день. С тех пор прошло только два года, а казалось, пролетела вечность. Но в сердце все оставалось по-прежнему. Шандор не пускал туда никого. Даже мою собственную дочь.