Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии.

Глава 27 Арест

На следующий день, четырнадцатого октября, шел дождь. В десять часов утра инспектору Блоньяру было поручено заняться делом о краже «Патрологии» (а также делом о вторичном исчезновении князя Горманского — по всей вероятности, оба этих события были связаны между собой). Шеф высказался без обиняков:

— Дело серьезное, Блоньяр, очень серьезное. Прошел слух, будто его святейшество говорил по прямому проводу с президентом. Военно-морской флот Швейцарии призвал резервистов. Польдевцы недовольны, очень недовольны, двусторонний договор о дружбе и нефтяном сотрудничестве под угрозой. Если учесть, что в переплете каждого тома было шесть раз по двадцать шесть унций золота, девять изумрудов, одиннадцать рубинов, четырнадцать алмазов по восемнадцать каратов каждый, получается кругленькая сумма! Надо нам поторапливаться, а не то я вылечу отсюда, а если вылечу я, то вы, дорогой мой Блоньяр, вылетите вместе со мной!

Итак, дело Грозы Москательщиков необходимо было распутать еще быстрее, чем предполагалось. Блоньяр заработал с удвоенной скоростью, стал думать еще напряженнее, если только это возможно, удвоил свой лакричный рацион, и наконец в четверг, 18 октября, долгожданное решение пришло.

Инспектор принял нас с Арапедом на своей скамейке в сквере, но на этот раз он не был переодет бродягой, как в предыдущие дни. На нем был его костюм для ареста, и я понял, что развязки следует ждать прямо сегодня.

— Во время всего расследования, — начал Блоньяр, — мне ежеминутно приходилось идти против очевидных истин, доказанных долгими годами службы, поступать вопреки общепризнанной методике. Впервые кто-то другой вышел на след преступника раньше меня (инспектор махнул рукой в мою сторону), и, отнюдь не желая принизить ваши достижения и умалить ваш талант, я просто скажу вам: «Тут что-то не так». Я говорю это не для того, чтобы оправдать собственные промахи, не потому, что мое самолюбие уязвлено, а объясняю суть дела: только признав исключительность этой тайны, я смог приблизиться к ее раскрытию. Но это еще не все. Разве не парадокс, что в нашем с вами романе, романе детективном, поскольку в нем имеются даже не один, а два сыщика, Рассказчик, наблюдающий за ходом расследования, преступник и его преступления, — что в таком романе нет ни одного убийства? И не пролилось ни капли крови? Говорю вам, в атмосфере этого дела и вправду есть что-то необычное, странное, я бы даже сказал, чужестранное.

Закончив эти предварительные пояснения, перейдем к самой тайне. Поскольку я не мог раскрыть ее, пока шел обычными путями, я двинулся в необычном направлении. Вместо того чтобы строить дом снизу вверх, от фундамента к первому этажу, от первого этажа ко второму и так далее, я начал строить, можно сказать, с середины, в воздухе. Но не беспокойтесь, очень скоро я коснулся земли.

Что должно дать нам Решение, чтобы быть приемлемым для нас? Оно должно ответить на следующие вопросы:

Кто тот неизвестный преступник, которого мы называем Грозой Москательщиков?

Почему он нападает именно на москательщиков, а не на железнодорожных служащих или аптекарей?

Была ли у этого человека возможность совершать бандитские нападения?

И последний, но немаловажный вопрос: кто тот единственный, чья кандидатура соответствует трем вышеперечисленным условиям?

Это я назвал бы контрольной проверкой решения.

— Но, — сказал Арапед, — если есть несколько возможных преступников, как же нам выбрать одного?

— Если есть несколько возможных преступников, Арапед, значит, есть и самый возможный из всех, иначе вам вообще не отыскать подходящего! Начнем все сначала.

— Сжальтесь, шеф, — сказал Арапед, — подумайте о читателях. Если вы хотите начать все сначала, вам надо рассказать обо всем, что произошло, и притом более пространно, ибо к описанию каждого события придется добавить развернутый комментарий касательно роли данного события в общей картине следствия. Нет в мире романиста, который согласился бы на такой рискованный шаг, и я еще не уверен, что этим бы дело ограничилось, что вы не были бы вынуждены, дойдя во второй раз до места, где мы сейчас находимся, снова повернуть назад, чтобы объяснить, как и когда объяснение событий совпадает с самими событиями, и если после первого возвращения к месту, где мы сейчас находимся, объем романа вырос бы втрое, то после второго возвращения он увеличился бы уже в семь раз, но вообще-то, раз вы решились ничего не упускать из виду, вы и на этом не остановитесь, и в итоге, боюсь, получится расходящийся ряд чисел, то есть роман будет расти до бесконечности и не завершится никогда. Хуже того, поскольку преступник должен быть арестован после сцены, которая происходит сейчас, — если я не ошибаюсь, он все еще на свободе, — это означает, что преступник избежит ответственности!. Вы же не хотите, шеф, чтобы наше расследование закончилось так бесславно? А потому я прошу, я заклинаю вас: не начинайте все сначала, шеф, лучше изложите вкратце!

На минуту Блоньяр задумался, машинально роясь в кармане, где у него обычно лежали лакричные батончики; но сегодня в кармане было пусто: когда инспектор надевал костюм для ареста, жена запрещала ему есть батончики, чтобы не запачкать костюм до знаменательного события. Казалось, он взвешивает аргументы Арапеда, последовательно рассматривает каждый из них и, судя по всему, аргументы эти показались ему — по крайней мере на первый взгляд — неопровержимыми, ибо он со вздохом сказал нам:

— Хорошо, излагаю вкратце.

Начну с того момента, когда мы, объединив усилия, довели преступника до самого логова, то есть до дома 53 по улице Вольных Граждан, вот этого самого (он показал на дом). Вначале благодаря сведениям, полученным мной от Вероники Буайо, мы сократили число подозрительных квартир до десяти, и почти сразу же их стало восемь: одна квартира пустует, а в другой живет мадемуазель Мюш, немощная и к тому же вечно ноющая старуха. Внимание! В противоположность тому, что вы подумали — вернее, что я позволил вам думать, дабы не усложнять дело, — тогда еще у меня не было подозреваемых: ведь у подозреваемого должен быть мотив, а до мотива нам еще было далеко! Нет, тогда еще речь шла только о лицах, чья причастность к преступлению не была невозможной. И вот великая буря равноденствия разом уменьшила число этих лиц (я их считаю по квартирам, но исключаю членов семьи) до трех.

— Как? — в один голос вскричали мы с Арапедом.

— Да, до трех, — твердо сказал Блоньяр, — и я докажу это!

Его густые темные брови угрожающе сдвинулись, неукротимая энергия сверкнула в его взгляде. Я готов поклясться, что в эту минуту ледяная рука ужаса сжала сердце преступника.

— Возьмите план, который мы составили в седьмой главе.

Мы взяли план.

— Видите шесть крестиков возле дома 53, чуть левее двери четвертого подъезда?

Мы увидели.

— Наутро после великой бури равноденствия я, как всегда по утрам, прежде чем сесть на скамейку, обозначенную на плане как «скамейка инспектора Блоньяра» — звучит неплохо, а нарисовал ее на плане отец Синуль, это мне очень помогло в расследовании, — стало быть, я, как всегда, обошел дом со стороны сквера, пытаясь определить по наитию то место, где за закрытыми ставнями душа преступника тщетно искала забвения (я ведь знаю, он — животное ночное). Так вот, в то утро на тротуаре у дома, там, где на плане поставлены шесть крестиков, лежали обломки изделия из терракоты. Это были обломки польдевской статуэтки!

— А им было неоткуда взяться, кроме как из окна квартиры преступника! — в один голос вскричали мы с Арапедом.

— Совершенно верно.

— Но что это дало вам? — спросил Арапед.

— Я понял, что эти обломки никоим образом не могли попасть сюда из окна квартиры, расположенной слева от лестницы, — торжествующе воскликнул инспектор, — если, конечно, у них не было крыльев!

Мы молча обдумывали это блестящее умозаключение.

— Но в таком случае, — заметил я, — у вас все-таки оставалось пятеро кандидатов в подозреваемые, то есть нет, четверо (я забыл про мадемуазель Мюш).

— Нет, — сказал инспектор. — Арапед?

— Вы правы, шеф, их оставалось только трое, ведь окно первого этажа расположено слишком низко, чтобы статуэтка могла разбиться на пятьдесят три куска. Следовательно, к моему величайшему сожалению, придется исключить из списка месье Андерталя, антиквара.

— Значит, ты к нему приглядывался?

— Да, а почему, я вам объясню позже.

— Итак, их оставалось трое, — продолжал Блоньяр, — и я не скажу вам, кто оказался подходящим. Первым делом надо исключить еще кое-кого. Не будем забывать, что статуэтка — посредственная копия одного из вариантов знаменитой польдевской Венеры с улиткой — явно свидетельствует о том, что преступник как-то связан с Польдевией. Польдевия — в центре этого Дела. Только в двух из оставшихся трех квартир живут люди, тесно связанные с Польдевией. Так что мы можем твердой рукой вычеркнуть из списка мадам и месье Ивонн.

— Тем лучше, — сказали мы.

Арапед добавил:

— And then they were two, и вот вам результат — двое негритят, но я надеюсь, что в нашем случае конец будет не такой, как в песенке — and then they were none! (и вот вам результат: не стало негритят). В сущности, — заметил Арапед, — сыщик действует по тому же принципу, что серийный убийца: он отбрасывает подозреваемых одного за другим.

Это открытие, по-видимому, доставило ему глубокое удовлетворение.

— В самом деле, — продолжал инспектор Блоньяр, — еще до того, как поставить вопрос о мотиве, я уже знал, что кандидатов в подозреваемые только двое — профессор Орсэллс и месье Неликвидис!

На миг воцарилось молчание: мы пытались постичь всю глубину этих слов.

— И каждый из этих двоих тут же превратился в настоящего подозреваемого, поскольку ни у того, ни у другого нет алиби. Неликвидис живет один, он все время в разъездах. Профессор Орсэллс работает по ночам, запершись у себя в кабинете, и может выйти из квартиры незаметно для жены и дочерей — разве что кошка его увидит. Оба побывали в Польдевии. Неликвидис проработал там пять лет представителем своей фирмы. Орсэллс читал там лекции, более того: его жена, урожденная Энада Ямвлих, — польдевского происхождения.

У обоих есть серьезный мотив.

Из-за конкуренции польдевской фирмы, той самой, что в качестве премии прислала несчастным москательщикам терракотовые статуэтки, Неликвидис не смог продать партию сковородок, и здесь мотив очевиден: месть.

У Орсэллса мотив столь же серьезный, хоть и менее очевидный: зависть! Зависть к тем, кому на газетных страницах уделяют больше места, хотя они — пигмеи по сравнению с ним. Под маской Грозы Москательщиков он превратился в звезду, о его подвигах сообщают аршинные заголовки на первой полосе, и люди нетерпеливо перелистывают газету в надежде узнать подробности.

Каждый их них, если он — преступник, жаждет привлечь к себе внимание: за этим стоит, во-первых, потребность бросить вызов обществу, а во-вторых, тайное желание, свойственное всем преступникам, — быть арестованным, но арестованным мной, разумеется. Или же, наоборот, перехитрить меня.

Чтобы узнать о связи Неликвидиса с Польдевией, достаточно было заглянуть в его досье. С Орсэллсом все оказалось сложнее — следы были запутаны. Одно замечание отца Синуля, случайно услышанное Арапедом в «Гудула-баре», заставило меня еще раз покопаться в досье Орсэллса, а то бы у меня остался лишь один подозреваемый, тот, чья виновность казалось несомненной.

Теперь все части шарады вам известны.

Осталось совершить еще один акт — ритуальный, торжественный, неизбежный. Оба подозреваемых находились у себя дома. На рассвете полицейские незаметно оцепили квартал, контроль на границах был усилен.

Арапед нажал кнопку у двери четвертого подъезда. Дверь открылась. Мы поднялись наверх, Блоньяр шел последним. Мы позвонили, дверь открылась.

— Извините за беспокойство, мадам, — сказал Блоньяр, — я инспектор Блоньяр. Могу я видеть вашего мужа, профессора Орсэллса?

Этот момент запечатлелся в моей памяти навсегда. Мадам Орсэллс, высокая, стройная, бледная, с пышной белокурой косой, с единственной туфлей на левой ноге. За ее спиной, прижавшись друг к другу, в скромных платьицах, — две девочки, Адель и Идель, воплощение невинности. Последние счастливые минуты семьи, чей покой сейчас будет нарушен железной поступью правосудия.

И вот Орсэллс вышел к нам, вероятно, из своего кабинета. На мгновение он и Блоньяр смерили друг друга взглядом, словно боксеры перед началом матча; взгляд Орсэллса выражал хорошо разыгранное удивление, его лицемерно-вопрошающие глаза словно говорили: «Я проиграл сражение, но я не проиграл войну!»

На минуту все замерли, затем Блоньяр сказал:

— Филибер Жюль Орсэллс, он же Гроза Москательщиков, именем закона вы арестованы.