Преодоление

НЕИЗВЕСТНОСТЬ

Несмотря на осведомленность в вопросах космонавтики, доктор несколько грешил против истины, утверждая, будто у американцев нет орбитального причала для «Колумбии». Такой причал разрабатывался. Это была боевая космическая станция, оснащенная лазерным, атомным и другим новейшим оружием; сам же «челнок», нашпигованный экспериментальными разведывательными приборами и военным оборудованием, предназначался для бесперебойного вывода блоков боевых станций на орбиту, для заброски спутников-шпионов и спутников-убийц, для минирования околоземных трасс, по которым летают советские корабли, – Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства – НАСА – окончательно превратилось в придаток Пентагона. Журналы «Бизнес уик», «Авиэйшн уик энд спейс текнолоджи», газета «Нью-Йорк Таймс», другие издания подробно расписывали космические амбиции голливудского актера, угрожающего миру на земле. И Сергеев, прекрасно зная истинное положение дел в Хьюстоне на мысе Канаверал, ощущал теперь горечь оттого, что эти когда-то мирные центры превращаются в военные базы.

Испытывая противоречивые чувства, Саня простился с атлетом у проходной (Диму они высадили еще в Москве) и, размышляя над событиями дня, медленно направился к дому. Состояние было гнетущим, мысли перескакивали с одного на другое. Он представил Лешину одиночку в госпитале, профессора Хмырьева и подумал, что люди еще не научились по-настоящему любить, уважать ближних, потому что любить ближних – это обязательно любить себя и тех, кого давно нет, и тех, кто рядом, и тех, кто будет, и уже открытый мир, и еще непознанный.

Глубоко вздохнув, Саня поднял голову и только тут – впервые за прошедший день – почувствовал, что уже дома, в Подмосковье, летний вечер настоян на тонком аромате трав, цветов, смолистой хвои, отчего-то пряно пахнет свежим сеном, в бездонной вышине призывными маяками светят звезды, и хочется просто жить, не отрываясь, смотреть в темное небо, мечтать, веруя, что хорошее непременно сбудется, как после долгой ночи приходит восход солнца. Ему захотелось обыкновенного тепла, счастья, и чтобы не нужно было думать о насущных проблемах, о завтрашнем дне, а спокойно плыть по реке времени, впитывая неповторимость и красоту мира. Но на планете, несущейся сквозь пространство, лежал, умирая, его друг Лешка, и Саня устыдился своей слабости. Ему снова сделалось безмерно тяжело; ноги сами свернули на узенькую тропку, и он пошел в противоположную от дома сторону, еще не зная, куда и зачем.

Он шел к Гагарину.

Шел без цветов, в выгоревшем спортивном костюме, шел ночью, казалось, беспричинно, просто так, чтобы только немного постоять у памятника; сердце отсчитывало шаги, в ушах надрывно названивала одна и та же фраза: «Он всех нас позвал в космос… Он всех нас позвал в космос… Он всех нас позвал в космос…» Фраза принадлежала американскому астронавту Нейлу Армстронгу, и хотя Александр Сергеев никогда не видел Армстронга воочию, он верил, что человек, первым ступивший на Луну и сказавший такие честные, замечательные слова о Гагарине, не может быть подлецом, он обязательно настоящий парень, и когда-нибудь он, космонавт Сергеев, встретится с ним на мирной земной орбите, на Луне или Марсе, и, ощущая равную и одинаковую ответственность перед вечностью, они стиснут друг другу руки в крепком мужском пожатии. Саня знал: в тот день, когда страны и народы навечно забудут о распрях и гегемонистских устремлениях, человечество обретет изначальную свободу, дарованную ему природой. И станет бессмертным. Гагарин, проживший яркую, точно молния, жизнь, приближал этот день всеобщего братства. Он позвал человечество к звездам, в бесконечность, он подгонял историю, торопился, боясь опоздать.

Никто не знал точно, как погиб космонавт-один, – он унес с собой свою тайну. В акте расследования, проведенного Государственной комиссией, обстоятельно расшифровывалась только причина катастрофы, отказ материальной части, попросту – самолета УТИ МиГ-15, на котором Гагарин работал в зоне с полковником Серегиным, опытным, мужественным асом. Вглядываясь в бронзовое лицо Гагарина, подсвеченное прожекторами, Сергеев, словно ожидая ответа, мучительно пытался проникнуть в загадку последней минуты, постичь, угадать, что кричал по переговорному устройству Гагарин, когда реактивная машина неуправляемым снарядом неслась к земле, что отвечал Серегин из задней кабины, почему они не катапультировались, не воспользовались парашютом, хотя такая возможность, видимо, была… Космонавт-один, устремив взор к дальнему лесу, из-за которого по утрам поднималось солнце, улыбчиво-недвижный, в легкой куртке с распахнутым воротом вечно шагал через Аллею космонавтов на работу в Центр подготовки и, казалось, думал о марсианских каналах, которые страстно мечтал увидеть вблизи, об облачном покрове Венеры, о друзьях-товарищах, о будущем; он не замечал больше ни моря живых цветов, буйно плещущихся у постамента, ни самих благодарных землян, ни Александра Сергеева, призванного временем и страной продолжить его дело.

Ощущая нарастающее волнение, терзаясь давней неизвестностью, Саня глядел, не отрываясь, на величественно-монументальную фигуру Гагарина и вдруг – словно в глубине сознания ударил мощный электрический разряд – увидел тот серый, неприветливый мартовский день, себя в кабине реактивного самолета, падающего на черный владимирский лес, увидел на его месте, сердце ухнуло, зачастило, по спине пробежал нервный холодок, правая рука невольно сжалась, будто нащупывая большим пальцем кнопку переговорного устройства, перед Саней ясно, отчетливо промелькнула последняя минута, в каком-то необъяснимом, моментальном прозрении Сергеев всем существом понял, что космонавт-один последней минутой окончательно подтвердил всю свою жизнь, и эта роковая минута стоила жизни.

Саня теперь знал, как погиб Гагарин.

Все больше укрепляясь в собственной догадке, он стоял перед памятником, испытывая терпкую горечь утраты и обжигающе-пронзительную гордость перед непостижимым мужеством первого космонавта Земли; лицо горело, голова кружилась, тайна, вырванная у вечности, требовала доказательств, он мог получить их, лишь повторив гагаринский полет, но можно ли, не будет ли это кощунством, святотатством перед самим Гагариным, перед памятью о нем – Саня не знал. Ему захотелось с кем-то поделиться своим открытием, услышать мудрый совет. Покачиваясь от навалившейся усталости, Саня пересек аллею и направился к дому. «Может, к Шонину зайти, к Леонову? – мелькнула мысль. – Они работали бок о бок с Гагариным, поймут». Но он тотчас подавил это желание, потому что дерзкий эксперимент, задуманный им, требовал помощи абсолютно нейтрального человека, а они не были абсолютно нейтральны и вряд ли могли одобрить опасную затею. «Эх, – с горечью вздохнул Саня. – Бабушку бы сейчас сюда. Анастасию Яковлевну. Она бы распутала все узлы, рассудила бы по совести и чести», – перед глазами встало доброе, улыбчивое лицо, и, влекомый своими мыслями, он принялся с любовью, бережно соединять разрозненные осколки воспоминаний, ощущений в единое целое, и в нем воскрес тот удивительный весенний день, когда бабушка собралась помирать, но не сразу, а чуть погодя, только после того, как честно и благородно, по ее определению, завершат дела земные. Числилось ей по паспорту девяносто лет, но выглядела она бодро, жизнерадостно, память имела крепкую, на зрение не жаловалась, врачей сроду не посещала, любила сказы, шутки, прибаутки, знала их великое множество, была непременной участницей всех свадеб, крестин, именин и прочих торжеств и горестей, составляющих жизнь небольшого городка.

– Помру сегодня к вечеру, – однажды заявила она, и Саня вздрогнул. – Не перечь. Чувствую. Ты, – бабушка посмотрела на него долгим, пытливым взглядом, – ты – мое последнее земное дело. Приготовь перо и бумаги поболе. Пиши, поторапливайся, внучек. Время уходит.

– Что писать, бабушка? – с дрожью в Голосе спросил Саня.

– Все опиши, что буду говорить. А потом сердцем пойми, разумом.

– Я готов, бабушка.

– Перво-наперво, – начала она медленно, певуче, – на чужое счастье не зарься, пусть оно даже само в руки плывет. Что даром дается, недорого ценится, а потому и впрок не идет. Ищи свое счастье. Записал?

– Да, бабушка, – ответил Саня, чувствуя, как колотится сердце.

– Не грейся у погасшего костра. И сам не согреешься, и других остудишь, – продолжала она, закрыв глаза, словно пытаясь вспомнить всю мудрость жизни. – Делай свой дом крепостью, но от людей, от мира высоким забором не отгораживайся! Без друзей прочные стены бесполезны станут. А с друзьями-товарищами они очень даже надобны на случай беды, ненастья… На удачу не полагайся. Всякому человеку в жизни везение надобно только трижды: от кого родиться, на ком жениться, у кого учиться. Во всем прочем он может управиться сам, без помощи господа бога и Николая-чудотворца, – она открыла глаза и, посмотрев на икону, перекрестилась, что-то шепча. – Поспеваешь за бабушкой? – спросила с улыбкой. – Поспевай, времечка уж почти не осталось.

– Поспеваю, – кивнул Саня.

– Это хорошо. Писано пером – не вырубишь топором. Записывай. Сколько успею – скажу, – голос ее впервые дрогнул.

– Бабушка!..

– Никто – ни простой смертный, ни государь, ни мудрец, ни дурак, – продолжала она, – заботясь о величии, не прибавляет себе росту. Не заботься о величии. Иди, как река но руслу. И уж если суждено тебе стать великим, об этом тебе скажут люди… Хочешь узнать настоящую радость, настоящую любовь… Не суетись. Живи по совести, в ладу с самим собой… Начиная большую жизнь, спроси себя: кто ты есть? Чего хочешь? Выбирая жену, и ее спроси об этом.

Сане тогда почему-то показалось, что бабушка, умирая, не досказала что-то важное, быть может, главное, но, идя по дороге жизни, он поймет это сам, поймет обязательно; его вера, разрывающая душу печаль, мужество последней минуты бабушкиного бытия – все это, сложившись в одно целое, наполняло сердце такой высокой, необыкновенной силой, словно в него, Саню, переселилась богатырская силушка всех павших бабушкиных сыновей, и отца, и деда, и тех, кого он никогда не знал, но которые были.

Теперь, спустя шесть лет после бабушкиной смерти, Сергеев наконец понял то главное, не досказанное ею, что его мучало все годы; понял через призму пережитого, через испытания в пустыне, через бледное Лешкино лицо, через разговор в такси, через хлопоты доктора, через последнюю минуту жизни Гагарина. Все было связано со всем. И он знал, в какой степени все связано со всем… Осторожно открыв дверь квартиры своим ключом, Саня вошел в прихожую и, не зажигая света, устало опустился в кресло у журнального столика. Он больше ни о чем не думал. Мысли гасли, веки сомкнулись, он начал проваливаться в темную, мягкую пустоту, слабо ощущая сквозь сон, как нежные, заботливые руки жены стянули ботинки, куртку, на последнем усилии, не открывая глаз, он поднялся и, точно слепой, пошел куда-то за своим поводырем, шепча непослушными губами, словно в бреду:

– Наташа… ты самая лучшая в мире женщина… Прости… Я знаю, как погиб Гагарин… Я это знаю, понимаешь?..

И упав на прохладные простыни, разом ослаб в спасительном волшебном забытьи.