Преодоление

РУССКИЕ ЛЮДИ

Солнечный зайчик скользнул по подушке, излучая приятное тепло, в сердце зазвенела праздничная, веселая музыка, предощущение чего-то настоящего, светлого входило в душу, и хотелось так лежать бесконечно, но сон уже прошел, и Саня, открыв глаза, увидел Наташку. Она сидела у распахнутого окна, держа в руках крохотную распашонку, и с улыбкой смотрела на мужа.

– Саня, милый, – сказала нежно, с материнским участием. – Ты совсем забыл Симонова: «Нет, мы не знаем цены ожидания – ремесла остающихся на земле». Ты его совсем забыл.

– Зато я помню другое, – Саня с удовольствием смотрел на жену. – Ты моя избранница навеки и самая замечательная женщина! Я тебя безумно люблю!

– Ты льстец и обманщик.

– Наоборот, самый правдивый человек на свете. Я тебя люблю с каждым днем все больше и больше.

– Ты не правдивый человек, – с трогательной простотой вздохнула она, – ты – отчаянный небожитель, который лишь иногда возвращается на родную планету. Даже про свою верную Пятницу забыл! Никогда не прощу такого предательства! И месть моя будет страшной – рожу тебе девчонку! Ты станешь ее нянчить, а я займусь физикой Солнца.

– Я стану с удовольствием нянчить малышку, особенно если она будет похожа на тебя. Но для начала, для старта, нам нужен сын.

– Конечно, родной, у нас будет сын. Я знаю. Только ты все равно льстец. И я по тебе ужасно соскучилась!

– О, любовь моя, – закричал он с радостным возбуждением, вскакивая с постели и бросаясь к окну, – Вечный странник припадает к твоим стопам и просит о пощаде!

– Пощада? Ну, нет. Никогда, – смеясь, защищалась Наташка, выставив вперед маленькие кулачки; затем руки ее ослабли, обвили его шею, она положила голову к нему на плечо, прижалась, и они долго стояли так молча.

– Пусти же, сумасшедший! – наконец сказала она с легкой грустью. – Где ты так загорел? У тебя шелушатся ухо и нос.

– А… – беззаботно произнес он. – Врачи на недельку загнали в санаторий. Для профилактики сердечнососудистой системы. Море, солнце, золотой песок…

– Женщины, – в тон ему добавила Наташка.

– Нет, – признался Саня, вспоминая пустыню. – От женщин нас почему-то категорически изолировали.

– И бедный Леша, конечно, не выдержал, – две крупные слезинки скатились по ее щекам.

– Ты все знаешь?

– Ну, Саня, – она решительно тряхнула челкой, словно отгоняя тяжелые мысли. – Ни один ученый не раскрыл тайны сарафанного радио. Но такое существует – это реальный исторический факт. Среди женщин информация распространяется со скоростью, куда большей скорости света. Я еще вчера все знала, как только вы прилетели.

– Прости, родная, не хотел тебя волновать.

– К тому же, – вздохнула она, – тебя все разыскивают.

– Кто разыскивает?

– В шесть утра звонил доктор, просил при первой возможности связаться. А в семь тридцать позвонил Владимир Александрович Железнов. Уезжал в Москву, хотел переговорить с тобой лично. А я твердо сказала: Александр Андреевич дрыхнет, восстанавливает потерянные силы. Поднять невозможно. Разве что руководство притащит пушку и начнет палить у Сергеева над ухом. Однако палить придется долго и пороха не жалеть.

– Наташа, милая, разве так можно? Это же Железнов!

– Не беспокойся, пожалуйста. Я твоя жена и обязана оберегать твой покой. К тому же, Владимир Александрович, как выяснилось при общении, человек деликатный, с юмором. Мгновенно оценил ситуацию и сказал, что при таких мощных тылах он за космонавта Сергеева абсолютно спокоен. Время терпит. И когда товарищ Сергеев изволят пробудиться, пусть позвонят по известному телефону.

– В Москву? – быстро спросил Саня, направляясь в прихожую.

– В Москву, Санечка. Но ты меня недооцениваешь – аппарат выключен. Я вытащила микрофон.

– Наталья!

– Не перечь, – сказала она строго, точь-в-точь как бабушка. – Сначала – холодный душ, затем – завтрак. Выполняйте, майор Сергеев!

– Наташа, кто, наконец, глава семьи в этом доме?

– Конечно, ты, моя прелесть, – простодушно улыбнулась жена. – Ты глава семьи. А я лишь верная, смиренная помощница.

– Отдай микрофон!

– Ну, Саня, – она кротко вздохнула. – Я могу включить аппарат в любую минуту, мне не жалко. Но подумай сам, на что ты сейчас годен? Небритый, неумытый, мысли растрепаны. А я такой завтрак сочинила – пальчики оближешь! Чувствуешь, как вкусно пахнет? В столовой так не накормят. Давай, приводи себя в порядок – и на кухню, – она чмокнула его в щеку и, обворожительно улыбнувшись, вышла из комнаты.

И Саня… сдался. Досада растаяла, как лед по весне, бросившись под холодный душ, он вспомнил давний вечер, когда генерал Матвеев предложил ему, тогда старлею доблестных ВВС, работу, связанную с исследованием космического пространства, и как тоскливо, жалостливо, совсем по-женски заплакала Наташка и сказала, что ей в этой работе достаются ожидание, бессонные ночи, вечные волнения, слезы. И нельзя унывать и распускать нюни. Нельзя превращаться в домработницу или домашнюю хозяйку. Еще она говорила: ни один самый сильный, самый гениальный мужчина не может полностью раскрыться, полностью проявить свои возможности и дарования, если рядом с ним нет настоящей женщины. И приводила исторические примеры, подтверждающие, что именно женщина, слабая женщина вдохновляет мужчину, стремящегося к борьбе; женщина возвышает его душу и помогает стать Солдатом и Поэтом, Гражданином и Художником…

Все эти годы в их семье царили мир, покой, согласие. А он, дурак, ни капельки не ценил этого, считая само собой разумеющимся, целых две недели пропадал вдали от дома и даже не догадался привезти жене букетик полевых цветов, терзаемый мужским самолюбием, полез в бутылку, конечно, обидел ее. «Эх, – подумал Саня с жалостью глядя на себя в зеркало. – Тебе скоро двадцать восемь лет, а ты еще ничему не научился. И забыл все бабушкины советы. Спроси себя: кто ты есть? Чего хочешь? Не суетись. Живи по совести, в ладу с самим собой. Самое трудное на свете – каждый час, каждый день, всю жизнь иметь мужество оставаться самим собой». И наполненный решимостью немедленно извиниться, загладить свою вину, вышел из ванной комнаты.

– Все знаю, – лучисто улыбнулась Наташа, оборачиваясь на звук шагов. – Ты ужасно корил себя за невнимательность к самой очаровательной женщине планеты Земля. Солнечной системы. Галактики. А также всего мироздания. И решил исправиться. Теперь каждый день будешь дарить мне цветы и говорить самые замечательные, необыкновенные слова.

– Да, – сказал Саня. – Я подумал, что был не прав.

– Ты прелесть, – просияла она. – Твои поздние раскаяния просто изумительны. Начинай же немедленно. Скажи, как тебе нравится этот скромный завтрак?

– Вот это да! – искренне восхитился Саня, оглядывая стол, накрытый на двоих.

На цветной, веселой скатерти возвышалось большое фарфоровое блюдо, украшенное петрушкой, укропом, листьями салата; из зелени поднимались два шампура с отлично подрумяненными перепелами; от дичи исходил тонкий, душистый аромат, и Саня вдруг вспомнил, что со вчерашнего дня не держал во рту ни крошки; блюдо с дичью окружали салаты из свежих огурцов и помидоров, тут же стояли соусницы с белым соусом, излечивающим, по словам жены, от телесных ран и душевных недугов, и красным, по-грузински. На отдельной тарелке лежали ломтики свежего хлеба. Кофейный сервиз с двумя маленькими чашечками завершал ошеломляющую, головокружительную композицию.

– У-у… – испытывая пустоту в желудке, зарычал Саня. – Как я мог отказываться от такого? Я олух!

– Садись, – улыбнулась жена. – Ты прощен.

– Сказка! Мечта усталого путника! – сказал он с благодарностью, пробуя салат из помидоров и чувствуя, что получает подлинное удовольствие от еды. – О подобных чудесах кулинарии нам ничего не рассказывали на лекциях!.. Наташа, тебе надо взять на себя вопросы питания космонавтов… О-о…

– Попробуй дичь!

– Божественно!.. Тает во рту!.. Ах, какой аромат!.. А корочка?! Золотистая, хрустящая… Сил нет… – настроение с каждой минутой становилось более радостным, приподнятым, Саня как-то особенно остро ощущал все, что с ним происходит, сомнения иссякли, он был уверен, что выиграет сражение, был полон решимости и отваги.

– Не забывай про соус.

– С соусом еще вкуснее!

– Ты ничего не замечаешь? – спросила Наташа, когда муж разделался с горячим.

– Не-ет, – он быстро оглядел кухню.

– Посмотри на меня.

На ней было новое платье, очень красивое, скрашивающее ее нынешнюю полноту, с какими-то воздушными рукавами и затейливой отделкой.

– Грандиозно! – с восторгом оценил он, хотя ничего не понимал в женской одежде, и самой красивой формой считал армейскую с голубыми петлицами и золотистыми эмблемами доблестных ВВС.

– Знаешь, Саня, – сказала она трогательно, – я сегодня подумала: инженерам, ученым, где создаются ваши корабли и станции, надо почаще консультироваться у рукодельниц. Сделать хорошее платье ничуть не легче, чем построить корабль.

– Ты это сшила сама?

– Не сшила – обновила, – поправила жена. – Пока ты… загорал в санатории.

– Честное слово, замечательно!

– А ведь это то старенькое платье, в котором я приезжала к тебе в часть. Помнишь?

– Не может быть!

– Да, Саня. Я только отделала его рюшами, кружевами, воланами – сейчас это модно. Тебе, правда, нравится?

– Очень! – сказал он, с любовью всматриваясь в лицо жены; и хотя действительно ничего не смыслил в женских нарядах, ему нравилось обновленное платье и то, что у него такая замечательная жена, нравились ее мастерство, фантазия, трогательная заботливость; сколько себя помнил, он всегда проникался огромным уважением к людям, которые знали и умели то, чего не знал, не умел он сам; нравилось солнечное летнее утро, чудный стол, сотворенный для мужчины, уходящего в бой, нравилось даже то, что предстоит этот бой; размышляя о возможных баталиях, Саня всем сердцем верил: ничто не пропадает зря. Ни добро, ни зло. Истина непременно восторжествует. – Очень, – повторил он. – С такой женой я просто не имею права сомневаться в победе. Победа будет за нами! Спасибо, родная.

– Ты молодец, – засмеялась Наташка. – Это слова настоящего мужчины.

– Самого настоящего! – он с гордостью постучал себя кулаком по груди.

– Не забудь, пожалуйста, мой самый настоящий, в прихожей пакет для Леши. Там два вида салатов, дичь, белый соус, фрукты, – она поднялась. – И дай я тебя поцелую… Все… Иди… Постой… Сначала позвони Железнову – микрофон от трубки на столе… Леше скажи: мясо вымочено в белом вермуте «Чочосан», настоянном на травах. Соус приготовлен по специальному рецепту. И то, и другое, в сочетании с салатами, поднимает на ноги самых израненных мужчин, – она засмеялась. – Проверено только что.

– Ах так! – Саня обнял жену, привлек к себе, мысленно благодаря ее за предусмотрительность, за нужные слова, за то, что она есть на свете.

– Тебе нельзя расслабляться, – она уперлась маленькими кулачками ему в грудь. – Иди же… Ну иди…

– Постараюсь вернуться пораньше.

– Не спеши, сначала сделай дела. Подбодри как следует Лешу. Доктор сказал, у него все очень плохо.

– Плохо, – подтвердил. Саня, но вчерашней терпкой горечи не почувствовал; какая-то непоколебимая уверенность, что Хмырьев ошибся, что все наладится, образуется, прочно укрепилась в нем, и он боялся ее вспугнуть. – Но есть шанс.

– Иди же! – как-то странно взглянув на него, она сразу опустила глаза. – Иди.

– Ты что-то хотела сказать?

– Не сейчас, – Наташа отвернулась к окну. – Вечеров… Я все скажу тебе вечером.

– Тогда… до вечера.

– До вечера, милый.

Что-то тревожно-неопределенное, недосказанное почудилось ему в словах жены, в быстро опущенных глазах, но Саня, полностью находясь во власти положительных эмоций, не придал этому значения; затворив дверь, вышел в прихожую, вставил в телефонную трубку микрофон, набрал номер; помощник Железнова, дежуривший у аппарата – грамотный, толковый прапорщик, начинавший еще с Каманиным, – коротко сообщил: генерал ждет срочно, машина у подъезда; захватив продукты для Леши, отчаянный небожитель стремглав бросился вниз по лестнице, но на первом этаже, натолкнувшись на недоуменно-вопросительный взгляд лифтерши, сбавил шаг и степенно вышел из парадной.

Солнечный день, слегка подсиненный голубизной неба, был светел, чист, ярок; в соседнем лесочке и на березовых аллеях городка восторженно щебетали птицы; от цветка к цветку перелетали пчелы и бабочки; легкий ветерок, перемешиваясь струями, разносил запахи трав, хвои, редкие облака величественно плыли в вышине, и не верилось, что среди этой тишины, покоя, благоухания, почти рядом, в классах, лабораториях, на тренажерах Центра подготовки космонавтов идет напряженная, планомерная работа по освоению новой техники, что здесь – в муках, в спорах, в преодолениях самих себя – рождается день завтрашний: такая неописуемая красота была кругом. Невольно остановившись, Саня залюбовался погожим днем, белыми березами, ему мучительно захотелось уединиться – в лес, к озеру, и, ни о чем не думая, ничего не желая, просто бродить. Но шофер черной «Волги», стоявшей неподалеку от дома, резко посигналил, тишина распалась на отдельные звуки, и Саня, придерживая пакет, побежал к машине.

– Товарищ майор! Александр Андреевич! – чей-то голос заставил его обернуться, он увидел молодого, симпатичного паренька из новой, недавно сформированной группы, с которой его экипаж изредка встречался на испытаниях и тренировках, но друг друга они почти не знали – новички занимались по особой программе, осваивая на земле совершенно новый корабль, получивший кодовое название «Сатурн». – Извините, Александр Андреевич, – смущенно повторил, приблизившись, паренек. – Меня ребята послали. Может, что надо для Алексея Николаевича, – он сглотнул ком, словно в том, что случилось с Лешей, была и его вина. – Ну, лекарства какие или просо… Так мы мигом. Родным напишем, знакомым. Всем миром!

– Спасибо, – сказал Саня. – Но при чем тут… просо?

– А, – деловито объяснил паренек, – просо – незаменимое средство от пролежней. Если человек находится в одном положении, без проса никак не обойтись. А в нашей деревне просо самое наилучшее.

– Спасибо… – он пытался вспомнить имя симпатичного паренька и не мог.

– Юрий! – с такой непосредственностью подсказал собеседник, что Саня улыбнулся. – Меня зовут Юрий! Жалко вот, отчество не такое, как у Гагарина.

– Спасибо, Юрий не Алексеевич, – Саня крепко пожал ему руку. Мы с Димой обязательно зайдем, если что-нибудь потребуется.

– Весь отряд переживает, – строго сказал паренек. – Вы уж, пожалуйста, не давайте Алексея Николаевича в обиду… Кланяйтесь ему. Передайте: нам всем нравится, как он поет под гитару. Мы с ребятами его последнюю песню разучили – завтра под окнами госпиталя исполнять будем… Не давайте в обиду, Александр Андреевич…

– Не дадим! – пообещал Саня, в каком-то особенно просветленном состоянии садясь в машину.

Мне хорошо, думал он, с улыбкой глядя сквозь ветровое стекло на леса, поля, поселки Подмосковья, мелькавшие за окном, мне чертовски хорошо, хотя и стыдно в этом сознаваться. Рядом со мной замечательные люди, а когда рядом замечательные люди, никакая неизвестность не страшна. Все преодолеем, переживем, пересилим, и завтрашний день будет лучше, чем вчерашний. Леша поправится, мы опять начнем работать вместе; это пустяки, что потеряны два года, они не пропали даром, не прошли бесследно. Разве мог я, старлей доблестных ВВС, столько узнать и прочувствовать за два года в авиации? Нет, конечно. А тут поле деятельности поистине бескрайно, безгранично, передо мной открылась целая Вселенная – я постоянно размышляю о природе пространства и времени, о взаимосвязи живого и сущего, о тайнах бытия, о других мирах, пытаюсь в преодолении постичь великие истины. Я стал другим. И мне не жалко расставаться с собой, прежним, хотя все еще люблю небо и самолеты, но люблю уже иной любовью, ибо знаю: всеми своими самолетами, машинами, ракетами, всей своей историей человечество оплачивает прорыв в космос. Оплачивает пока дорогой ценой, но эта естественная плата необходима; ни снизить ее, ни исключить нельзя. Искусственно тормозя космические исследования, мы тем самым лишимся взгляда на Вселенную, на Землю со стороны, не сумеем «лицом к лицу» разглядеть то, что хорошо видно из космоса, опоздаем открыть новые фундаментальные законы и вовремя обратить их во благо для всех и каждого. Мы уподобимся кроту, ждущему землетрясения в своей норе. Будущее оплачивается сегодняшними средствами и усилиями, размышлял Сергеев. Сначала средства и усилия, а уж затем результат и материальные блага. С космонавтикой происходит то же, что с атомной энергетикой, – грандиозный, астрономический эффект впереди, сейчас начало прорыва, постройка фундамента…

– Александр Андреевич, – прервал его размышления водитель, бросив быстрый взгляд в зеркальце заднего обзора. – Я, конечно, не знаю всех ваших дел, но краем уха слышал: какой-то Хмырьев затевает бяку. Так что будьте начеку.

– Спасибо, дядя Коля, – кивнул Саня, удивляясь, скольких людей задела, зацепила беда его друга. – А как Владимир Александрович настроен, не заметили?

– А что Владимир Александрович? – засмеялся шофер, радуясь возможности поговорить. – Сколько лет его вожу, а все такой же. Хоть и в космос три раза слетал, и Звезды Золотые на груди. Где бы кулаком по столу грохотнуть, силу показать, он – уговорами. Где, извините, конечно, под зад коленом поддать, чтоб человек ускорение получил да быстрей дело справил, – он на совесть нажимает, на сознательность… Не-ет, я хоть и люблю беззаветно Владимира Александровича, а в глаза прямо говорю: раньше генералы не такие были. Крутые были генералы. А нынче все больше интеллигентные. Оттого народ распускается, от рук отбился. Может, так и надо – не моего ума это дело, – но мне не нравится… Никакого сравнения. Да и сам чувствуешь: хоть генерал, а не боишься. То ли в прежнее время. Вот, помню, возил на фронте одного начальника. Если что надо достать, поднести, скажем, он только глазищами зыркнет, а ты уж его чемоданчик подхватил и пулей летишь. А чтоб сам из машины вылез – такого отродясь не случалось и случиться не могло. Сидел, будто к креслу прикованный. Таким и перед глазами стоит. А тут… Попервой, как перешел в ваше ведомство, еще, бывало, выскочу, дверцу резво распахну, портфель генеральский подхвачу, а мне в ответ: не беспокойтесь, Николай по батюшке, я сам. А как же не беспокоиться, ежели я при нем состою и обязан служить верой и правдой?.. Или, скажем, срочно куда надо, а впереди светофор красный загорается. Я, понятно, по привычке жму, скорости не сбавляю, гаишников в упор не вижу – номера-то позволяют, – а мне вежливо: Николай по батюшке, пожалуйста, чтоб в первый и последний раз. Правила для всех одни. Так вы ж космонавт, говорю! Руководитель всех космонавтов России нашей, матушки! Вот поэтому, улыбается, и соблюдай правила, не лихачь… Или вот случай был. Пригласили его на Кубу. В мундире он, понятно, не ездит, костюм штатский надевает. А рубашки старые, видно, разонравились. «Заскочим, – говорит, – Коля, в ГУМ после работы, рубашку новую куплю». Ну, мне, если честно, прямо до пяток обидно стало. Генерал, дважды Герой, дело претяжеленное тянет, орлы его на весь мир гремят, а он по ГУМу будет таскаться! Неужели я сам не смогу или продавца прислать некому, чтоб такого человека по пустякам не отрывать?! Однако молчу. Но в мыслях все-таки держу, как задачу ему облегчить. И не к парадному входу подкатил, а к служебному. Думаю, сбегаю сам к директору, в торговле народ сообразительный, секунда разговора и – самый наилучший товар наш. Считаешь, благодарность за полезную инициативу получил? Как же, держи карман шире. «Нехорошо это, – говорит, – нельзя. Ни мне, ни вам… Вы человек в возрасте, фронтовик, понимать должны. Стыдно». Вот так и отбрил. Заставил подкатить к общему входу, где и протолкнуться невозможно, из машины вышел, пошел рубашку искать. Ну, мне, понятно, интересно сделалось, чем дело кончится, я малость повременил и – за ним. Смотрю, и глазам не верю: в очередь встал. Стоит, а все на него пялятся, узнавать стали. Минуты через две, гляжу, нашлись сердобольные женщины, пошептались, гвалт подняли – проходите, мол, пожалуйста, без очереди, времечко-то ваше не то что наше, дороже ценится. Правильно, по-государственному рассудили, хоть и бабы. И дорогу ему уступают. Он замялся. А тут какой-то фраер в потертых джинсах и черных очках спинами загородился, гнусавым голосом орет: «А мы что, не люди? С утра в очереди стоим! Генеральскую форму напялил и прет нахрапом!» Ну, будь моя власть, я б таких гадов – без суда и следствия! Насилу сдержался. Гляжу, Владимир Александрович мой до корней волос покраснел и баб, которые того типа живьем растерзать хотели, удерживает: «Товарищ прав. Без очереди нельзя. Да мне, собственно, и ничего не надо. Просто мимо проходил». Повернулся и – к машине. Я кое-как опередил, за руль сел, чувствую руки трясутся, ехать не могу – такая ненависть к фраерам этим жалким. Ну, кое-как совладал с собой, спрашиваю: «Что, Владимир Александрович, купили рубашку?» Улыбается грустно: «Нет тут хороших рубашек, Коля. Поехали домой. Устал что-то, голова раскалывается». Жалко мне его стало. «Вам бы отдохнуть по-человечески, – советую. – А то даже в машине не подремлете. Вон опять папку с депутатскими письмами захватили, опять читать будете». А письма эти, надо сказать, у меня в печенках сидят. Строчат кому надо и кому не надо, и все не по адресу. Вот и скажи теперь, имею я право не жалеть такого человека? Не имею я такого права, хоть и в глаза ему говорю: генералы раньше круче были, куда круче… А что касаемо вашего вопроса, Александр Андреевич, – закончил шофер свой рассказ, – отвечу просто: настроен Владимир Александрович по совести. И рассудит дело по совести, хоть и не будет громыхать кулаком по столу, что, не скрою, мне весьма не по нраву. По совести, – повторил он с удовольствием. – Так что не бойтесь ничего и правду-матку рубите смело. Такой мой вам совет.

– Спасибо, дядя Коля, – сказал Саня, растроганный до глубины души рассказом. – А чем все-таки закончилась история с рубашкой?

– До слез просто, – улыбнулся шофер, видимо вспоминая что-то хорошее. – На обратном пути в Звездный решил я попытать счастья в обычном сельповском магазинчике. Притормозил у маленькой деревушки, заходим. Народу – никого. А за прилавком – девчушка светловолосенькая, курносенькая. Увидала Владимира Александровича и вся, как солнышко майское, засветилась. «Ой, – пищит,- а к нам космонавты еще никогда-никогда не заходили! Ни разу в жизни!» Я смеюсь: «Они, говорю, все больше по ГУМам да ЦУМам обитают». И гляжу, у девчушки прямо слезинки на глазах от моей плоской шутки. «Конечно, – вздыхает, – в столичных магазинах ассортимент шире». Ну, я сразу исправляюсь: «Зато, комментирую, там таких симпатичных продавщиц отродясь не было и не будет. Правда, Владимир Александрович?» Он улыбается – девчушка ему тоже понравилась – и просьбу смущенно излагает: мол, нужна рубашка. Девчушка как услышала, что ее космонавт о чем-то просит, вмиг взметнулась, юлой закрутилась, одну сорочку достала, другую, третью. Посмотрит, взглядом оценит и в сторону – не то, значит. И нашла-таки, егоза! Такую рубашку откопала – ну и фасон, и цвет, и размер – все соответствует! В ней Владимир Александрович и улетел на Кубу. А вернулся, так, думаешь, что в первые же дни вспомнил? «Давай, – говорит, – Коля, заедем по дороге в тот магазин – я девочке сувенир привез. А то нехорошо как-то, она так старалась, а мы с тобой, два медведя, и не поблагодарили как следует». Видел бы ты, Александр Андреевич, глаза егозы той, когда мы второй раз зашли и от всего чистого сердца подарок поднесли. Они, те глаза, и сейчас у меня перед мысленным взором стоят, и трогают до слез. Так что, Александр Андреевич, спеши делать людям добро. Ты еще молодой, многое успеть сможешь. Спеши…