Президент от мафии

Глава 19 Дебаты

Около четырех часов пополудни в Де-Мойне у входа в обшарпанный «Пасифик конвеншк-сентер» суетились телевизионщики — шушера, как презрительно именовал их Эй-Джей. Похожий на склеп зал, был построен в 50-х; здесь проходили родео и съезды фермеров.

Каждый кандидат занимал место на сцене согласно номеру, который выпал ему по жребию. Малкольм Рашер вытянул четверку, и Хейзу досталось кресло между сенатором из Флориды Питером Дехэвилендом и сенатором от штата Нью-Йорк Лео Скатини, который сидел по правую от него руку.

Эй-Джей Тигарден не стал дожидаться, пока Малкольм вытащит из шляпы карточку с номером, а, прихватив чемоданчик, который привез с собой из Принстона, полез на второй ярус в поисках осветительской будки, откуда осуществлялось освещение сцены. Поднявшись по металлической лестнице, он увидел то, что искал. В будке трое работяг возились с электродными дуговыми прожекторами, направляя их на стеклянный экран, за которым открывалась сцена.

— Ребята, а когда у вас перерыв? — как бы между прочим спросил Эй-Джей.

— А вам-то что за дело? — буркнул массивный осветитель.

— Я Боб Мунц, региональный представитель профсоюзов из Айова-Сити. — Эй-Джей многозначительно посмотрел на часы. — Вам положен пятнадцатиминутный перерыв каждые два часа.

— Перерыв через десять минут, сэр…

Эй-Джей уселся на металлический стул, закинул ноги на перегородку и посмотрел вниз на сцену, где Малкольм Рашер указывал пальцем на второе справа черное кожаное кресло. Наконец осветители посмотрели на часы и вышли из будки.

Эй-Джей встал, подошел к одному из прожекторов и включил его, чтобы посмотреть, на какое кресло он направлен; затем снял плафон, послюнявил пальцы, вывернул 250-ваттную электродную лампу, а вместо нее вставил 500-ватную галогеновую, которую достал из портфельчика. Поставив плафон на место, он проделал то же самое и с другими прожекторами. Не тронул он только один, тот, что был направлен на второе справа кресло. Сунув старые лампы в портфель, он вышел из будки и, посвистывая, спустился по лестнице.

Брентон Спенсер, остановившийся в отеле «Савой», появился за кулисами задолго до начала конференции. Весь день ему не давала покоя тупая боль в висках. Брентону пообещали, что предоставят ему лучшую гримерную. На деле это оказалась похожая на тюремный карцер комната с голыми, выкрашенными желтой краской каменными стенами без окон; у стены стоял диван, заляпанный бурыми пятнами. Освещение на туалетном столике не функционировало. Он уже хотел пожаловаться, но потом передумал: в конце концов, не все ли равно, как ты выглядишь, совершая самоубийство. Он взял с собой серый костюм и черный, в полоску, галстук, который хорошо смотрелся на телеэкране. Он достал все это — вместе с махровым халатом — из складного дорожного саквояжа, снял рубашку и джинсы и, оставшись в одних спортивных трусах и черных носках, прежде чем облачиться в халат, скептическим взором посмотрел на себя в высокое — в полный рост — зеркало. Его слегка подташнивало. Мучительно ломило в висках. И вдруг резкая боль, от которой померк свет в глазах, пронзила самый мозг его. Брентон, обхватив голову руками, опустился на колени. Ему показалось, будто некий чудовищный зверь объявился в глубине черепа и теперь рвал его изнутри. Брентон обмяк на холодном бетонному полу и слабо застонал. Боль была настолько сильной, что он едва не отключился, подчиняясь исключительно инстинкту самосохранения, который подсказывал ему, что если он потеряет сознание, то может навсегда попрощаться со своим рассудком. Он схватил со стула полотенце, зажал им рот и стал, через нос, делать глубокие вдохи. Боль понемногу начала стихать. В висках по-прежнему стучало, но мучительной рези в мозгу уже не было. Минут десять, объятый ужасом, он сидел на полу. Затем с трудом встал на ноги и посмотрел на себя в зеркало. Он был бледен мертвенной бледностью. На ватных ногах подошел к туалетному столику, насыпал на ладонь шесть таблеток аспирина и за один присест проглотил, запив водой из кувшина. Наконец доковылял до дивана, лег навзничь, закинув ноги на спинку, и постарался отдышаться.

«Что за чертовщина?» — буркнул он себе под нос. Он лежал, боясь шелохнуться, пока не настало время одеваться, чтобы идти приветствовать кандидатов.

Кандидаты съезжались, точно кинозвезды на голливудскую премьеру. С противоположной стороны улицы из-за ограждения за процессией наблюдали толпы айовских избирателей. Телевизионщики были тут как тут с микрофонами и переносными камерами. Каждый кандидат почитал своим долгом остановиться, чтобы попозировать для телевидения и сказать несколько слов в микрофон.

Наконец на черном лимузине подкатил «лидер забега»; вместе с ним из машины высыпало еще шесть человек, в том числе президент местного отделения НДК, который опекал Скатини как официального кандидата от демократической партии.

Сенатор держался уверенно. По результатам опросов он далеко оторвался от остальных кандидатов и здесь, в Айове, твердо рассчитывал надрать им задницы.

— Сегодня будет особенный день, потому что сегодня мы собираемся кое-что сказать женщинам Америки. Я уверен, что настала пора не только пообещать им это, но и сдержать обещания…

Пресса уже сворачивалась, когда к зданию «Пасифик конвеншн-сентер» подъехал красный микроавтобус, в котором сидели Хейз Ричардс и чета Колфилдов. Бампер и лобовое стекло были забрызганы грязью. Бад перед отъездом хотел помыть машину, но Эй-Джей остановил его.

Микроавтобус припарковался, и из него появились Бад и Сара Колфилды, следом за ними вышел Хейз Ричардс. Репортеры уставились на его в немом недоумении. Наконец кто-то вспомнил… Ах да, губернатор Род-Айленда… С видимой неохотой кое-кто снова начал извлекать камеры из футляров и приспосабливать их на плечо.

— Последним на сцене появляется кандидат Хейз Ричардсон, — произнес в микрофон корреспондент WXYO-TV Лон Фредерикс. — Губернатор Ричардсон, губернатор Ричардсон, — закричал он Хейзу.

Хейз остановился перед камерой, чтобы обнять Сару и пожать руку Баду, затем встал так, чтобы его могли взять и другие камеры.

— Добрый вечер, — произнес он.

— Губернатор Ричардсон, вы почти неизвестны в Айове. На что вы надеетесь? — спросил Лон Фредерикс.

— Ричардс, — поправил его Хейз, — губернатор Хейз Ричардс. Не знаю, смогу ли я победить. Я прибыл сюда за свой собственный счет, чтобы высказать то, что думаю.

— Губернатор, сюда, прошу вас, — позвал его Кен Вэнэйбл, врезаясь в толпу журналистов.

— Да, да… — сказал Хейз, разыскав глазами своего человека.

— Кто это с вами? — забросил пробный шар Кен.

— Это Сара и Бад Колфилды. У них ферма, которую им пришлось заложить. Она того гляди отойдет в пользу банка. Я провел у них ночь. Именно из-за таких, как Бад и Сара, я решился участвовать в этой кампании. Я делаю это ради них. Я хочу заставить Америку работать на благо простых людей, вроде Колфилдов. — С этими словами он направился в здание.

За углом уже была припаркована передвижная видеорежиссерская аппаратная Ю-би-си; рядом стояла спутниковая ПРТС.[30]

Тем временем на сцене появился Брентон Спенсер. Под галстуком он спрятал петличный микрофон, в ухо был вставлен радиоприемник — за воротник уходил шнур, подсоединенный к передатчику, закрепленному на поясе. Режиссер Тед Миллер включил двустороннюю оперативную связь.

— Брентон, привет. Это Тед из аппаратной. Эфир через две минуты двадцать секунд.

— Понял, — сказал Брентон.

— Мы предоставим тебе любую политическую информацию через твоего «ангела», — сообщил Тед, имея в виду радиоприемник в ухе Брентона.

— Как угодно, — упавшим голосом отозвался Брентон.

Тед отключил интерком и обратился к сидевшему рядом звукорежиссеру:

— С ним все в порядке? Голос у него какой-то странный.

Звукорежиссер только пожал плечами.

Тед Миллер снова соединился с Брентоном.

— Брент, тебе ничего не нужно? Может, хочешь воды?

Однако Брентон не слышал — он вынул радиотелефон из уха, и теперь тот болтался у него за воротником.

— Что за черт? — Тед наклонился к стоявшему перед ним на панели микрофону и обратился к распорядителю на сцене: — Передай Брентону, что у него вывалился из уха телефон. Мы должны связаться с ним до эфира. Мы начинаем через полторы минуты.

По второму монитору было видно, как распорядитель бросился к Брентону и что-то сказал ему; тот кивнул, однако приемник не вставил.

— Он сказал ладно, — передал распорядитель в аппаратную, — но телефон на место на вставил. — В его голосе звучала досада.

— Ведущий сраный, — буркнул Тед. — До эфира пять-четыре-три-два-кадр. — На центральном мониторе появился крупный план сцены — пять пустых кресел и подиум. — Включай музыку, и даем Боба.

Они дали отмашку комментатору, сидевшему за стеклянной переборкой в передвижной телестанции; несколько секунд звучала музыка, затем Боб Бэнкс своим грудным бархатным голосом объявил об открытии политического сезона 1996 года и огласил имена кандидатов.

Малкольм Рашер, Вен и Ван сидели в тесной гримерной Хейза Ричардса; телевизионная картинка Ю-би-си поступала на 18-дюймовый монитор. В дверь ввалился Эй-Джей, в руках у него был лист бумаги.

— Только что получил результаты последнего айовского опроса, — возбужденно сообщил он. — У Скатини пятьдесят пять процентов. Его люди уже откупоривают шампанское. Уверены, что победа им обеспечена — Он посмотрел на листок. — Дехэвиленд имеет десять процентов. У него неплохие позиции в штате. Избирателям он нравится, вот только они не понимают, о чем он говорит. У Сэвиджа пятнадцать процентов, в основном благодаря молодежи. У Гиллигана тоже пятнадцать, но все его лозунги — это одни затасканные, избитые фразы. Пять процентов зависает.

Райан в уме быстро суммировал приведенные Тигарденом цифры.

— Но это сто процентов, — сказал он. — Что же остается нам?

— Мы пока что под сноской. Местный обыватель даже не знает о существовании нашего кандидата. Но это поправимо.

Брентон Спенсер вышел на сцену. Когда на него упал луч прожектора, он расправил плечи, отчего, казалось, снова вернулся к жизни.

— Добрый вечер. Я Брентон Спенсер. Сегодня я буду задавать вопросы. Во-первых, позвольте представить демократического кандидата из Нью-Йорка. Дважды сенатор, одна из звезд демократической партии… Лео Скатини.

Скатини появился на сцене и занял свое место. Едва сенатор поднял голову, в глаза ему ударил мощный луч прожектора; ослепленный, он зажмурил глаза, раздраженно поморщился. Он вскинул было руки, чтобы защититься от света, но понял, что это ошибка, и руки опустил.

— Что происходит со светом? — удивился Тед Миллер в аппаратной. — Он же сейчас поджарится.

— Мы сегодня проверили все прожектора, — в панике оправдывался технический директор. — Черт побери, похоже, туда ввернули галогеновые лампы.

Скатини продолжал щуриться под слепящим светом; на экране монитора он выглядел довольно зловеще.

Следующие трое кандидатов заняли свои места и, как и Скатини, были ослеплены лучами прожекторов.

— Что творится с освещением? — недоумевая, спросил Райан. — Эти ребята там на сцене просто сгорят.

Эй-Джей хмыкнул:

— Туда этим ублюдкам и дорога.

Наступила очередь Хейза.

— И наконец, губернатор штата Род-Айленд Хейз Ричардс, который лишь на прошлой неделе объявил о выставлении своей кандидатуры. Имя совершенно новое в национальной политике.

Хейз, ничем не выдавая своего волнения, неторопливо вышел на сцену. Поскольку лампу в направленном на него софите не меняли, щуриться ему не пришлось. Он выглядел собранным, готовым к бою…

— Джентльмены, — объявил Брентон, — правила вам известны… Я задаю вопросы и сообщаю дополнительную информацию. Если кто-то из вас захочет выступить с комментариями, я вызываю его, но на все выступления отводится максимум две минуты.

Брентон оживился; теперь он легко двигался по сцене, похожий на дикую кошку в шелковом костюме и полосатом галстуке.

Его первые вопросы были острыми, нелицеприятными, его реплики — аргументированными и в то же время жесткими; было видно, что кандидаты не готовы к подобной атаке со стороны ведущего.

Тед Миллер, сидя за режиссерским пультом в аппаратной, сокрушенно покачал головой:

— Он должен вести дискуссию, а не вступать в нее.

Из динамика донесся голос Стива Израела, который находился в нью-йоркской студии:

— Что он вытворяет?

— Не знаю, — ответил Тед в микрофон. — У него нет приемника, мы не можем связаться с ним.

В этот момент Брентон бодро прошествовал к креслу, в котором сидел Лео Скатини.

— Сенатор, вот вы позволяете себе раздавать эффектные обещания женщинам, однако у меня есть данные по демографическому составу того же Сената, согласно которым женщин в нем всего двадцать процентов.

— Чтобы продемонстрировать искренность моих намерений в данном вопросе, я хочу заявить американскому народу, что, если моя кандидатура пройдет, то моим партнером по избирательному бюллетеню[31] будет женщина.

В гримерной Ричардса Эй-Джей весь подался вперед к экрану монитора.

— Ну, твой ход, Хейз. Давай же. Не упусти этот момент. — сказал он, надеясь, что его протеже перейдет в атаку. Он готовил Хейза к этому… и тот его не разочаровал.

— Я бы хотел остановиться на этом пункте подробнее, — сказал Хейз.

— Что ж, давайте послушаем мнение губернатора Род-Айленда.

— Именно подобного рода искусственное деление общества на группы губит нашу страну. Проблема ведь вовсе не в том, сколько женщин работает в Сенате. Проблема в том, сколько там работает умных, трудолюбивых людей — людей, которые готовы пойти против расточительства нашего правительства. Наша страна раздираема на части бессмысленными конфликтами… мужчины против женщин, черные против белых, богатые против бедных. Свободный обмен мнениями — это одно, и совсем другое — это в погоне за голосами избирателей стравливать одних с другими.

— Из сказанного вами совершенно неясна собственно ваша точка зрения.

— Я полагаю, что подбирать кандидатуру на пост вице-президента по признаку пола или расы — это верное доказательство политического лицемерия. Может, лучше вспомним о том, что это за страна, и изберем самого компетентного, невзирая на его половую принадлежность.

Эй-Джей откинулся на спинку стула и, выбросив вверх кулак, воскликнул:

— Да! Это и есть пони!

Брентон переключился на вопросы экономики и затрат на вооруженные силы; не обошел он стороной и проблему призыва в армию гомосексуалистов.

Хейз был готов и к такому повороту и живо отреагировал:

— Величина военного бюджета и вопрос о том, могут ли сексуальные меньшинства служить в армии — не эти проблемы сегодня стоят во главе угла.

— Губернатор, похоже, вам сегодня есть, что сказать, — парировал Брентон. — Если это, по-вашему, не проблемы, то где же настоящие проблемы?

— Я полагаю, каждый американец должен иметь право служить своей стране, невзирая на его сексуальную ориентацию. Но важнее другое, а именно — какова должна быть роль вооруженных сил в американском обществе? Собираемся ли мы по-прежнему тратить на оборону одну пятую валового национального дохода и, если да, то какова экономическая ответственность перед нами стран, которым мы оказываем военную помощь — вроде Японии, Германии и Кувейта — и которые не платят нам за это ни гроша? Правильно ли такое положение вещей, при котором рабочий Детройта несет расходы по защите японской автомобильной промышленности, благодаря деятельности которой он же в итоге оказывается на улице? Я говорю нет. Я хочу вырвать руль управления страной из рук лоббистов и безответственных адвокатов и заставить правительство работать для всех вас.

— Пони! — повторил Тигарден. Теперь он возбужденно расхаживал по комнате.

Брентон повернулся к камере и объявил рекламную паузу.

По проходу между рядами к сцене подошел распорядитель и обратился к нему:

— Надень наушник. Теду нужно поговорить с тобой.

Брентон протянул руку за голову и нащупал радиоприемник, который висел у него за воротником.

— Ты имеешь в виду это? — Он оторвал радиоприемник и, наклонившись, передал его распорядителю. После этого он снова занял место на середине сцены. Рекламная пауза кончилась.

— Мы снова в Де-Мойне, штата Айова, в «Пасифик конвеншн-сентер» на предвыборных дебатах Демократической партии, — объявил Брентон. Затем он повернулся к сенатору Дехэвиленду и задал ему неприятный вопрос о том, как бороться с нелегальными иммигрантами в приграничных штатах.

Эй-Джей Тигарден вперился в экран монитора.

— Хейз, давай, врежь ему. — Он был так оживлен, что Райан не знал, наблюдать ему за дебатами или за этим перпетум мобиле, который, казалось, один способен сжечь весь кислород в гримерной.

Хейз уже обращался к аудитории:

— Сомневаюсь, что многие из вас, сидящих в этом зале, получили персональные приглашения приехать в Америку. По крайней мере, мои родители такого приглашения не получали.

— Пони! — воскликнул Эй-Джей.

— Повторяю, мы не о том говорим. Иммиграция? Полноте. Я далек от мысли подвергать нападкам людей, которые, рискуя жизнью, на утлых худых суденышках плывут к нам в надежде начать новую жизнь. Не так ли попала сюда каждая семья, за исключением коренного индейского населения? Настоящая проблема — это целая генерация детей, лишенных надежды и знаний, лишенных мечты. Миллионы душ, которые потеряны для общества, потому что страна не может научить их быть полезными для общества. Иммиграция? Я не собираюсь пугать вас — это было бы демагогией. Но я скажу вам то, чего вам никогда не скажут некоторые конгрессмены… они ничего не расскажут о людях, которые действительно убивают нашу страну. О юристах с Уолл-стрит или могущественном лобби, о тех, кто кормит их бесплатными обедами или устраивает для них увеселительные прогулки по Флориде, чтобы купить влияние Конгресса, кто может платить по пятьдесят — сто тысяч долларов из средств так называемых комитетов политических действий,[32] чтобы купить голоса избирателей — ваши голоса. Отдаете ли вы себе отчет в том, что в то время, как каждый американец вынужден урезать свой семейный бюджет, правительство выбрасывает миллиарды долларов на бесполезные, ничтожные программы? Мы действительно тратим сто миллионов долларов ежегодно только на то, чтобы во Флориде, родном штате сенатора Дехэвиленда, всегда имелся резерв бензина. Двести миллионов — чтобы приобрести новую мебель для здания Конгресса; полмиллиона на строительство точной копии египетских пирамид… сто пятьдесят тысяч на изучение истории вендетты Хэтфилдов-Маккоев. Глупости нет предела. Сто сорок четыре тысячи долларов выделяется на то, чтобы проверить, подчиняются ли голуби экономическим законам… В то время, как вы затягиваете пояса, Конгресс финансирует всю эту дичь, а потом, перед самым окончанием своих полномочий, собирается на секретную сессию, чтобы проголосовать за увеличение заработной платы депутатам Конгресса. Я этого не понимаю. Возможно, потому, что я чужой человек в Вашингтоне. Я никому ничего не должен. Я всего лишь губернатор самого маленького штата, и я сыт по горло этой коррупцией. Я хочу заставить Америку работать для вас.

Эй-Джей Тигарден физически чувствовал свою связь с Хейзом. Он чувствовал ее даже через восемнадцатидюймовый экран монитора.

— Вот дьявол… я обожаю этого парня, — произнес он, возбужденно расхаживая по комнате.

После коммерческой вставки вернулись к обсуждению аграрной политики. Четверка вашингтонских кандидатов, как и ожидалось, пошла проторенным путем. Даешь субсидии фермерам, поддержим фермера в фермерском штате! Хейз избрал другую тактику. Речь его была проникнута искренним сопереживанием.

— Я знаю, то, что я собираюсь сказать, может показаться ересью, но — черт побери! — кто-то должен положить конец порочной практике заискивания перед избирателями. Программа поддержки фермеров — и все вы здесь, в Айове, с этим согласитесь… программа поддержки фермеров — это замечательно, потому что она помогает фермерам вырастить урожай. Субсидии же, за которые выступают мои коллеги-кандидаты, не что иное как лицемерие, возведенное в ранг государственной политики. Мы платим пчеловодам миллиарды, чтобы закупить мед, который никому не нужен. Фермеры, специализирующиеся на арахисе, получают субсидии, чтобы потом выбросить свою продукцию. Федеральное правительство выделяет миллиарды калифорнийским фермерам, поощряя их выращивать хлопок в подверженном засухам пустынном штате, где без интенсивного орошения не обойтись. Все это приводит лишь к удорожанию продукции. Мы становимся неконкурентоспособны. Не лучше ли искать новые рынки сбыта… заставить японцев снять торговые ограничения… стимулировать спрос на американскую продукцию за рубежом, что сыграло бы на руку нашим фермерам. Я против субсидий. И если после этого вы не будете голосовать за меня, что ж — пусть, — но я здесь для того, чтобы сказать вам правду, как я ее понимаю. Я хочу, чтобы система работала на вас. Я хочу покончить с делением нации. Пора усадить трудящихся и чиновников за стол переговоров. Нам надо научиться самим управлять своей судьбой. Я хочу заставить систему работать на благо всех и каждого.

В аппаратной Тед Миллер раздраженно швырнул карандаш на стол:

— Это превращается в шоу Хейза Ричардса. Пора бы Брентону осадить его.

— Усадить профсоюзы и чиновников за стол переговоров, говорите? — Брентон ухмыльнулся. — А как насчет забастовки «дальнобойщиков»? Может, вы подскажете решение?

— Забастовка «дальнобойщиков»… — машинально повторил Хейз — он был явно не готов говорить на эту тему.

— Вот именно, забастовка «дальнобойщиков»… слышали о такой у себя в Род-Айленде? Страна задыхается, потому что водители отказываются перевозить грузы. Вы говорите, что хотите заставить Америку работать, хотите всех примирить… А что вы скажите об Ассоциации водителей грузовых автомобилей? Интересно было бы узнать, каковы ваши соображения на сей счет.

— Вот что я вам скажу, мистер Спенсер… Я наблюдаю за вами весь вечер. Вы расхаживаете здесь гоголем, поносите моих коллег. Полагаю, вы должны извиниться перед всеми, кто сейчас находится на этой сцене.

«Вот оно, — подумал Брентон, — …конец карьере». У него зашумело в висках.

— Вы находите, что я должен принести извинения?

— А кто вообще дал вам право так себя вести? — огрызнулся Хейз. — Вы должны организовать дискуссию, а не принимать в ней участие. Если вы считаете, что знаете все ответы, садитесь в одно из этих кресел и расскажите нам, что бы сделали вы.

— Я же не кандидат в президенты, — растерянно пробормотал Брентон.

— Эти люди готовы взять на себя огромную ответственность, и мне кажется, вы должны извиниться перед ними за ваше высокомерие, за неуважение к принципам, которые они исповедуют. Вы являете собой живое доказательство того, что весь этот процесс порочен. Вы считаете, что выяснить рейтинг каждого из нас можно, лишь внеся раскол в наши ряды. На мой взгляд, мистер Спенсер, вы олицетворяете худшее из того, что есть в этой стране. Вы сеете раздор, чтобы извлечь выгоду для себя.

Спенсер стоял в центре сцены, задыхаясь от негодования и судорожно хватая ртом воздух.

В аппаратной Тед орал операторам:

— Уберите крупный план. Этот бедолага похож на форель в ведерке.

Операторы взяли зал общим планом.

— Я не собираюсь терпеть подобные выходки, — сказал Брентон, повернулся и пошел со сцены.

Ошеломленные кандидаты сидели, разинув рты. Хейз мгновенно вскочил и вышел на подиум.

— Так какой был последний вопрос? — обратился он к залу, по которому прокатился сдавленный смешок. — Ах да, забастовка «дальнобойщиков». Что ж, имей я возможность переговорить с участниками этого конфликта в Нью-Йорке, в родном городе мистера Скатини, уверен, я бы нашел приемлемый компромисс, потому что американцам пора прекратить враждовать с американцами. Самая сильная, самая могущественная страна в мире сдает свои позиции — не потому, что мы не в состоянии конкурировать… но потому, что мы не можем сосредоточить усилия на главном. Я хочу изменить существующее положение. Вчера вечером я не стал останавливаться в отеле «Савой», как это сделали остальные кандидаты, я отправился к Баду и Саре Колфилдам на их ферму в Гриннелл. Их ферму того гляди приберет к рукам банк. И дело не в том, что они недостаточно трудолюбивы или не умеют планировать. Они, как и многие другие, вложили в свою ферму всю душу. Просто федеральное правительство предпочло не обращать внимания на их бедственное положение — оно занято повышением собственного жалованья в то время, как два человека здесь, в Гриннелле, штат Айова, теряют последнюю надежду. Больше всего в жизни я хочу заставить эту страну работать, заставить Америку работать на благо Бада и Сары — на благо всех вас.

— По-о-о-о-о-о-о-ни-и-и! — заорал в тесной гримерной Эй-Джей Тигарден.

Мики следил за дебатами по телевизору, сидя в кабинете; Джозеф спал наверху в спальной. Все прошло строго по их сценарию. Хейз одержал первую победу. Мики так и подмывало позвонить Уоллису Литману и поздравить его с успешным выходом Брентона Спенсера, но общение с Литманом всегда раздражало его, и он предпочел воздержаться. Мики подошел к бару и налил себе бокал портвейна; в этот момент его внимание привлек какой-то шум в холле. Выйдя из кабинета, он увидел Люсинду — она надевала пальто. В руке у нее он заметил авиабилет. На полу стояла небольшая дорожная сумка.

— Куда ты собралась? — спросил он.

— Привет. Не знала, что ты дома. Видел дебаты?

— Куда ты собралась? — повторил Мики и взял у нее авиабилет. — Айова? — В голосе его послышалось искреннее удивление.

— Хочу съездить за картошкой. — с улыбкой сказала Люсинда.

— Лу, неужели ты не видишь, что он из себя представляет? Посмотри на него.

— Я не понимаю, о чем ты…

— У Райана вместо головы задница. Из пяти чувств в лучшем случае действует только одно.

— Как ты можешь такое говорить?

— Потому что это правда. Ему место в богадельне. Он всегда таким был, сколько я его знаю. Еще когда мы были мальчишками, я искал и подсовывал ему девчонку, чтобы он перепихнулся. Теперь я подсовываю ему эту паршивую работенку, потому что больше он никому не нужен. Посмотри на него — за что бы он ни брался, все оканчивается крахом. Ему уже почти сорок, а над ним потешается весь Голливуд. Надо умудриться стать посмешищем в городе, где полным-полно педиков, сумасшедших и актеров.

— Мне казалось, он твой друг…

— Люсинда, мне нужно серьезно поговорить с тобой. — Мики взял ее за руку и отвел в кабинет. Он указал ей на кресло, сам сел на диван напротив.

Люсинда сложила руки на коленях и вопросительно посмотрела на брата.

— Не забывай, что мы Ало. Это имя дано нам, как тюремный номер — как пожизненное клеймо. Поначалу меня это бесило. Теперь я горжусь своим именем. Оно закалило нас, Лу, сделало сильнее. Оно сделало нас непохожими на других, особенными. В этой семье нет места слабакам.

— Но он для меня просто друг, Мики. У него сейчас тяжелое время, и я хочу помочь ему.

— Я твой брат. Мне важно, чтобы я мог рассчитывать на тебя.

— Глупости. Ты приглашал Райана к себе домой, когда ему было всего пятнадцать. Если ты так к нему относился, зачем же ты тогда приглашал его?

Мики откинулся на спинку дивана, затем встал и подошел к окну.

— Я пригласил его, потому что мне нравилось наблюдать за ним.

— Но зачем?

— Мне нравилось видеть, как он терпит неудачу за неудачей. — Мики повернулся.

Люсинда смотрела на него недоумевающим взглядом.

— Он был всеобщим любимчиком… симпатичный, спортсмен и все такое. Он всегда служил для меня наглядным примером обманутых ожиданий. Он никогда не был моим другом. Друзья — это признак слабости. Как только у тебя появляется друг, ты рискуешь, что он предаст тебя.

— Должно быть, ты очень одинокий человек.

— Одиночество, дружба, любовь, ненависть… все это одни слова. За ними ничего не стоит. Я должен знать, что, когда мне понадобится, я могу рассчитывать на тебя. Это единственное, что имеет значение в наших отношениях.

— Мики, твои слова пугают меня.

— Папа скоро умрет. Мы останемся вдвоем. Я прошу тебя не встречаться с этим типом. У меня есть на то причины. Ты можешь дать мне слово?

— Мики, если ты этого не хочешь, я не буду.

Он нагнулся и поцеловал ее в щеку.

— Вот и хорошо, — сказал он и вышел из кабинета.

Люсинда слышала, как он поднялся на второй этаж. Она была полна решимости встретиться с Райаном. Она не могла допустить, чтобы Мики встал между ними. Выбежав из дома, она вскочила в машину и поехала в аэропорт.