Президент Всея Руси

Глава 14

Душа Гаяза металась в смятении. Каждое его слово о детях, о родных кочевьях — звучало фальшиво и низко в собственных ушах. Как он ненавидел себя в этот миг, предающего не только воинскую честь, но и саму душу степи! Возле второй группы старый вождь, вынимая саблю, с силой плюнул под ноги коню Гаяза. В этом молчаливом презрении воплотились все его муки. Душа бывшего степного волка ушла в пятки, и ничто уже не могло ее поднять.

У третьей группы вспыхнул бунт. Молодые воины во главе с Кереем вскинулись как один, схватившись за оружие, когда Гаяз произнес роковые слова.

— Ты ведёшь нас на убой, как овец, — сквозь зубы выдохнул Керей. Молодой предводитель небольшого племени стоял, ощетинившись, а за ним, два десятка горящих глаз.

— А мы не овцы. Мы степные волки. Понимаешь?

— Сложи оружие, Керей. У тебя нет шансов, — глухо ответил Гаяз, не отрывая взгляда от земли перед холкой своего коня.

В этот миг Ратибор, командир вятичей, спокойно поднял руку вверх.

Из-за шеренги пехотинцев выдвинулись арбалетчики. Сухо, без единого крика, защелкали механизмы. Это был звук неотвратимой смерти.

— Мы не сдадимся этим псам! — крикнул Керей, и пятеро самых отчаянных выхватили сабли, сделав шаг вперед. Это был не бросок, а жест. Жест отчаяния.

— Ну и дурак, — беззлобно, почти с сожалением произнес Ратибор и махнул рукой.

Воздух густо загудел. Тяжелые болты со стуком вонзились в тела. У Керея сабля выпала из руки, в груди торчало три темных оперенных стержня, еще один из шеи. Алая кровь быстро заливала потрепанный кожаный доспех, становясь темно-бурой. Он сделал шаг, другой, силы утекали вместе с жизнью. Упал на колени, захрипел, изо рта вырвалась кровавая пена.

— Гаааяз… кхм… ты пред… — голос захлебнулся. Он завалился на бок. Глаза, еще секунду назад полыхавшие ненавистью, быстро остекленели, уставившись в низкое осеннее небо.

Остальные воины бросили оружие разом, с глухим лязгом. Арбалетчики, словно по команде, сделали четкий шаг назад. Воцарилась мертвая тишина, нарушаемая лишь шелестом ветра в сухом ковыле. Запахло сырой землей, и с неба начал накрапывать холодный осенний дождь.

Лицо Гаяза было серым, как пепел. Он отвернулся от тела соплеменника. По его щекам катились капли. Сложно было сказать, где дождь, а где слезы бессильной ярости и стыда. Он глубоко, содрогаясь, вдохнул, сжал поводья до боли в костяшках. Затем выпрямил спину и поехал к остальным отрядам.

Когда вопрос устройства пленного войска был решен, Гаяза и десяток наиболее авторитетных предводителей под конвоем сопроводили в Изгрог.

Сказать, что они были удивлены, это значит не сказать ничего. У воинов степей случился настоящий культурный шок. Всего три года назад здесь была жалкая деревушка, а теперь их взору предстал громадный, по их меркам, город, не уступающий княжеской столице.

Город раскинулся на двух берегах реки. Основная часть теснилась на высоком берегу. Дома стояли странные, срубленные не из привычных бревен, а собранные из досок. Как объяснил проводник, это Ярослав на третий год внедрил «каркасное строительство»: стены делали из двух слоев досок, а пустоту между ними забивали соломой. Снаружи дом обмазывали глиной и белили известью, внутри выкладывали кирпичную печь, а крышу крыли черепицей. Такие жилища, как оказалось, были очень теплыми и пожаростойкими. Но главное, они обходились дешево и возводились быстро.

Квадраты этих белых домиков лежали удивительно ровно, прорезанные прямыми улицами, часть которых уже была замощена красной плиткой. Рядом ютились и привычные деревянные срубы, и полузабытые землянки, и даже несколько кирпичных зданий. Все это обносила недостроенная кирпичная стена, у которой, несмотря на позднюю осень, кипела работа. От города в разные стороны расходилась паутина наезженных дорог. Над крышами вились дымки из печных труб, а по реке сновали десятки странных лодок с колесами по бортам. Город походил на растревоженный улей: люди куда-то спешили, что-то несли, над улицами стоял непрерывный гул.

Изгрог был городом резких контрастов и одной большой, не утихающей стройки. Чувствовалось, что даже зима не остановит его кипучую деятельность — бесконечные вереницы саней так и будут тянуться в город и из него.

Люди, встречавшие Ярослава с гостями или пленниками, статус Гаяза пока был неясен ему самому, почтительно раскланивались юноше и выкрикивали здравицы.

— Будь здрав, староста! Будь здрав, директор! — доносилось со всех сторон.

Их расположили в странной, чистой корчме, которую местные почему-то называли «гостиницей». Сначала накормили и напоили досыта, затем повели в баню и наконец уложили спать, каждого в отдельной комнате. Гаяз не смог сомкнуть глаз, несмотря на то что это было самое комфортное место, в котором он когда-либо бывал. Он метался в мыслях всю ночь. Неужели слухи о том, что этот Ярослав прикоснулся к небесам, правда? Но разве может простой смертный воздвигнуть такой город за три года? Зачем он пощадил их? Зачем привёл сюда? Вопросы роились в его голове до самого рассвета.

А утром за ними пришли и проводили в штаб, большое здание на окраине города, рядом с казармами.

В штабе за длинным столом восседал сам Ярослав в окружении десятка своих людей.

— Располагайтесь, друзья мои. Гаяз, садись сюда, поближе, — начал Ярик.

— Аяс, ты будешь переводить, — указал он на парнишку со славянской внешностью, когда-то захваченного в плен кочевниками. Видимо, его ещё мальцом взяли в рабство, и он в совершенстве знал оба языка. Из кочевников же Гаяз и ещё двое вождей неплохо понимали речь вятичей.

Началось знакомство. В течение последующих двух дней Ярослав расспрашивал их буквально о каждой мелочи их жизни. При этом, что очень удивило Гаяза, он каким-то невероятным способом сумел сбить спесь с его строптивых соплеменников. Теперь они по первому слову юноши вставали и обстоятельно рассказывали всё, что знали. А люди Ярослава старательно записывали каждое слово на бумагу. На второй день в зал внесли странную раму, на которой висел большой лист. Это оказалась карта, и теперь, опрашивая вождей, где они кочевали и какие племена встречали, всё это тщательно наносили на холст значками и линиями.

Затем последовали индивидуальные встречи, где с каждым предводителем беседовали отдельно, вникая в детали жизни его рода. Потом был объявлен перерыв на три дня, позволивший навестить своих воинов. Те были живы-здоровы, обустроены сносно и при должном запасе провианта могли бы и перезимовать в таком положении.

А в это время в штабе, помимо встреч с пленными, кипела настоящая работа ума, шел мозговой штурм. Так, в один из вечеров, когда большая часть сведений была выжата из вождей, началась бурная дискуссия.

Длинное и широкое помещение тонуло в полумраке. Десятки новых парафиновых свечей в жестяных подсвечниках коптили, отбрасывая на стены причудливые, пляшущие тени от жестикулирующих людей. Ярослав устало потер виски. Они бились над судьбой кочевников уже не первый час, но к единому мнению прийти не могли. Давить авторитетом и решать единолично он не хотел — понимал, что у его команды должна быть общая убежденность, иначе всё рухнет.

— Я вам говорю, это плохая идея — присоединять к себе этих волков! — горячо, как всегда, начал брат Мстислав.

— Как вы представляете? Они забудут десятки лет вражды и станут честно держать договор?

— Яр, ну скажи! Мы с тобой разве забудем, как они отца нашего убили? — сдавленным голосом, полным злости и боли, он глянул на Ярослава.

— Они — не они, — перебил, махнув рукой на юг, дед Митяй.

— Сам на допросах был. Племён там сотни, и они друг друга режут почём зря. Но вопрос в другом: что с этой оравой делать? Прокормить зиму не сможем. А отпустить сейчас, они до снегов не уйдут, помрут все. Тупик.

— Неужели тебе не хватило крови в трёх сечах? — спросил с тихой укоризной Ратибор, глядя прямо на Мстислава.

Тот набычился, отвернулся, сел полубоком.

— Да я б их всех… — процедил он сквозь зубы. — Вот и весь ответ.

— Убьёшь этих — придут другие. Пора порвать этот круг, — горячо вступил Ярослав.

— Как бы тяжело ни было, но мы с тобой уже не дети. Нам по пятнадцать-шестнадцать, да. Но думать надо о всей общине, обо всех этих людях! — Он широко обвёл рукой, будто указывая на спящий за стенами посёлок.

— Ты сам прекрасно знаешь, сколько нам кожи, соли и шерсти нужно! — поддержал его Тихомир, отвечавший за склад.

— Где взять, как не у них?

— А мне нужна лёгкая конница, — методично добавил Ратибор. — Ты прекрасно видел наши слабые места в битве. Без конных разъездов мы слепы.

Спорили до хрипоты, до глубокой ночи. Когда совещание стало расползаться, Ярослав кивнул брату: «Останься».

Когда они остались одни в опустевшем, пропахшем воском и дымом зале, Ярослав подошёл к Мстиславу. Тот стоял, насупившись, глядя в потухающие угли в печи. Ярослав обнял его за плечи.

— Скучаешь по ним?

— Да… — сорвался у Мстислава шёпот, и всё его тело затряслось от беззвучных, давно копившихся слёз.

— Он там, на небе, смотрит на нас. И он был старостой — он знал, что судьба общины важнее личных обид, — тихо сказал Ярик.

— Я это знаю. И мне от этого ещё тошнее.

— Всё будет хорошо. Доверься мне. Но мне нужна твоя поддержка. Я могу на тебя рассчитывать? — спросил Ярослав, глядя брату в лицо.

Мстислав освободился из объятий, грубо вытер лицо рукавом рубахи. И ответил твёрдо, будто и не было этой минутной слабости:

— Да, брат. Я с тобой.

Спустя неделю степняков вновь собрали в штабе.

— Друзья мои! — начал Ярослав, и Аяс тут же начал перевод. — Друзья мои! Рад видеть вас всех здесь. Я собрал вас, чтобы предложить союз.

Он сделал паузу. В зале воцарилось напряженное молчание.

— Да, да, именно союз, вы не ослышались, — продолжал Ярик, раскрыв ладони в широком жесте и растянув губы в самой благожелательной улыбке, на какую только был способен. Гаяза передернуло от этой актерской игры. Шрам на щеке Ярослава лопнул, и по лицу покатилась алая капля, словно он плакал кровью.

— Половцы и вятичи воюют друг с другом множество столетий. Пора положить этому конец. Тем более что наши воины прекрасно дополнят друг друга: железная пехота вятичей и быстрая конница половцев. Дикое Поле не устоит перед таким натиском. Оно станет нашим! — вещал директор, рисуя будущие перспективы.

— Врешь ты всё! Дикое Поле никому не удавалось покорить! — выкрикнул один из кочевников на своем наречии.

— Молчи! — рявкнул Гаяз, а сам уставился на Ярослава. — Какие условия ты предлагаешь?

— Честное партнерство. Ваши кочевья присоединяются к нашему… предприятию. Старшие вожди войдут в совет директоров. Мы организуем взаимодействие. Вам будут поставлены задачи по выпасу скота, выделке шкур, овчине, по вашей специальности так сказать, — уже по-деловому перечислял Ярик. — Затем организуем военную службу: здесь мы частично смешаем войска, я объясню позже. Также за вами закрепят торговлю со всеми южными кочевьями и почтовую службу.

Затем Ярослав подробно расписал все права, обязанности, особо остановившись на штрафных санкциях и коллективной ответственности.

— Вопросы? — спросил он, обводя взглядом замерших вождей.

— А что будет с теми, кто откажется? — спросил Гаяз.

— Отпустим. Нас рабы не интересуют. Взамен их жизни заберём оружие и коня, — холодно ответил Ярик.

Затем ещё часа четыре шли жаркие дискуссии, уточнялись детали, вносились поправки в условия партнерства.

Когда факелы начали сильно чадить, а голоса у участников охрипли, Гаяз поднял руку.

— Хватит. Ум за разум заходит. Мы не ваши писцы, чтобы до рассвета крючки выводить. Дайте нам побыть с мыслями.

Наконец, окончательно вымотавшись, решили сделать перерыв до утра. На следующий день все предводители, кроме одного самого молодого и горячего, скрепили договор печатями. Отказника, как и обещали, отпустили, отобрав оружие и коня. Он ушёл в степь один, не оглядываясь, а остальные смотрели ему вслед с каменными лицами.

Затем был пир. Большой, шумный, с тушёной бараниной и хмельным мёдом. Застолье было нужно Ярославу как политический акт, скрепить союз общей трапезой. Но вышло оно нервным и натянутым. Вятичи и половцы сидели по разные стороны длинных столов, поглядывая друг на друга исподлобья. Братство через силу не рождается.

Перелом наступил поздно, когда огни стали догорать. Какой-то седой вятич, хмельной и уставший от многодневного напряжения, неуклюже, себе под нос затянул протяжную песню о пахаре, о чёрной земле-кормилице. Ему шикнули, но он не умолкал, уставившись в стол. И тогда один из половецких юношей, племянник Гаяза, сидевший всё время с потухшим взглядом, вдруг вздрогнул. Не глядя ни на кого, тихо, срывающимся голосом, он подхватил мотив, но уже своими словами — о бескрайней степи, о вольном табуне под холодными звёздами.

В воздухе что-то дрогнуло и оборвалось. Наступила мёртвая тишина. А потом кто-то с другой стороны стола, уже неважно, чей, тихо присвистнул, подбирая знакомый напев. И напряжение, как натянутая струна, лопнуло, растворившись в гуле недоумённых вздохов, покачиваний головой и робких, первых за весь вечер вопросов: «А как эта песня у вас дальше?..»

Братства не случилось. Но появилась первая, хрупкая трещина во взаимной глухой стене недоверия.

А утром началась работа. Гаяз уводил часть родичей в степь — встречать зиму под присмотром отрядов Ратибора. Его плечи были согнуты под тяжестью не столько новой шубы, подаренной Ярославом, сколько неподъемного груза ответственности. Ответственности перед теми, кто остался в сырой могиле на кургане под осенним дождём, и перед теми, кто теперь должен был выжить, склонив голову перед новой, чужой волей.

Ярослав провожал их, стоя на недостроенной стене. Первый снег закружился в воздухе, лёгкий и беззвучный. Он падал на чёрную, истоптанную тысячами ног грязь, на срубы и каркасы новых домов, на стога сена и на спины уходящих вдаль всадников. Снег покрывал всё — и прошлые обиды, и свежую кровь, и страх, и слабый росток надежды. Вся их общая, невероятная, пугающая жизнь начиналась теперь с чистого листа. Такого же белого, чистого и хрупкого, как этот первый снег.