Президент Всея Руси

Глава 19

Клубясь над размытыми колеями, осенний туман медленно отступал под напором тяжёлых, моросящих капель. Дорога к Рязани перестала быть путём — она превратилась в жидкую и липкую грязь, из которой выползали остатки некогда грозного войска.

Они шли не строем, а ковыляли, понурив головы, обмотанные грязными тряпками. Щиты, некогда гордо расписанные, волоклись по грязи или были брошены где-то позади. У многих были окровавленные бинты, у всех — пустые глаза, в которых ещё стоял ужас озера Сомши и леденящий свист булгарских стрел. Это были не воины, а тени. Тени княжеских дружинников, ополченцев из дальних сёл, боярских отроков. Их гнал с поля боя животный инстинкт, и теперь он привёл их к этим деревянным стенам, за которыми, как они думали, не было спасения.

У проездной башни стоял Ратибор. Он не кричал. Его голос, низкий и хриплый, как скрежет жерновов, пробивался сквозь шум дождя и мычание толпы, наводя порядок.

— Ты, с перевязью — на стену к лекарям! Вы, трое — бросьте эти колоды, тащите брёвна к частоколу!

Кто плотник? Плотник, я тебя спросил!

Он хватал за плечо одного, толкал в спину другого, и из бесформенной массы людей начинали вырисовываться контуры обороны. Его собственные красногородцы, мокрые, но стойкие, служили живым каркасом: они вбивали колья, натягивали верёвки, отмечая границы будущих укреплений. Ратибор работал молотом и клином, раскалывая панику на полезные щепки — строителей, стрелков, санитаров.

С запада, от леса, донёсся иной звук, ритмичный, жутковатый скрип по мокрому дереву. Из туманной пелены медленно выплыли призрачные силуэты. Это были кони и низкие, грубые платформы на деревянных колёсах, движимые по проложенным в грязи рельсам. На платформах, прикрытые пропитанным воском тканью, лежали бочки, ящики, тюки. И два десятка людей в одинаковых тёмных кафтанах. Это было очередное красногородское ополчение.

И именно на этом стыке — грязь дороги, начало леса и степи — Сенька Шустрый встретил тех, кого ждали, но в чьё появление верилось с трудом. С юга, обходя основные топи, вышла конница. Не стройными рядами, а растянутой, усталой вереницей. Несколько десятков всадников на низкорослых, мохнатых конях, в смешанных, но исправных доспехах. Лица, обожжённые степным ветром. Впереди, на вороном жеребце, сидел Гаяз.

Сенька, в новом, не по росту, но тщательно подобранном доспехе командира, сделал шаг вперёд, преграждая путь. Он выпрямился, стараясь казаться старше и тверже.

— Воевода Гаяз. Для тебя и твоих людей отведено место у восточной стены, за амбарами. Фураж и вода уже там. Огонь разводить только в указанных ямах.

Он говорил чётко, по уставу, который сам же когда-то помогал Ярославу писать. Потом, убедившись, что формальности соблюдены, сделал ещё шаг, опустив голос почти до шёпота.

— Гаяз. Слушай. Твои воины… многие покрыли себя славой и остались на поле у Сомши. Но твой брат, Баймурза… Он не среди павших. Его отряд пробился сквозь булгарскую лаву и ушёл в лес севернее озера. Сейчас он с моими разведчиками. Жив.

Каменная маска на лице Гаяза треснула. Не дрогнули губы, не дёрнулась бровь. Он не ахнул, не поблагодарил богов. Его рука в рукавице с такой силой сжала поводья, что конь вздёрнул голову и фыркнул.

— Где он? — голос Гаяза был чужим, хриплым, будто прорвавшимся сквозь песок и кровь.

— В пути. С важным заданием, — коротко отрезал Сенька. — Как вернётся, ты первый узнаешь.

А над всем этим — над суетой у стен, над скрипом «конки» — низкое свинцовое небо продолжало сеять мелкий, назойливый дождь. Он смывал грязь с доспехов, заливал следы, стирая прошлое. Рязань уже не была пристанью для беглецов. Она медленно, с болью и скрипом, превращалась в крепость. И как знак, луч солнца пробился сквозь громады туч и впервые за несколько недель осветил землю.

Солнечный луч, тонкий и упрямый, пробился сквозь щель на ставнях, упав на грубо сколоченные половицы. Как та нить надежды, что потихоньку пробиралась сквозь мрак его души. Ярослав сидел, обхватив колени, чувствуя под пальцами шершавую поверхность глиняной миски. Всего полчаса назад в ней был бульон — тот самый, что сварила Марфа, проделавшая долгий путь с Ратибором, чтобы принести ему эту простую, такую необходимую сейчас пищу. Её поступок был как этот луч, он прорезал сумрак его души.

Его терзали сомнения. Где он ошибся?

И вот мысли, чёткие и холодные, выстроились в стройный ряд. Неумолимо пришло осознание.

Он, носитель будущего, возомнил себя провидцем. Забыл, что история — не шахматная доска, а люди — не фигуры. Их поступки нельзя просчитать как математическую формулу, разложить по полочкам, вписать в стройные логические схемы. Каждый человек обладает правом выбора и волей, и это ничем не предопределено. А он, бросив камень в воду времени, пустил множество волн изменений. Теперь человек мог принять иное решение — не то, какое он знал по истории.

Всеволод оказался не грубым варваром из учебников, а мудрым стратегом. Тот самый Большое Гнездо, сумевший объединить под своим началом столько земель… Как он мог его недооценить? О чём он думал? Междоусобица длится десятилетия, и все, кто в ней участвует, гораздо опытнее него.

«Железная дорога», пушки… Всё это требовало времени, которого у него не было. Нужно было сочетать новое со старым, а не пытаться перескочить через века.

Марфа молча наблюдала, как в его глазах, ещё недавно пустых, загорается знакомый огонёк — глубокая, выстраданная решимость, стальная воля, которая словно локомотив поезда сметала старые порядки.

— Я вижу это в твоих глазах… — её пальцы впились в его ладонь, — …тот взгляд, перед которым дрожат боги. Я верю в тебя. У тебя всё получится. Ты справишься.

Ярослав поднял голову, и солнечный луч теперь освещал его лицо — всё ещё бледное, исхудавшее, но уже не безнадёжное. Словно на почти потухший уголёк в костре дунули свежим ветром.

— Позови Сеньку. И Ратибора, — голос звучал тихо, но при этом уверенно и твёрдо. — У нас есть работа.

Она улыбнулась, проводя рукой по его щеке.

Он вернулся. Но в нём произошла неумолимая метаморфоза, и теперь это был не прежний самоуверенный мечтатель, а настоящий воин и муж, познавший горечь поражения и вкус настоящей ответственности.

В низкой горнице пахло дымом, сушёными травами, и не привычными химическими запахами будущего спиртом и другими перегонками. Слабый свет сквозь мутные слюдяные оконца падал на грубо сколоченный стол, где лежала потрёпанная карта, испещрённая пометками.

Ярослав сидел, прислонившись к дубовым плахам стены. Лицо его было бледным, но глаза горели, как два тлеющих угля в пепле усталости. Он дышал ровно, через силу, и каждое движение рёбер давалось с большим трудом.

Марфа стояла у двери, пальцы её белели на складках передника. Она не вмешивалась, но каждый вздох мужа отзывался в ней тихой болью.

В горнице было тесно от людей и тяжёлого, тёплого воздуха.

Ратибор, мощный, как молодой медведь, сидел на дубовой лавке, и та стонала под тяжестью его доспеха. Сенька, ставший не по годам жёстким, бессознательно тянулся то к рукояти ножа, то поправлял свой лёгкий доспех, на его виске уже серебрились пряди, хотя ему было всего пятнадцать. Милорад, командир арбалетчиков, жилистый, как молодой дубок, с лицом, уже отмеченным первыми сединами, сосредоточенно жевал соломинку, вырванную из старой кровли.

Это были его командиры, так рано повзрослевшие.

Был тут и Гаяз, прибывший в Рязань из далёких степей, сидел чуть в стороне, щуря раскосые глаза. Казалось, он высматривал что-то далёкое, за стенами этой тесной горницы. Отношения его с Ярославом были странными и колючими, сплетёнными в общий клубок. Именно Гаяз когда-то совершил набег на Изрог, запустив ту самую цепочку, что привела к вселению Андрея в тело Ярослава. Потом был бой, поражение и вынужденный союз, принесший вождю невиданное богатство от торговли с Красноградом. И вот теперь степная интуиция вновь привела его к этому юному командиру. Гаяз решил встать с ним в один строй — ирония судьбы, в которой степняк и вятич шли плечом к плечу.

Тишину нарушил скрип карандаша — Ярослав чертил что-то на карте.

— Я был слеп, — сказал он наконец, и голос его звучал глухо, будто из-под земли. Кончик карандаша сломался в его пальцах, оставив жирную точку.

— Я думал, что вижу дальше всех… а не заметил, что творится под самым носом. Не помогли ни разъезды, ни разведка, — продолжил Ярик. — Я думал, что выведу из-под удара людей, убрав их в обоз, а получилось наоборот. Я полностью потерял контроль над битвой. Это был мой просчёт. — Его зубы скрипнули.

Сенька тоже стиснул зубы. Он помнил, как булгары вышли у них из-за спины, словно черти из преисподни, и ничего они в той позиции изменить не могли.

— Теперь…

Ярослав поднял голову, и в горнице стало тихо, как перед грозой.

— Теперь у нас больше нет права на ошибку. Отступать мы не можем. Красноград не готов к длительной осаде, поэтому примем бой здесь, в Рязани. Выбора у нас нет, но бой примем на моих условиях. Гаяз…

Степняк встрепенулся.

— Ты говорил, их кони тонут в грязи?

— Хуже, — усмехнулся Гаяз, обнажив жёлтые зубы. — Распутица сковала их полностью.

— Это хорошо. Это даст нам немного времени. Сколько с тобой пришло людей, говоришь, Гаяз?

— Всего две сотни, но все отличные лучники. И ещё я пошлю весточку в степь, может, ещё кто откликнется, — сказал степняк неопределенно.

— Это хорошо, что лучники. Пока останетесь здесь, в Рязани, будете заниматься подготовкой обороны и разведкой, — сказал молодой командир. — Милорад… собери хороший отряд стрелков. Можешь взять и местных охотников.

Лучник поднял голову, и в его глазах мелькнуло что-то, похожее на улыбку или оскал.

— Сделаю, командир.

— Ратибор… Что у нас с логистикой? — продолжил бледный Ярослав.

Тот тяжело поднялся, и лавка вздохнула с облегчением.

— Дорога ещё цела, по «конке» можно возить груз, — проворчал он. — Но телег мало, и кони устали.

— Нам хватит, — отрезал Ярослав.

Он откинулся на стену, внезапно побледнев, но взгляд его был твёрд.

— Всеволод думает, что мы сломлены. Что ему осталось нас слегка дожать и он победит…

За окном первые тяжёлые капли забарабанили по крыше.

— Но грязь… — Ярослав закрыл глаза, прислушиваясь к шуму дождя, — …она уровняет наши шансы.

Я русская дорога.

Отходи, а я тебя прикрою.

Грязью да водою…

Вспомнил он почему-то слова песни из будущего.

Ярослав жестом подозвал Сеньку поближе к себе. В горнице было душно, потрескивали свечи, отбрасывая тревожные тени на стены.

— Слушай внимательно… В нашем лагере, в том месте, где пал Миролюб, прикопан мой походный ларь, в тайнике, ты знаешь знак. В нём лежат пустые грамоты с печатями Бориса Глебовича. Просто накладные на припасы.

— Зачем они? Они же не имеют ценности? — Сенька нахмурился, соображая.

Губы Ярослава искривились в странной ухмылке:

— Ценность не в тексте, а в печатях. Если добавить туда нужные слова…

Он откинулся на стену, оставив фразу неоконченной.

Ярослав протянул руку. Пальцы его слегка дрожали от слабости, но взгляд горел твёрдой решимостью.

— Принеси мне бумаги, — сказал он, и голос его, тихий, но чёткий, прозвучал как приказ.

Сенька замер на мгновение, понимая, что речь не просто о пергаментах, а о начале чего-то большего.

— Будь осторожен, пройди с отрядом в обратном направлении через лес. И поторапливайся, — сказал Ярослав.

Он стал размышлять вслух, его голос звучал глухо.

— Партизанская война… — он медленно провёл пальцем по карте, оставляя след на пожелтевшей бумаге. — Не лобовая атака, не честный бой, а удары исподтишка. Диверсии. Страх, который заставит Всеволода озираться даже во сне. Да, не благородно. Но я боярин меньше года, не набрался ещё благородства.

Он поднял взгляд на Милорада, стоящего у двери. Лучник молчалив, как всегда, но в его глазах уже горело понимание.

— Милорад. Ты знаешь леса лучше любого из нас. Собери несколько отрядов — тихих, быстрых ребят, тех, кто умеет не только стрелять, но и тихо подкрасться к зверю.

Милорад кивнул, не спрашивая лишнего.

— Муром. Крепость Всеволода, но он на неё опирается, при этом слишком оторвался. Необходимо разорить склады, поджечь конюшни, перерезать дозоры — и исчезнуть, будто вас там и не было.

Ярослав сжал кулак, его сухие губы растянулись в подобии улыбки.

— Пусть думают, что это только начало. Пусть гадают, откуда ждать следующего удара.

— Когда? — наконец произнёс Милорад.

— Как только стемнеет. Выдвигайтесь сегодня же.

Ярослав изучал карту, его пальцы скользили по значкам, останавливаясь на ключевых точках.

— Ратибор… — его голос звучал низко и хрипло, но в нём слышалась уверенность. — Дорогу до Сомши мы знаем как свои пять пальцев. Здесь… — он резко ткнул пальцем в изгиб тропы, — …устроим первую засаду. Два-три арбалетных залпа и отходим. Пусть думают, что это просто налёт.

Ратибор хмуро кивнул, его грубые пальцы сжались в кулак.

— Здесь… — Ярослав переместил палец чуть дальше, к узкому проходу между холмами, — …организуем завал. Поваленные деревья, камни — всё, чтобы задержать их конницу. Ударь и откатывайся. Не ввязывайся в бой.

Он поднял глаза, встречаясь взглядом с Ратибором.

— После сразу в Рязань. Нам нужно укрепить город. Если Всеволод решит идти напрямую, пусть натыкается на препятствия. И накопайте ям, замаскируйте, чтобы кони ломали ноги. Делай те засеки, как на нашей линии обороны между башен. Нужно выиграть время.

— Будет сделано, — чётко ответил он, как повелось ещё со школы.

Ярослав снова откинулся назад, его лицо скрылось в тени, но в глазах читался холодный расчёт.

— Пусть каждый их шаг будет оплачен кровью. Пусть к Рязани они подойдут измотанные, злые… и не готовые к настоящему удару.

Ратибор! Вызови Ваню из Краснограда. Весь порох и селитру пусть везёт сюда. Без остатка.

Ратибор хмыкнул, вспомнив, как тот в прошлом году случайно снёс сарай.

— Всё везите, — Ярослав оскалился. — Устроим Всеволоду огненную встречу. Марфа. Организуй эвакуацию женщин и детей в Красноград. Только ты справишься. В Рязани останутся лишь те, кто сможет держать оружие, — продолжил он.

Марфа не дрогнула, лишь крепче сжала его пальцы в ответ:

— «Железная дорога» будет работать как часы. К утру первые повозки отправятся.

Она уже разворачивалась, собираясь уйти, но Ярослав задержал её и тихо произнёс:

— И… позаботься, чтобы никто не поднял панику.

— Всё будет тихо и быстро, — кивнула Марфа, поправляя платок.

Ярослав тяжело опустился на дубовую лавку. Его исхудавшее, изрезанное морщинами боли и усталости лицо резко постарело в свете догорающих свеч. Пальцы дрожали, когда он провёл ладонью по лицу, смахивая пот.

— Все свободны, — прошептал он, просто махнув рукой, даже не поднимая головы.

Командиры замерли на мгновение — непривычно было видеть своего командира сломленным. Но приказ есть приказ.

Ратибор первым развернулся, тяжело ступая к выходу. За ним, шаркая ногами, потянулись остальные. Лишь Марфа осталась стоять у двери, её тень дрожала на стене, будто колеблясь — подойти или дать ему передышку.

Скрип двери. Тишина.

Ярослав так и сидел, сгорбившись, уставившись в потрескавшуюся деревянную столешницу и потрёпанную карту. А командиры начали отдавать приказы. Механизм управления, который он создавал все эти годы, привычно начал раскручиваться.