Президент Всея Руси

Глава 26

Широкая гладь Оки сверкала под осенним солнцем, когда флотилия из двенадцати нефтяных стругов показалась у Рязанской пристани. На носу флагманской ладьи стоял Ярослав, щурясь от знакомых запахов родного города — дыма печей, дубовых стен и кирпичных мостовых.

В толпе встречающих сразу бросалась в глаза высокая фигура Марфы в парчовом платье, с малиновой накидкой через плечо. В руках она держала двухлетнюю дочь Анну, а рядом, крепко ухватившись за материнский подол, стоял четырехлетний Святослав — точная копия отца, только в миниатюре.

Когда Ярослав сошел на пристань.

— Папа нефть привёз! — закричал мальчик, увидев бочки на пристани.

— И подарок твоей матушке — улыбнулся Ярослав, поднимая на руки дочь, которая сразу ухватилась за его усы.

Марфа подошла последней, сдержанно улыбаясь, но глаза выдавали радость:

— Три месяца без весточки. Святослав каждое утро бегал на стену смотреть, не идут ли твои корабли.

В светлице, где новые стеклянные окна пропускали последние солнечные лучи, шумел непривычно веселый ужин. Анна, сидя на коленях у отца, с важным видом показывала, как научилась есть ложкой. Святослав наперебой рассказывал о том, как под присмотром деда Митяя стрелял из маленького лука.

И ещё я теперь конём управляю! Правда, пока деревянным…

Марфа, разливая медовый взвар, вдруг спросила:

— А что это у тебя за новый шрам на левой руке?

Ярослав быстро накрыл рукавом едва заметную царапину:

— Так, кошка в Самаре оцарапала. Злющая, как…

— Как ты, когда тебе перечат? — закончила за него Марфа, вызывая смех у детей.

Когда няньки унесли детей спать, Марфа наконец расслабилась, облокотившись на стол:

— Ну и что нам теперь делать с твоей вонючей нефтью? — фыркнула Марфа, скрестив руки. — Жечь костры, что ли?

Ярослав, уже раздевшийся до рубахи, усмехнулся и подошёл к ларцу. Достал небольшой медный сосуд с резким запахом, открыл — и в воздухе повис острый, едкий дух.

— Это не просто нефть, — сказал он. — Это бензин. Отгон, самое лёгкое, что из неё выделяется. Горит с сильным пламенем. Это — топливо для будущего.

— И как же им топить? — нахмурилась Марфа. — В печке жечь?

— Не в печке. Но представь машины, что едут без лошадей. Фонари, что вспыхивают одним щелчком. Моторы, что куют железо, не зная усталости. Всё это работает на этой вонючей жидкости.

Марфа покачала головой, но в глазах читалось любопытство.

— Ты всё выдумываешь, как маленький. Я тебя прошу только не подожги город.

В этот момент за дверью раздался шорох, Святослав в ночной рубашке робко выглядывал из-за косяка, глаза блестят.

— Папа… а это правда — машины без лошадей?

Ярослав рассмеялся, подхватил сына на руки.

— Правда и когда вырастешь сам на такой поедешь. А пока — спать! Завтра большой день.

И когда они с Марфой наконец остались одни, свет керосиновой лампы озарял их лица, в которых читалось одно — ради таких моментов стоит и воевать, и строить, и привозить из далёких краёв чёрное золото…А завтра его ждал малый совет с боярами, снова…

Дубовый стол в палате для совета был отполирован десятками поколениями, привыкших упираться в него в спорах о набегах, дани и межевых границах. Воздух пах стариной и лёгкой плесенью — запахом власти, которая не торопится уступать место молодому князю. Ярослав, занявший место во главе, чувствовал себя здесь чужим. Его настоящий кабинет был в Краснограде: там пахло чертежами, свежей краской и маслом станков, а решения рождались в спорах с Тихомиром и Ратибором. Этот же совет был лишь данью титулу, устаревшим ритуалом, который, однако, мог больно ужалить, если его совсем игнорировать.

Бояре вошли неспешно, с чувством собственного достоинства. Столпы — Владимир Святославич, седой как лунь, с посохом, на котором были зарубки «по памятным случаям»; Святослав Твердый, грузный и молчаливый, чей взгляд был тяжел и неподвижен; и еще несколько важных лиц, чьи родовые сёла кормили Рязань издревле.

— Княже, — начал Владимир Святославич, не дожидаясь формальностей. Голос у него был скрипучий, но отточенный, как коса. — Хлеб-соль Вашему дому. Но душа наша не на месте. Пока ты в отъездах мудрствуешь да чёрной жижей промышляешь, соседи нам на плечи наступают.

Ярослав кивнул, приготовившись к знакомому диалогу, который был уже заезженной пластинкой.

— Владимирское княжество, — продолжил старик, ударяя посохом об пол для ритма. — Дружина их по нашей границе похаживает, будто у себя дома. Пора напомнить, где чья вотчина.

Святослав Твердый тяжело вздохнул, подтверждая:

— Сила есть. Дружина ропщет. Коней кормить, а дела нет. На юг ты зовешь, в дикое поле… Там и без нас степи кишат. А тут — близко, жирно, своё же по праву.

Это была старая, как мир, логика: чтобы сплотить своих, укрепить власть и обогатиться — нужно найти общего врага. Простого, понятного, рядом. Владимир был идеальной мишенью.

— Цифры видели? — спросил Ярослав спокойно, перекладывая разговор в практическую плоскость. — Отчёт Яромира о торговом балансе?

Бояре переглянулись. Они уважали цифры, но не любили, когда те мешали простым решениям.

— Какие цифры, когда честь страдает? — отмахнулся Владимир Святославич.

— Цифры такие, — не отступил Ярослав, — что за последний год торговля с Владимиром выросла на треть. Они наши главные покупатели стекла и керамики. А лён их — лучшего качества для наших парусов. Война перережет эти нити. На годы.

— Отнимешь — и их лён будет твоим, — проворчал Святослав.

— Отнимешь, и получишь пепелище и вражду на поколения, — парировал Ярослав. — А кто тогда будет покупать нашу стекло и сталь? Новгород? Так он с Ганзой торгует. Смоленск? Он сам на нас смотрит, как на нас не скрываемой враждой. Мы потеряем рынок и обрастём врагами.

В зале повисло недовольное молчание. Их язык — язык силы и прямого захвата. Его язык — язык экономики и долгосрочной стратегии — был для них чужд и раздражал.

— Ты, княже, за торговцами да мастеровыми больше, чем за ратными людьми стоишь, — с укором произнес Владимир.

— Я за силу Рязани стою, — твёрдо ответил Ярослав. — Но сила теперь не только в мече. Она в полных амбарах, в полных казнах, в машинах, что заменят десятерых работников. Вы хотите воевать с Владимиром за то, чтобы отнять у них горсть. А я предлагаю продать им в десять раз больше. И на вырученное построить крепости на юге, которые принесут новые земли. Не горсть а целый воз богатства.

— Слова, — буркнул Святослав.

— Не слова, — Ярослав встал и подошёл к узкому окну, глядя на вечерний город. — Материалы для рельс уже в складах. Через год по ним пойдут повозки с грузом. И первым нашим партнёром, кому мы предложим эти перевозки, будет… Владимир. За хорошую плату. Им будет выгоднее платить нам, чем воевать. А их новый князь Андрей… — Ярослав обернулся, и на его лице мелькнула хитрая усмешка, — он молод. Ему интереснее новое. Уже на следующей неделе ему отправляют подарок — наши «комбайн». Пусть развлекается с железками. И копит деньги на наши будущие дороги.

Это был мастерской ход. Он переводил агрессию в плоскость интереса. Бояре были озадачены. Они готовились к бою на поле брани, а их вывели на поле, правила которого они не понимали.

— А если они «комбайн» примут, и всё равно нападут? — спросил Владимир, но уже без прежней уверенности.

— Тогда, — голос Ярослава стал холодным и отчеканенным, — мы встретим их не только мечами. Мы встретим их огнём из пушек, которые уже отливают в Краснограде по моим чертежам. Да и после смерти Всеволода не решатся они. Но это — крайняя мера. Невыгодная.

В палате воцарилась тишина. Формальный совет подошёл к концу, так и не приняв ни одного формального решения. Но Ярослав добился своего. Он не отверг старых бояр в лоб — он сделал их предложение мелким и нелепым на фоне его грандиозных планов. Он показал, что настоящая власть и ресурсы уже не здесь, в этой дубовой палате, а там, в Краснограде, где день и ночь кипит работа на будущее.

Бояре расходились неудовлетворённые, но притихшие. Им нечего было противопоставить этой новой, сложной реальности, где врага можно превратить в налогоплательщика, а силу измерять не числом мечей, а мощью машин и полновесностью торгового оборота. Они проиграли, даже не начав спор. А Ярослав, дождавшись, когда за последним из них закроется дверь, тихо вздохнул. Ещё один ритуал соблюден. Теперь можно было возвращаться к настоящему делу. Он поднялся и отправился на главный торг, чтобы получить экономический отчет.

Золотая осень разлилась по рязанской земле, окрашивая листву в багрянец и наполняя воздух терпким ароматом спелых яблок и дымком печей. На главной торговой площади кипела жизнь — шум голосов, скрип телег, звон монет сливались в единую симфонию процветания.

По оживленным рядам неспешно шествовал Ярослав в сопровождении двух своих ближайших сподвижников.

Филимон, дородный купец в роскошном кафтане из византийского шелка, с золотой цепью на груди, жестикулировал, расписывая выгоды:

— Взгляни-ка, княже, на этот лён! В прошлом году за такую партию давали три гривны, а ныне все пять отдают! Да мы…

Яромир, сухопарый и подтянутый, в скромном, но безупречно сшитом кафтане, тут же поправил:

— Четыре с половиной, Филимон. Не преувеличивай. Но действительно — урожай отменный.

Ярослав с улыбкой наблюдал, как вокруг них закипает торг:

— Вижу, биржа не зря зерно в цене подняла. А как дела с керосином?

Филимон, не дожидаясь, встрял:

— О! Черниговский архиепископ целый обоз прислал за ним! Свечи, говорит, в храмах дорогие, а твои керосиновые лампы и горят ярче, и…

Яромир, перебивая, добавил деловито:

— Заключили контракт на поставку. Плюс смоленские купцы просят увеличить объемы. Нужно расширять промыслы.

Проходя мимо ряда с керамикой, где горшки и миски сверкали глазурью, Ярослав заметил:

— Мастерские Ильи Федоровича не стоят на месте?

Филимон рассмеялся:

— Да они уже на три года вперед заказы расписали! Твой стекольщик Илья с ума сходит — то окна для Новгорода, то эти твои лампы…

Вдруг их внимание привлек шум у мехового ряда. Группа степняков оживленно торговалась за партию беличьих шкурок.

Яромир, понизив голос:

— Те же, что в прошлом году нападали в Вороний Град. Теперь торгуют. Любопытная перемена.

Ярослав кивнул, наблюдая, как бывшие враги с азартом сбивают цену:

— Выгоднее торговать, чем воевать. Кстати, о выгоде — как там с рельсами?

Яромир тут же перешел к делу:

— Ждем поставок. В Краснограде теперь очереди…

Их разговор прервал мальчишка-разносчик, предлагавший попробовать свежий мед:

— По пробуйте мед дяди с нашей пасеки!

Филимон, не удержавшись, купил сразу три горшочка:

— Для переговоров пригодится!

Ярослав, глядя на оживлённую площадь, где вятичи, степняки и купцы с дальних путей вовсю торговались, не толкаясь, а словно в танце обмениваясь товарами, тихо усмехнулся:

— Вот она, новая Русь. Не война решает, кто сильнее, а то, что ты можешь дать этому миру.

Филимон, облизав ложку с густым мёдом, хитро прищурился:

— А ещё лучше — когда хватает одного взгляда на твои товары, и у воина в руке меч сам тяжелеть начинает. Потом опускается. А потом он спрашивает: А у вас чай с медом есть?

Они рассмеялись.

После инспекции Ярослав уединился в своем рабочем кабинете, на столе лежала развернутая карту. Ярослав стоял, опершись о резной дубовую столешницу, его пальцы неспешно вычерчивали невидимую линию вдоль извилистого русла Дона — вниз, все ниже, к синей капле Азовского моря. За окнами княжеских покоев осенний ветер шевелил пожелтевшие листья, будто перелистывая страницы грядущих походов.

Опять на юг… — прошептал он, и слова застыли в воздухе, смешавшись с дымом от лампады.

Каждый день прибывали новые люди — бледные от северных туманов новгородцы с мозолистыми руками ремесленников; владимирские пахари, чьи спины сгорбились под вечным неурожаем; псковские охотники с глазами, привыкшими высматривать добычу в сумраке хвойных лесов. Все они толпились на рязанском торжище, простирая руки за куском хлеба и клочком земли. И земля эта кончалась.

Карта под пальцами будто оживала. Вот излучина Дона, где можно поставить новую крепость — кирпичную, с круглыми башнями по византийскому образцу. Вот плодородные черноземы, где колосилась бы пшеница гуще, чем в самых щедрых владимирских угодьях. И там, в синеве нарисованного моря, уже мерещились корабли — настоящие морские ладьи с парусами, надутыми южным ветром.

Ярослав закрыл глаза, и перед ним вставали картины грядущего: весенний звон топоров на новой засечной черте; летний грохот первых повозок по только что проложенной узкоколейке; осенний караван стругов, груженых не только нефтью, но и зерном, медом, стеклом — всем, что так жадно покупали греческие купцы в устье Дона.

Но за этим видением вставали другие образы: степные орды, черные тучи стрел, вой волков, чующий добычу. Ярослав потрогал рукоять меча — холод металла вернул его к действительности. Теперь у него были не только мечи. Пушки, что разят на версту. Союзные племена, прикормленные зерном и железом. И главное — торговые пути, перерезать которые не посмеет даже самый отчаянный степной хан.

За окном пропел первый петух. Рассвет окрашивал восток в бледно-розовые тона. Ярослав свернул карту, затянул ее шелковым шнуром. Решение созрело, как спелый плод.

Он потушил лампу. В предрассветной синеве уже угадывались очертания нового дня — дня, когда начнется подготовка к последнему, решительному броску на юг.

Золотистые лучи осеннего солнца, пробиваясь сквозь оконца, рисовали на дубовых половицах причудливые узоры. Ярослав, только начавший пробуждаться от тревожных снов о южных походах, вздрогнул, когда дверь с грохотом распахнулась.

— Папа! Вставай! Солнце уже на середину неба взошло!

Святослав, его четырехлетнее отражение с румяными щеками и взъерошенными волосами, влетел в покои, потрясая деревянным мечом. На его подоле болталась двухлетняя Аннушка, упрямо цепляясь маленькими ручонками за братову рубашонку.

Ярослав, притворно застонав, ухватил сына за пояс и поднял в воздух, заставив визжать от восторга. Анна, не желая оставаться в стороне, тут же протянула ручки:

— И меня! И меня подними!

Князь, смеясь, посадил обоих на широкие плечи, и так, под детский смех, направился в горницу, где уже разливался аромат свежеиспеченных калачей.

Марфа, высокая и статная в утреннем свете, поправляла скатерть. Ее тонкие пальцы, привыкшие и к прялке, и к княжеским печатям, ловко расставляли глиняные миски.

Опять без сна ночь провел? — спросила она, бросая взгляд на синеву под глазами мужа.

Ярослав, усаживая детей, только махнул рукой:

— Карты да отчеты. Южные земли не дают покоя.

Святослав, набивая рот блинами, выпалил:

— Папа, а правда, что ты вчера целый обоз с солью привёз?

— Не с полным ртом, — мягко поправила Марфа, но глаза её смеялись.

Анна, старательно ковыряя ложкой в твороге, вдруг заявила:

— Я тоже хочу соль возить!

— Ну ты, смотри, — хмыкнул Ярослав, — соль — дело серьёзное. Не то, что игрушки таскать. За неё и князья бьются, и купцы дерутся.

— А я аккуратно! — выпалила она. — И платок на голову повяжу, как у тётки Анюты!

Все рассмеялись, а Марфа, покачав головой, добавила:

— Ну что ж, видно, в доме скоро будет целая купеческая династия.

Смех прокатился по горнице. Даже суровые няньки у дверей не смогли сдержать улыбок.

Когда дети убежали во двор, Святослав воевать, а Анна кормить голубей с нянечкой — Марфа налила мужу травяного чаю:

— Феодор вчера снова просил аудиенции. Говорит, ганзейцы предлагают доброе железо.

Ярослав задумчиво провел пальцем по краю чаши:

— Пусть приходит. Но сначала — к Яромиру на биржу. Пусть цену узнает.

За окном раздался визг Святослава — судя по всему, битва с учителем принимала серьезный оборот. Но здесь, в солнечной горнице, среди запахов свежего хлеба и детского смеха, все тревоги казались такими далекими…

Ярослав поймал руку жены, ощущая под пальцами тонкие узоры княжеских перстней.

— Завтра, — прошептал он, — завтра хоть на полдня все оставлю. Может, в баню сходим? Как в старые времена?

Марфа улыбнулась, и в этом утреннем свете она была все той же девушкой, которую он когда-то привез в свой терем.

— Как в старые времена — кивнула она, зная, что завтра будут новые отчеты, новые дела, новые походы. Но сейчас в этот тихий утренний миг был только их, ради которого стоило завоевывать целые миры.