Принцессы на обочине: Дворец на двоих

ЯБЛОНЕВЫЙ САД

— Мамочка! Мама! Алло! Ты слышишь меня?

Междугородний телефон-автомат безжалостно глотал одну пятнашку за другой.

В трубке трещало и шумело. Ну и хорошо: сквозь помехи мама не услышит, как Наташе плохо.

Услышав мамин голос, такой родной, такой ласковый, она будто бы вновь стала маленькой девочкой. Эх, если бы мама была рядом! Она бы прижала дочку к себе, успокаивая: «Наталья, не надо, не надо, все пройдет!»

И вдруг из телефонной трубки донеслось:

— Ну что ты, Наталья, не надо, не надо, все пройдет!

— Мамочка, все хорошо! — выкрикнула Наташа.

— Что случилось, дочка? — не поверила мать. — Двойку получила?

— Не-ет! Вся пятерки и одна четверка.

— Значит, поступила?

— Не-ет!

— Не понимаю… — растерянно сказала мать.

В автомате звякнуло: еще одна монетка провалилась.

Наташа поняла, что надо взять себя в руки, иначе она не успеет ничего выяснить.

— Я тоже ничего не понимаю! — сказала она. — Говорят, это из-за анкеты.

— Что из-за анкеты?

— Не приняли.

— Ты что, неправильно заполнила анкету? Так попроси чистый бланк и перепиши! Глупость какая-то.

— Да нет! Там вроде бы что-то не в порядке… как это… с биографией.

Мать долго молчала. Целых две монеты.

— Какая у тебя биография? — наконец сказала она. — Тебе же всего семнадцать, только школу окончила! Причем с золотой медалью. Натворить-то ты еще не успела ничего! Член ВЛКСМ, всегда на хорошем счету.

— Там вроде бы что-то с родственниками. Родственники не те.

Мама даже рассердилась:

— Какие еще родственники! Отец воевал. Я всю жизнь работаю учительницей. Я не министр, конечно. И не депутат Верховного Совета. Но профессии своей мне стыдиться нечего. Мы ведь с тобой одни на белом свете — больше у нас родных нет. А преступников или диссидентов в нашей семье никогда не было. И не будет!

В трубке пискнуло: предупреждение, что говорить осталось тридцать секунд.

— Ты пойди и скажи им: так и так! — горячилась мать. — Скажи: моя мама всегда учила детей только добру! Какие еще родственники? Пусть проверят, здесь какая-то ошибка!.. Этого не может…

Послышались короткие гудки. Разговор окончился. Больше пятнашек у Наташи не было.

Наивная мама! Она думает, что справедливость всегда торжествует.

Наташа по маминому совету пошла в отдел кадров МГИМО, чтобы выяснить ситуацию, но с ней там и разговаривать не стали.

Наверное, надо было собираться домой.

А Наташа представила себе, как знакомые начнут спрашивать маму:

— Как же так? Дочка учительницы — и провалилась? Разве вы не могли ее подготовить получше?

Вот мама входит в учительскую, и коллеги молча поворачиваются в ее сторону: кто сочувствующе, а кто и со злорадством. Маму любят далеко не все учителя, потому что ее слишком любят все ученики.

Нет, Наташа не должна возвращаться домой с позором.

И потом, как уехать, если Андрей останется в Москве? Неужели расстаться?

Нужно искать какой-то выход.

А что его искать, он же есть, и очень простой!

Еще мама говорила.

Сейчас июль. Надо просто забрать документы и отнести их в другой институт, в котором приемные экзамены в августе.

МГУ? Вот, пожалуй, то, что надо.

Высотное здание, Ленинские горы, Москва-река. Место, где Герцен и Огарев давали свою клятву. Там красиво.

Да, надо поступать в МГУ…

Это, конечно, не МГИМО, но все же…

Но какое разочарование!

Философский факультет, который выбрала Наташа, находился вовсе не в высотном здании университета, как она предполагала, а в расположенном возле проспекта Вернадского гуманитарном корпусе.

Корпус этот представлял собой огромную одиннадцатиэтажную серую прямоугольную коробку и выглядел весьма непривлекательно.

Зато дорога к нему была приятной.

Выйдешь из метро — и на тебя тут же пахнет садом. Будто пропитанная выхлопными газами столица осталась где-то позади, уступив место зеленой деревеньке…

По обе стороны проспекта в два ряда посажены яблони. Год выдался урожайным, и ветви были увешаны плодами, едва начавшими наливаться.

«Никогда не ешь зеленых яблок», — всегда строго выговаривала ей мама. Но Наташа обязательно каждый год нарушала этот запрет.

Что может быть вкуснее кислого-прекислого, твердого-претвердого крохотного яблочка! Откусишь чуточку, сморщишься от оскомины и наблюдаешь, как на месте укуса мякоть на глазах становится бурой, ржавой. Глотаешь понемножку, с трудом. Если удастся доесть до сердцевины, то семечки там беленькие, мягкие. Их тоже разжевываешь, у них свой, особый вкус.

И вот надо же — здесь, в Москве, где все только магазины, яблоки растут прямо посреди улицы!

Наташа поднялась на цыпочки и потянулась к нижней ветке, предвкушая удовольствие.

Вдруг откуда ни возьмись выскочила на нее огромная тетка в оранжевом рабочем жилете.

Она держала лопату. И не просто держала, а замахнулась на Наташу, точно собираясь рубануть.

— Много вас тут, умных таких! — завопила она. — Яблочек им на халяву! Ты их сажала?

— Нет, — Наташа отступила с газона на тротуар. — А вы сажали?

Тетка даже задохнулась от такой наглости:

— Я асфальт кладу! А ты мотай отсюда, соплюха!

— Извините, — сказала Наташа и пошла дальше вдоль стройной чугунной решетки, ограждавшей территорию университета.

За университетской оградой не было яблонь, зато росло много вишневых деревьев.

«Представляю, как тут красиво весной, когда все цветет, — подумала девушка. — Вот поступлю — погуляю тут, все осмотрю. Только бы поступить. Я должна поступить!»

С первого экзамена — сочинения — жарища стояла за тридцать.

Весь огромный поток абитуриентов впустили в большую лекционную аудиторию на первом этаже гуманитарного корпуса, где столы были расположены амфитеатром.

Наташа слегка замешкалась, и ей досталось место у окна, на самом солнцепеке. Окна без штор, духотища, дышать нечем, щека и ухо, кажется, сейчас расплавятся.

Однако темы оказались для Наташи несложными. Она писала о Гоголе — ее и мамы любимом писателе. Кроме того, как опытная учительница, мама предвидела, что во многих вузах среди тем сочинения будут гоголевские, ведь в этом году исполнилось 130 лет со дня смерти писателя.

Поэтому Наташа писала не только легко, но и с удовольствием.

Она словно бы воочию видела и разросшийся плюшкинский сад, и нелепую беседку Манилова с надписью «Храм уединенного размышления». Ей казалось, что она чувствует вкус балычков и пирогов с осетриной и груздями, которыми лакомятся гоголевские герои, и трясется на бричке по пыльному тракту вместе с Чичиковым.

Она позабыла и про жару, и про экзаменационные волнения, и про свою предыдущую неудачу в МГИМО. И будто бы в руке ее была не простая школьная шариковая ручка за тридцать пять копеек, а белоснежное гусиное перо. Это было настоящее вдохновение!

И оно принесло свои плоды.

Наташа сдала свою работу первой — другие абитуриенты еще трудились над черновиками, а она уже успела переписать все набело.

Проверяла тщательно: а вдруг где-то случайно пропущена какая-нибудь коварная запятая?

Когда она положила свое сочинение на стол, экзаменатор посмотрел на нее удивленно:

— Вы что, решили не дописывать? Не справились?

— Кажется, справилась, — ответила она. — Не знаю.

И пошла из аудитории, покачиваясь и уже плохо что-либо соображая.

На улице она жадно ловила ртом воздух.

Лишь теперь Наташа заметила, что лицо у нее пылает, а волосы на лбу слиплись от пота.

Она пошла по дорожке под деревья, в благодатную тень, откуда веяло прохладой.

Перед ней блеснула вода: тут были два бассейна, или искусственных пруда.

Вокруг, на травке, сидели и лежали парни и Девушки — спокойно, безмятежно, сонно. Тоненькая девушка в гимнастическом трико выделывала на берегу умопомрачительные сальто, и никто на нее не обращал внимания.

Наташе безумно захотелось окунуться в воду — и лучше бы с головой. Она оглянулась: нет, никто не купается. И она ограничилась тем, что сбросила босоножки и зашла в бассейн по колено. Умылась, смочила волосы и, не боясь помять или испачкать свое экзаменационное платье, уселась по-турецки прямо на землю. Ох, хорошо!

— Что, с экзамена? — раздался рядом насмешливый женский голос.

Наташа подняла глаза — и оторопела.

«Наверное, кинозвезда!» — подумала она.

Перед ней стояла стройная брюнетка с огромными ярко-зелеными глазами. На плече у незнакомки висела разноцветная спортивная сумка, явно иностранная, из которой торчала ручка теннисной ракетки. Она шла со стороны кортов — видимо, только что закончила играть. И тем не менее ее пышные волосы были в идеальном порядке.

— Ну, и что это мы такие очумелые? — дружелюбно улыбнулась красавица, присаживаясь рядом с Наташей. — Не сдала, что ли? Срезалась?

Наташа была удивлена и польщена ее вниманием:

— Нет, мы сочинение писали.

— А, тогда понятно. В большой аудитории, что ли? Значит, перегрелась. Летом там духовка. Зато зимой — морозильник. Ты на какой факультет идешь?

— На философский.

— О! — обрадовалась незнакомка. — Коллега!

— Вы там учитесь? — восхищенно спросила Наташа.

— В аспирантуре, — ответила красавица.

Со стороны теннисных кортов к ним приближались несколько парней с ракетками.

— Ирина! — позвали они. — Идешь?

— Сейчас, сейчас! Я тут новичков к культуре приобщаю. Это в перспективе наш человек.

Она достала из сумки пачку сигарет и зажигалку, протянула Наташе:

— Хочешь? Нервишки успокоятся.

Та испуганно отпрянула, вспомнила сигарету в кафе:

— Что вы, спасибо, я не курю.

Ирина рассмеялась:

— Молодец. Правильно делаешь. Я тоже собираюсь бросать. Только никак не дождусь лунного затмения.

— Почему затмения? — не поняла Наташа.

— А как же! В затмение можно легко избавиться от дурных привычек и вообще всяких пороков. Только перед этим надо три дня поститься.

— Вы что, верующая? — спросила Наташа.

Ирина звонко рассмеялась:

— Ну, девочка, ты совсем не в курсе! Разве верующую возьмут в аспирантуру? Тем более на философском факультете. У нас же сплошной материализм.

Ирина глядела на нее со снисходительной жалостью, как на больную:

— Ну, и что это мы такие запуганные? Отличницей небось в школе была?

— Да.

— Будь готов — всегда готов? Служу Советскому Союзу?

Наташа промолчала, чувствуя издевку.

Аспирантка примирительно похлопала ее по плечу:

— Ладно, ладно, не обижайся. Такая уж я стерва. Прости.

Она вынула изящный блокнотик в кожаной обложке, вырвала оттуда листок и нацарапала на нем несколько цифр:

— Вот мой телефон. Тебя как зовут-то?

— Наталья.

— Натали! Красивое имя. Слушай меня, Натали. Будут неприятности во время экзаменов — звони мне, не стесняйся. Посодействую. У меня тут есть… кое-какие связи. Не будет неприятностей — все равно звони. Я тебе покажу в Москве много интересного. Познакомлю с нашими компаниями. Ты ведь откуда-то из глубинки?

— А что, это очень заметно? — уязвленно спросила Наташа, но листок, однако, приняла с благодарностью.

— Ничего, поступишь — окультуришься, — утешила ее Ирина. — Гарантирую: будешь иметь успех. Приодеть только тебя чуть-чуть, а то у тебя прикид, как на полотнах передвижников. Мужчины любят модных девочек.

— С мужчинами я не могу, — покраснела Наташа. — У меня уже есть.

— Ты замужем, что ли?

— Н-нет. Но мы…

— А, понятно, понятно. Любовь до гроба, да? Ох, прости, прости, ты опять обижаешься. Тогда мужчинки отменяются, а насчет всего остального — звони, не стесняйся. Обещаешь?

— Обещаю.

— Тогда чао! И береги свою любовь до гроба.

Ирина легко поднялась и мягкой походкой направилась к группе парней, терпеливо ожидавших, когда она освободится. Видно было, что они готовы были бы ждать ее хоть час, хоть день, хоть месяц.

И неудивительно, ведь таких женщин — одна на миллион.

Когда компания скрылась за деревьями, Наташа опустила взгляд на свое платье.

Еще сегодня утром это платье казалось нарядным и было любимым, а теперь вызывало лишь отвращение. Как на полотнах передвижников, надо же! На ум пришла картина «Бурлаки на Волге». Вот-вот. Лохмотья. Старье.

А как хочется встречать повсюду, как эта ослепительная Ирина, восхищенные взгляды!

Ничего. Зато у нее, Наташи, есть Андрей. И он принадлежит ей одной.

Обращаться к Ирине за содействием не понадобилось.

За сочинение Наташа получила «отлично», и на этот раз ее золотая медаль сработала: остальные экзамены сдавать не пришлось, зачислили сразу.

Никаких претензий к злополучной анкете тоже не возникло. Видимо, в МГИМО тогда просто ошиблись, а потом не захотели устраивать лишнюю возню с проверками и перепроверками. А может, такой уж там институт «блатной» и поступить туда могут только «позвоночные» — то есть по звонкам «сверху». Остальным просто отказывают под каким-нибудь предлогом.

Ну и что ж, пускай.

Наташа уговаривала себя: «Университет ничуть не хуже, чем МГИМО. Не хуже. Не хуже. А даже лучше».

Поначалу эти самовнушения действовали плохо. Она все равно чувствовала себя уязвленной, несправедливо обиженной.

Даже новенький студенческий билет в хрустящей синенькой корочке не доставил ей радости. Хорошо хоть фотография на нем была приличная, не слишком унылая. Ведь они с Андреем ходили фотографироваться перед экзаменами в МГИМО, когда Наташа была полна надежд и уверенности в себе.

Во время зачисления, когда председатель приемной комиссии пожал ей руку и объявил: «Поздравляю вас, Денисова! Теперь вы студентка университета!» — она в ответ не смогла даже улыбнуться.

Оттого, что удача пришла к ней не сразу, она ощущала себя как бы студенткой второго сорта, не совсем настоящей.

Ей постоянно вспоминался тот солидный человек в хорошо сшитом костюме, который подходил к ней в коридоре МГИМО, предлагая помощь. Ничего у нее не вышло. С мечтой пришлось проститься.

Но что теперь делать! И она упрямо и методично повторяла про себя, а иногда и вслух: «Университет лучше, лучше, лучше!» И сама себе не верила.

Однако время шло, и Наташа начинала постепенно оттаивать.

Первый толчок к этому произошел еще до начала занятий.

На последние дни августа было объявлено общефакультетское собрание. А так как места для студентов всех курсов не хватило бы и в самой большой аудитории, то сбор назначен был в спортивном зале.

После зачисления Наташа прогулялась немного вокруг гуманитарного корпуса и увидела одноэтажное прямоугольное здание с плоской крышей.

Подойдя к нему, она едва не вскрикнула.

Прямо перед ней из-за угла здания, точно в ужасном сне, вдруг возникла шеренга бегущих негров-великанов. Негры были по пояс голые, в разноцветных трусах и громко пыхтели.

Это тренировались члены университетской баскетбольной сборной, в которой, как она узнала позже, было много африканцев и латиноамериканцев.

Наташа решила, что здание, вокруг которого бегают негры, и есть спортзал.

И в день факультетского собрания направилась прямиком туда.

Распахнула дверь и опешила.

Вместо ректора, декана и прочего университетского начальства ее встретила рыжая лошадь! Она подошла к Наташе и доверчиво положила морду ей на плечо.

Девушка боялась пошевелиться — не от страха, а от восторга. Лошадь шевелила толстыми губами и, казалось, что-то шептала. Делилась с Наташей своими секретами.

— Матильда! — позвал парень в жокейской кепочке. — Иди сюда, родная!

Но Матильда не хотела покидать Наташу.

Парень подошел ближе.

— Вы ей понравились, — сказал он. — Матильда разбирается в людях. Вы — хороший человек.

— Спасибо, — растерянно ответила Наташа не то ему, не то лошади.

— Записывайтесь. Станете нашей первой ученицей. Мы конноспортивную школу открываем.

— Мне надо на собрание. В спортзал. Это сюда?

Парень рассмеялся:

— Нет, это не спортзал, это называется манеж. Спортзалы во-он там!

— Спасибо, извините.

— Придете заниматься-то?

— Обязательно! — воскликнула Наташа и побежала в указанном направлении.

«А ведь, пожалуй, МГУ и в самом деле лучше!» — подумала она — впервые искренне.

А потом начались занятия, и для нее стало окончательно ясно, что ничего на свете лучше университета быть не может.

Конноспортивную школу, правда, так и не открыли, лошади вскоре куда-то бесследно исчезли из манежа, и никто о них больше не вспоминал.

Но теперь уж ей нравилось тут все. И напряженная сосредоточенность лекций, и шумное многолюдье перерывов. И буфет, в котором долго-долго стоишь в очереди и наконец-то, как награду за терпение, получаешь крошечную порцию салата из капусты и стакан сладкого чая. И разговоры! Разговоры обо всем! Вольные, умные, честные! Веселые разговоры о будущем! Студенческие беседы!

Наташа полюбила даже сам гуманитарный корпус, который вначале показался ей таким безликим. Теперь это было уже не просто строение, а источник, из которого можно было черпать разные удивительные сведения о мире древнем и мире настоящем. И строить разные концепции о мире грядущем.

Университет превратился для нее в «альма матер» — в полном смысле этих древних латинских слов.

Да это же просто удача, что ее не приняли в МГИМО!

Настроение омрачалось лишь одним: они с Андреем жили в разных общежитиях.

— Татка, Татка, ну иди же скорей!

Андрей с силой притянул ее к себе и начал жадно целовать, подталкивая к дивану.

— Подожди, Андрюша, подожди. Я не могу вот так… сразу. Ты бы хоть сказал мне сначала что-нибудь…

— Ну что, что сказал?

— Что-нибудь ласковое!

— Вот я и говорю — иди ко мне!

Чувствуя, что она медлит, Андрей подхватил ее на руки и сам уложил.

— Глупенькая, — торопливо зашептал Андрей, украдкой глянув на часы. — У нас времени мало. Скоро вернется чилиец.

Наташа испуганно оттолкнула его, опустила ноги на пол:

— Скоро — это когда?

И она тоже посмотрела на часы.

— Боже мой! — Она суетливо засобиралась, поправляя на себе одежду. — Я же не успею до одиннадцати добраться к себе в общагу! Меня ведь на вахте не пропустят!

Андрей в сердцах так пнул этажерку с книгами, что она рухнула и учебники рассыпались по полу:

— Я не могу так больше, не могу, не могу!

— Я тоже, — тихо сказала Наташа и выскользнула из комнаты, не попросив проводить ее.

Андрей ничком бросился на диван и застонал.

Надо было что-то предпринимать. Это невыносимо — жить в разных общежитиях. Порядки драконовские. Заходит кто-то посторонний — обязан оставить на вахте документ и сообщить, в какую комнату идет. Гости — только до одиннадцати. А в одиннадцать входную дверь вообще запирают — ни войти, ни выйти.

Что делать?

Снять квартиру? На это двух стипендий не хватит. Отец, как назло, не шлет ни копейки.

Хоть в дворники иди.

А что? Это идея. Дворникам, говорят, предоставляют жилье. И одновременно это — заработок.

Но ведь какой позор! Однокурсники просто засмеют. Где им понять: ведь многих из них на занятия и с занятий возят на родительских черных «Волгах», а то и «Чайках».

Андрей вспомнил, как отец частенько повторял одну и ту же фразу — назойливо и нравоучительно:

— Учись хорошо, сынок, а то дворником станешь!

«Ну и стану, папочка, а что! И в твоей помощи я не нуждаюсь! И буду любить кого захочу! И женюсь на ком захочу!»

— Наташа! — произнес он вслух. — Татка!

Ради Наташи он готов на все. В дворники — так в дворники. А от однокурсников это можно и скрыть…