Призрак миссис Рочестер

Глава двенадцатая

Уже больше трех недель я жила в Торн Блаффсе. Только что вернулась с занятий по йоге, где снова была Элла Махмед. Умная, дерзкая, смешливая, она нравилась мне все больше и больше. Мы договорились о дне, когда я приеду к ней в ее галерею керамики.

Я также познакомилась с другими ученицами, которые называли себя «почти завсегдатаями». Их имена напоминали начало детской считалочки: Конни, Терри, Хани, Пэм. Все были разведенными, кроме Пэм, вдовы. Они носили массивные украшения и специальные легинсы для йоги. Все они считали, что Эван Рочестер дьявольски сексуален. И у всех нашлось по несколько изобличительных историй.

Конни: «Однажды он вытащил Беатрис из ресторана с такой силой, что мог сломать ей руку».

Хани: «Однажды она пыталась сбежать от него, но он поймал ее и с тех пор держал под замком».

Все это они услышали от друзей или друзей друзей – сплетни, которым нельзя верить. Хотя мне и не терпелось услышать ту интересную историю, которую обещала рассказать Элла, – у меня было ощущение, что ее рассказ точно окажется правдой.

Я поставила «Лэнд-Крузер» на место и выбралась, как вдруг в небе раздался оглушительный рев: над домом теперь кружил черно-желтый вертолет. Он снижался, точно громадный шершень, на взлетно-посадочную площадку чуть дальше за домом. Возвращаясь к своему коттеджу, я увидела, как он уже взлетал, направляясь на север, и кроны деревьев гнулись под поднимаемым лопастями ветром.

Отис вроде бы упоминал, что раньше Эван по выходным прилетал на вертолете из своего дома в Сан-Франциско, но теперь использовал его только для срочных встреч.

И с кем же ему так срочно надо встретиться?

Буква «Л» мелькнула перед глазами. Единственная буква инициалов на открытке, прикрепленной к вазе дорогих тюльпанов.

Что за ерунда.

Вертолет все уменьшался и постепенно стал пятнышком вдали, а я тем временем дошла до коттеджа и отперла дверь полученным тяжелым железным ключом. Неожиданно меня посетило чувство пустоты. Несмотря на вечный шум прибоя снаружи, в комнате тяжелой завесой висела тишина.

В кофемашине еще оставалось немного утреннего кофе, и я подогрела его в кастрюльке на плите, добавив капельку меда для вкуса.

Раздался сигнал сообщения: Уэйд О’Коннор, по-прежнему проверявший, все ли со мной в порядке.

Рассмеявшись, я набрала ответ:

Я села за стол и задумалась. А потом написала:

Не успела я отправить сообщение, как раздался телефонный звонок.

– О чем ты говоришь? – требовательно спросил мой бывший начальник. – Кто-то шпионит за тобой и ты считаешь, что это Беатрис? Бродит в лесу по ночам?

– Да нет. Ну, ты же знаешь, что порой воображение у меня слишком разгуливается. Особенно ночью, когда я тут одна – всякая чушь и лезет в голову.

– А как же тот крик?

– Сложно объяснить. Будто ребенок кричит от ужаса. Эван сказал, что это какая-то сова, но я переслушала кучу их голосов, уханья и клекота, и ничего похожего.

А потом пару раз мне казалось, будто я видела что-то вроде белесой фигуры… Вроде как призрачной.

– Погоди. Теперь ты говоришь, что она призрак?

– Нет. Просто мне порой чудилось чье-то присутствие снаружи. И здешняя домоправительница, Аннунциата, тоже, как мне кажется, это чувствует. Она зажгла у моей кровати свечу – ну, церковную, знаешь? Чтобы отогнать злых духов.

– Так она злобный призрак?

– Да нет же! – с нажимом возразила я. – Уверена, это вообще пустяк. Просто мне жутко любопытно, что же случилось с Беатрис. А ты сам этот интерес и подогреваешь, если помнишь.

Уэйд только хмыкнул.

– Кейко это не понравится. Она считает, что тебе вообще не стоило уезжать из Нью-Йорка и ввязываться в такое рискованное дело. И я вроде как согласился, а теперь точно считаю, что тебе пора оттуда убираться.

Мысль об отъезде неожиданно вызвала у меня панику.

– Да брось, Уэйд, – поспешно возразила я. – Мы с тобой оба обожаем придумывать истории. Мне нечего бояться и незачем уезжать. Да я и не хочу. У нас с Софией только начало получаться заниматься, я не могу ее сейчас бросить. И Отис на меня рассчитывает.

Уэйд задумчиво хмыкнул.

– Так, смотри. Через пару недель мы собираемся в округ Марин, на свадьбу однокурсницы Кейко, и Бенни возьмем с собой, хотели посмотреть гигантские секвойи на обратном пути. Но можем вместо этого заехать к тебе.

– Не меняйте свои планы из-за меня. Серьезно, Уэйд. Я в порядке.

– Я надеюсь, – вздохнул он.

Пятнадцать минут спустя телефон у меня снова зазвонил: на этот раз звонила жена Уэйда, Кейко. Она работала в фирменном бутике женской одежды и была очень прагматичной в самом положительном смысле слова, и мы общались так же близко, как и с Уэйдом, тем более что они назначили меня неофициальной крестной мамой их пятилетнего сына Бенни.

– Уэйд сказал тебе, что я выжила из ума? – усмехнулась я в трубку.

– Не совсем, – рассмеялась в ответ она. – Сказал, что беспокоится за тебя, что у тебя может разыграться воображение или еще хуже – что вокруг тебя в самом деле могут оказаться какие-нибудь психи. Так что мы приедем к тебе – мне кажется, отличная идея. Отведем Бенни в аквариум Монтерея, ему понравится. Но сначала заедем к тебе.

– Мне нельзя приводить сюда гостей. Можем встретиться в Монтерее.

– Ага, видишь? Тебе нельзя приводить гостей, теперь я волнуюсь еще больше.

– Все вовсе не так зловеще, как кажется. Эван просто защищает свое право на личную жизнь.

– Ты зовешь его Эваном?

– Ну да. А как еще мне его звать? Мистером?

Она вздохнула.

– Ох, не знаю, Джени. Но думаю, ты в большей опасности, чем думаешь. После всего, через что тебе пришлось пройти в прошлом году… мне будет спокойнее, когда я тебя сама увижу.

– И убедишься, что меня еще не убили?

– Для начала, – хмыкнула она.

– Все в порядке, – пообещала я. – Честное слово. Буду очень рада, если все-таки решите приехать. Скажи Бенни, что я по нему скучаю, и поцелуй его от меня крепко-крепко, хорошо?

– Он говорит, что уже слишком взрослый для поцелуев. Теперь его можно только обнимать.

– Тогда скажи ему, что я посылаю ему большие-пребольшие обнимашки.

Мы попрощались, и я допила остатки кофе. Уэйд был прав: я выдумывала и развивала какие-то безумные истории. Наблюдающий за мной призрак Беатрис, кричащий по ночам… если за мной кто и подсматривал, то точно кто-то живой и здоровый.

Но кто? Не Отис. Точно нет. Такого даже я представить не могла.

Ходящая во сне София? Может быть.

А это ощущение паники, охватившее меня при мысли, что придется уехать из Торн Блаффса? Уэйду я сказала правду: мне не хотелось оставлять Отиса и Софию. Но это была не вся правда.

Мне была невыносима мысль, что придется оставить Эвана Рочестера.

Тот огромный шершень, уносящий его, будто забрал у меня что-то, судя по появившейся внутри пустоте.

Какая глупость. Нужно взять себя в руки. Скоро занятия с Софией, и надо выглядеть собранной.

Сегодня девочку забрал Отис, заодно заехав к своему дантисту в Кармеле. Без чего-то четыре я направилась в Морскую комнату, пройдя через крытый переход, соединявший гараж и особняк. Начав спускаться на нижний уровень, я так и застыла: снаружи Морской комнаты стояла Аннунциата и, склонившись над кустами, посыпала корни белым порошком. С тех пор как Отис представил нас друг другу, мы и парой слов не обменялись; она по-прежнему убиралась у меня в коттедже, но всегда незаметно, каким-то образом зная, когда меня не было. И от этого мне становилось не по себе.

Было смешно избегать ее. Я подошла к ней и громко поздоровалась:

– Аннунциата, добрый день.

Женщина выпрямилась, и ее косы, перевязанные ярко-голубыми шерстяными нитками, скользнули по крепкой талии. Ничего, кроме цвета пряжи, в ее наряде не менялось: рабочий комбинезон и свободная рубашка цвета хаки, обувь на веревочной подошве.

Она вытерла руки о комбинезон, стряхивая порошок, и сердито взглянула на меня.

– Спасибо, что убираете у меня, – не сдавалась я. – И за свечи.

Она вообще меня слышала? Слышала, потому что все-таки коротко кивнула.

Неуверенно потоптавшись, я кивнула в ответ и, вымученно улыбнувшись, смущенно повернулась и прошла в Морскую комнату, все еще чувствуя на себе ее взгляд.

По комнате плясали золотистые лучи, напоминая брызги шампанского. Я положила вещи на стол, а когда обернулась, Аннунциаты уже не было.

Привлеченная источником этого лимонадного света, я подошла к высоким окнам. Поблескивающая серебром бухта манила к себе, словно показывая, что зайти в воду и искупаться, пусть и в вечернем платье, не такая плохая идея. Зазубренная макушка скалы теперь казалась сделанной из полированного стекла, и гребень торчал осколками – причем очень близко, будто до нее можно взять и дойти.

Отвернувшись от окна, я перешла к книжным полкам, встроенным в ближайшую стену. Редкие книги соседствовали с черной фарфоровой чашей и зеленым обелиском, а также жеодой на подставке: серая неприметная каменная поверхность изнутри была усыпана ослепительными розовыми кристаллами.

На нижней полке стояло несколько иллюстрированных изданий размером с кофейный столик. Тот изрезанный портрет под шкафом в старой башне? Присев на корточки, я поискала в названиях Модильяни.

Все книги оказались про искусство эпохи Ренессанса и назывались примерно так: «Шедевры Ренессанса», «Искусство Флоренции», «Итальянская скульптура эпохи Ренессанса».

Вытащив парочку, я уселась прямо на полу, скрестив ноги, и открыла первую книгу. «Эпоха Раннего Ренессанса в Италии». На титульном листе была подпись черными чернилами: «Беатрис Мак-Адамс-Рочестер».

Меня пробрала дрожь. Ее книга.

Одна страница была с загнутым уголком, и пальцы снова закололо: точно как в тех журналах, которые я нашла у себя в коттедже, каждый – с загнутыми уголками тех страниц, где Беатрис была на пике славы.

Я открыла нужную страницу: на ней – скульптура Донателло во всю страницу, «Кающаяся Магдалина». Совсем непохоже на Беатрис на пике славы или что-то близкое. Грубо вырезанная деревянная скульптура изображала не юную и прекрасную Марию Магдалину, нет, то была уродливая старуха, изможденная, с запавшими глазами, почти без зубов.

Но ее руки были прекрасны: с длинными тонкими пальцами, почти соприкасающимися, поднятыми в молитвенном жесте. И эти руки были жирно обведены черными чернилами.

Почему? Чтобы они казались связанными? Как у узницы?

Я открыла следующую книгу: «Искусство Флоренции». Та же подпись на титульном листе: «Беатрис Мак-Адамс-Рочестер», и снова единственная страница с загнутым уголком.

На ней оказалась та же самая репродукция, «Кающаяся Магдалина», и снова ладони – в яростно очерченном круге.

Но на этой странице на полях были нацарапаны какие-то слова, скорее похожие на порезы, чем на острый почерк. С изумлением я вспомнила разрезы на полях портрета в башне. Судя по всему, Беатрис писала на полях и раскромсала портрет. Но какая связь может быть между Модильяни из 1920-х годов и скульптурой эпохи Ренессанса? Никакого сходства между работами не было.

Я повнимательнее присмотрелась к обведенным в круг рукам Магдалины, сильным, сложенным вместе, как наконечник копья, в молитвенном жесте. Соединенные пальцы напоминали форму шпиля.

Шпиля собора.

И тут меня осенило: я вскочила на ноги и снова выглянула в окно, на бухту и на торчащую в море скалу, напоминавшую затонувшую церковь, а потом снова на руки скульптуры. Сердце заколотилось быстрее.

Представляю, как Беатрис в своем безумии решила, что сходство есть, увидела эту форму шпиля, а борозды в породе напомнили ей вены и жилки рук Марии Магдалины.

Мария. София сказала, что именно так Беатрис называла скалу.

Я оглянулась на белый шезлонг, тот, где, по словам Отиса, Беатрис проводила так много времени. С места, где он стоял слегка под углом, как раз прекрасно было видно и бухту, и зубчатые края каменного шпиля. А то красное пятно под ковром в центре комнаты и серебряный медальон от духов в центре?

Что же произошло в этой комнате?

За окном вновь показалась Аннунциата, и я, убрав книги обратно на полку, отошла к столу, где открыла ноутбук и уже не отрывала глаз от экрана.

– Я написала. – С этими словами София вырвала два листка из тетради на кольцах и передала мне. Сочинение на французском, которое я задала ей на нашем первом занятии две с половиной недели назад. Какие только отговорки ни шли в ход: и куча заданий по ее «настоящим» урокам, и сверхурочные тренировки перед турниром, чего только не было. Наконец я пригрозила забрать у нее телефон.

– Ты не можешь, – возмутилась она.

– Могу и заберу.

– А я отцу расскажу.

– На здоровье. Он меня поддержит, будь уверена.

Вряд ли она станет проверять, я даже не сомневалась.

Она и не стала.

Сочинение оказалось длиннее, чем я ожидала, целых две страницы печатными буквами. Я начала читать.

– Ты что, прямо сейчас будешь проверять? – негодующе воскликнула она.

– Именно, я и так долго ждала.

Пока я читала, она беспокойно ерзала на стуле. Ошибок была куча, она путала слова, да и просто по небрежности допускала промахи. Но сам текст был необычайно живым, с интересными находками.

В будущем она выиграет «Проект Подиум» с невероятным платьем (une robe incroyable) из искусственного обезьяньего меха и переработанной коричневой бумаги вместе с подолом из мармеладных клубничек (bonbons bisous). Она создаст комплект для Леди Гаги на «Грэмми» и шляпу с птичьими гнездами. Оттуда вылупятся птенцы голубей и полетят в зал, а Гага будет заказывать все новые платья для себя и друзей только у нее.

Последняя строка вызвала у меня укол боли:

Et puis je serai riche et je sauverai beacoup d’animals. Et egalement j’adoppterai une douzaine enfants orphelines.

Она станет богатой и спасет много животных, а также удочерит дюжину сирот.

– София, это великолепно!

– Ты так считаешь?

– Да, считаю. Ошибок много, с грамотностью прямо беда – и тебе все же придется начать ставить знаки акцентов. Но будущее время ты выучила, и само сочинение очень оригинальное. Мне понравилось, что ты хочешь спасать животных и детей. – И я поставила сверху страницы крупную пятерку.

Девочка зарделась от удовольствия, и я поняла, как ей не хватало подобной похвалы – особенно когда она знала, что заслужила ее.

– У меня идея, – решила я. – В качестве занятия по природоведению пойдем на пляж и пособираем камни, а завтра систематизируем и опишем, что из них что.

– Здорово!

Урок на свежем воздухе оказался отличной идеей: мы взяли с собой Пилота, и он носился туда и обратно по побережью, волоча за собой длинные плети водорослей. Мы набили сумки и карманы черными, зелеными, крапчатыми камушками, кусочками ракушек моллюсков и мидий, да так, что еле могли все это унести. Притащив свою добычу наверх и разложив сушиться, мы наконец выдохнули. Выглянувший к нам Отис, полюбовавшись на коллекцию, пригласил нас на обед, чили с олениной, и мы поели в комнате, отведенной под кинозал.

Чтобы познакомить Софию с Элизабет Тейлор, которую обожала моя мама, я включила фильм «Национальный бархат» (в итоге конь Пайболд понравился ей больше).

Потом, проскользнув в Морскую комнату, я забрала книги по искусству с собой в коттедж, все семь штук, и взялась просматривать снова.

В каждой из них страница с загнутым уголком была отведена репродукции «Кающейся Магдалины», но только в одной книге, «Искусство Флоренции», поля были исцарапаны черными чернилами. Внимательно присмотревшись в поисках имени «Мария», я различила только несколько заглавных «И» и, судя по всему, множество заглавных «Л».

Или мне показалось, потому что я уже везде видела эту «Л». «Л» как «лаванда»… Единственная «Л» зелеными чернилами на белой карточке.

Может, это никак и не связано с красным пятном под ковром в комнате или с медальоном от духов. И все же мне никак не удавалось избавиться от ощущения, что как раз таки связано.

Я в своей спальне, по-прежнему сжимаю в руке небольшое лезвие, и каждый вдох дается тяжело. Но голос Марии звучит так мягко, подталкивая меня к выполнению плана.

Пакет, Беатрис, – настойчиво шепчет она. – Поспеши, иди за ним.

Убрав нож в карман, я захожу в гардеробную и открываю одну из множества дверей. На полу лежит целая гора пакетов, и я выбираю один с надписью Neiman Marcus, черный и блестящий. Внутри в папиросной оберточной бумаге – новый сложенный свитер. Вытряхнув все из пакета, я уношу его обратно в белую ванную и кладу на пол рядом с душем.

Из коридора тихонько стучится женщина с косами и зовет меня:

– Миссис Беатрис? Я принесла ваш напиток.

Не бери, Беатрис. Она наложила на него проклятье.

Стук прекращается, но я знаю, что ведьма там, плетет свои заклинания.

Не беспокойся о ней. Время пришло, Беатрис. Действуй!

Вновь достав из кармана нож, я сбрасываю халат и ступаю под душ. Неожиданно внутри меня растет крик, такой громкий, что вот-вот он вырвется наружу.

Нельзя, Беатрис. Помни о ведьме у дверей.

Я молчу, старательно сдерживаясь, и поднимаю руку высоко над головой. Бритвой мне пользоваться запрещено, поэтому по всему телу успели отрасти волосы.

Прижав острый кончик ножа прямо под мышку, я нажимаю.

Внутри я кричу и не могу остановиться.

Укол лезвия отзывается жгучей болью, но мне становится хорошо.

Эван не вернулся ни тем вечером, ни следующим, и в итоге я спросила Отиса, куда он отправился.

– В Лос-Анджелес, – отозвался тот. – Поймал на крючок крупную рыбку, очень богатый инвестор. Вкладывается в рискованные предприятия, Диллон Сароян.

– И когда вернется? – непринужденным тоном спросила я.

– Этого он мне не докладывает. Может, сам не знает.

Отлично, решила я. В его присутствии в голове полная каша.

Я тщательно просмотрела книги Беатрис, каждую страничку, ища пометки, которые она могла сделать, но больше ничего не было. В библиотеке особняка хранилась богатая коллекция книг по искусству, и я отправилась искать там уже знакомые названия про эпоху Ренессанса и любые другие книги, принадлежавшие Беатрис. Но там были в основном книги об искусстве и архитектуре середины прошлого века, с парочкой изданий про азиатское и африканское искусство.

Но ни на одном титульном листе подписи Беатрис не стояло.

И ни одна работа не была посвящена Модильяни, хотя в паре книг упоминалось, что он имел большое влияние на художников того времени.

Искушение вернуться в башню росло; мне хотелось получше рассмотреть тот абсурдно изрезанный портрет. Но в темноте идти по той дороге я бы не решилась, слишком близко к краю утесов она проходила. А днем один из Сандовалов всегда, казалось, был рядом, наблюдал, следил, точно у них была колдовская способность находиться в нескольких местах одновременно.

Четыре дня спустя я перестала прислушиваться в надежде различить шум возвращающегося вертолета. В тот день я отправилась в Кармел, наконец-то посетить галерею Эллы, как давно обещала, и приехала почти к двум часам дня. Это оказалось одноэтажное розовое, точно фламинго, здание на Оушен-авеню, где размещались несколько небольших галерей.

«„МистикКлэй“. Только по записи», – значилось на двери у Эллы.

Но она распахнула дверь даже до того, как я успела позвонить:

– Увидела тебя с камеры. Дверь запираю не из-за грабителей, а чтобы всякие праздношатающиеся не забредали. – Рассмеявшись звонким, точно колокольчик, смехом, Элла провела меня внутрь.

Совершенно белый зал освещали развешанные в ряд ослепительные лампочки. Керамика – вазы, чаши, блюда, несколько причудливых чашечек и сахарниц – была расставлена на светлых деревянных полках в застекленных витринах.

– У меня тут все современное, – сообщила Элла. – Никаких ваз династии Мин или веджвудских чайников. На самом деле тут все скорее декоративное – никакого практического применения, пища не для тела, а для души.

– Мне бы как раз не помешало, – вздохнула я. – Хочу все рассмотреть.

– Так и нужно. – Элла начала водить меня от витрины к витрине, рассказывая по чуть-чуть о каждом предмете, о пепельной и свинцовой глазури, красителях из кобальта и меди, а также о разных видах обжига.

Какие-то образцы были с толстыми стенками и будто чем-то заляпанные, другие изящными, точно сплетенными из паутинки.

Но одна ваза была не похожа ни на что из того, что я когда-либо видела: покрытая желтой глазурью, в форме греческой погребальной урны, с множеством слоев зловещих элементов. Тут были выцветшие коричневые фотографии викторианских леди, мультяшное женское лицо с огромными посиневшими губами, зловеще ухмыляющийся старик на унитазе. Между картинками плелись лианы с необычными цветами вместе с обрывками странных высказываний.

– Расскажи про эту, – попросила я.

– Любопытно. Именно ее выбрала Беатрис Рочестер.

– Это та интересная история? – взглянув на нее, уточнила я.

– Ага. – Сняв вазу с полки, она поставила ее на длинный столик. – Это работа Грейсона Перри, британца, весьма экстравагантного – и гениального, как видишь.

Я наклонилась ближе, рассматривая вазу, которая одновременно притягивала и отталкивала.

– А эти трещины – тоже какая-то техника?

– Нет, это часть истории. Когда все тут посмотрим, приготовлю нам чай в кабинете и расскажу.

Мы перешли к последним оставшимся работам, но мысли мои остались там. Наконец мы перешли в кабинет Эллы, оборудованный в небольшой подсобке. Заварив в иранском самоваре гвоздичный чай, она достала блюдце с тоненькими сахарными печеньями:

– На розовой воде, сама приготовила. Готова поспорить, ты бы никогда не догадалась, что я люблю домашние хлопоты.

– Нет, но почему-то я не удивлена. Обалденно! – Печенье вкусно хрустнуло, и Элла разлила нам чай в квадратные чашечки. – Ну ладно, я уже сгораю от любопытства. Что же случилось с вазой?

– Итак, – упав в свое кресло, начала Элла, – миссис Рочестер, Беатрис, заявилась где-то год назад. Без звонка, без записи, но я узнала ее по видео с камеры и пустила. Она набрала вес, но лицо почти не изменилось, такое же красивое.

Я кивнула, представляя.

– Я начала показывать ей коллекцию, рассказывать о работах, как и всем, но она пошла прямиком к Грейсону Перри. Было так странно – будто ваза позвала ее. В прямом смысле позвала.

Перед мысленным взором мелькнула скала в бухте и разговаривающая с ней Беатрис.

– Ей часто слышались голоса, так что, может, так и было. Голос, звучащий в голове.

– Да, может, и так. В любом случае я вытащила вазу показать ей, и она пришла в восторг. Сказала, что берет ее, вот просто так. Я назвала цену – семьдесят две тысячи и думала, что она начнет торговаться, как все они, даже самые богатые. Особенно богатые, – снова усмехнулась Элла. – Но нет, она просто помахала кредитной карточкой. Конечно, я была на седьмом небе, но когда попробовала провести оплату, она не прошла.

– Превышен лимит?

– Это же карта «Центурион», какие там лимиты. Ее закрыли. «Американ Экспресс» велел разрезать карточку. Я передала Беатрис ответ банка, а она улыбнулась так, что у меня мурашки побежали. Потом она повернулась, направилась к выходу и, проходя мимо стола, взяла и столкнула вазу.

– В смысле специально?

– Не могу сказать точно. Ваза разбилась, но, к счастью, на крупные осколки. А она даже не остановилась, просто выплыла из дверей. Я вышла из себя, позвонила охране и тоже выскочила на улицу. Беатрис как раз остановил охранник, и она начала терять контроль, кричать и вопить.

– И что ты сделала?

– Я не знала, что делать. И тут вдруг подъехала новенькая сияющая «Тесла», и из нее вышел Рочестер. Похоже, был где-то неподалеку.

Сосредоточенно слушая, я кивнула.

– Беатрис взглянула на него, вроде как в панике, а он… он схватил ее за руку, точно наручниками, представляешь? Будто она была его пленницей.

Так Рик Мак-Адамс и сказал. И другие девушки на йоге что-то такое говорили.

– Я объяснила ему, что его жена разбила дорогую вазу, – продолжила Элла, – а он сказал: «Пришлите мне счет». И так посмотрел, что у меня сердце в пятки упало. Беатрис тем временем успокоилась очень быстро, надо сказать. Он посадил ее в машину и увез.

– Ты отправила ему счет?

– Конечно. За полную стоимость, и он сразу же все оплатил. Я несколько раз пыталась связаться с ним, узнать, куда отправить вазу, но ответа так и не получила. Наконец ее отреставрировали, вот тут она и стоит. Но если Рочестер захочет, может забрать ее в любое время. Даже не буду выставлять счет за реставрацию.

– А Беатрис больше не приходила?

– Ни разу. И больше я ни ее, ни его не видела. Но когда узнала, что случилось… мне стало не по себе. Будто я могла как-то этому помешать.

– Скорее всего, нет, – утешающе заметила я.

– Да, скорее всего. – Элла сделала глоток чая. – Но я вовсе не собиралась тебя пугать! Или отпугивать. Хотя, думаю, ты уже знаешь, что это он расправился со своей женой.

– Ты так уверена? – изумленно переспросила я.

– А ты разве нет?

– Отис, мой друг, работает на Рочестера, убежден, что это был суицид. К тому же есть и другие вероятности.

– И какие?

Я помедлила. Мне не хотелось считать его чудовищем. Или даже кем-то вроде того.

– Может, она просто сбежала по какой-либо причине. Или по-прежнему находится где-то в Торн Блаффсе.

Разве не ты говорила, что раньше в особняке была куча потайных проходов?

– Да, по словам Холли.

– Может, они до сих пор сохранились – скрытые переходы или целые комнаты?

– Нет, я видела планы реставрации дома – даже тайной кладовки не найдешь. Его перестроили до кирпичика, и новое здание современное и открытое. Но я поняла, к чему ты ведешь: Рочестер жену не убивал, а до сих пор держит где-то под замком, – фыркнула она. – Я бы не удивилась, будь у него там десяток жен по разным подвалам.

– Нет, – поспешно возразила я. – Наоборот, я имела в виду, что она сама может скрываться где-то. Просто мысль мелькнула.

– Занятная идея, но сомневаюсь. За работами внимательно следили и все контролировали, окажись там какой-нибудь уголок, где можно спрятаться, об этом бы знали. – Элла подлила нам чая. – Хочешь посмотреть чертежи?

– Конечно. А у тебя есть?

– Нет, но у Холли, скорее всего, остались. Позвоню, попрошу прислать тебе скан. Я ей парочку клиентов направила, так что она мне должна.

– Отлично. – Может, чертежи дома помогут ответить на какие-то вопросы, понять, что реально, а что – мое разгулявшееся воображение.

Чертежи пришли мне на электронную почту тем же вечером, из «Архитектурного бюро Холли Р. Букмэн». Я тщательно их изучила, и все оказалось так, как говорила Элла: современное строение, четкие линии, в точности как те комнаты в Торн Блаффсе, которые я видела.

Но я никогда не поднималась на верхний этаж, где располагались спальни Эвана и Беатрис. Ведь после постройки можно что-то изменить, перестроить, стены передвинуть…

Откуда-то снаружи раздался сначала тихий, но все нарастающий гул, вскоре ставший оглушительным ревом: вернувшийся вертолет садился на свою площадку.

Меня охватило волнение. Сколько пройдет времени, прежде чем мы увидимся?

Сохранив чертежи на ноутбуке, я захлопнула крышку.

Следующим вечером он уже ждал меня у гаража с Пилотом и овчарками, когда я пришла забрать пуделя на вечернюю прогулку.

– Вот и вы наконец, – вместо приветствия сказал он, будто я специально заставила его ждать.

– Вот и я, – легко откликнулась я, но сердце вновь заколотилось.

Между нами снова завязалась непринужденная беседа, будто мы не виделись не пять дней, а пять часов. Я рассказала ему про сочинение Софии и ее планах стать дизайнером и чтобы cо шляпы Леди Гаги вылуплялись птенцы.

– Это просто великолепно, – закончила я рассказ.

– Так она делает успехи?

– Даже очень.

– И перестала закатывать истерики?

– Не совсем. Мне кажется, ей нужно больше внимания – вашего внимания. Вам нужно проводить с ней больше времени.

– Именно времени мне сейчас и не хватает. Когда все наконец решится и запустится, вот тогда будет куча возможностей побыть с ней.

– К тому моменту у нее может не остаться времени для вас, – резко возразила я.

Рочестер раздраженно прищурился, а потом хмыкнул.

– Хорошо, я с ней сегодня поужинаю, – уступил он. – Пойдет?

– Для начала. А если удержитесь и сможете не сидеть в телефоне до десерта, будет хорошее начало.

– О боже, – пробурчал он. Шмыгнувшие в кусты собаки убежали куда-то далеко, и Эван свистнул, подзывая их обратно.

У меня появился вопрос, который я очень хотела задать, рискованный вопрос, но любопытство перебороло опасения.

– На полу в Морской комнате я нашла странное пятно, не могла понять, что это. Можно было бы вызвать мастера и отшлифовать пол.

Показалось ли мне или на краткий миг его лицо в самом деле потемнело, исказилось страшной гримасой? Но этот миг прошел, и он ответил совершенно спокойно:

– Моя жена как-то швырнула открытой бутылкой вина в Рэймонда Теркилла, моего тогдашнего управляющего. Вообще я собираюсь переделать всю комнату, она слишком женская, на мой вкус; тогда полы и отшлифуют.

У него на все есть легкие ответы.

Темы этой мы больше не касались, но, прощаясь с Эваном у особняка, я вспомнила предупреждение Рика Мак-Адамса: я понятия не имею, что это за человек.

Неделю спустя я осознала это как нельзя четко.