Простая милость

5

В ведении отца находилось три прихода, а это значило, что он отвечал за духовные потребности прихожан трех церквей и каждое воскресенье проводил три службы. Мы, члены его семьи, должны были присутствовать на всех.

В восемь утра начиналось богослужение в церкви Кэдбери, маленького городка в пятидесяти милях южнее Нью-Бремена. Там существовала крупная конгрегация, в которую входили протестанты из различных конфессий, не имевшие поблизости собственной церкви и предпочитавшие более неформальное богослужение методистов религиозной строгости лютеран, в Миннесоте таких же вездесущих, как пыльца амброзии. Мать управляла хором, которым очень гордилась. Каждую неделю в церкви Кэдбери она заставляла мужчин и женщин извлекать из себя богатые и мелодичные звуки, радующие слух. В этом начинании у нее были помощники. Один мужчина обладал замечательным баритоном, который под руководством матери развился в отличный певческий инструмент, а еще у одной женщины был сильный альт, хорошо дополнявший прелестное сопрано моей матери. Музыкальные произведения, которые мать отбирала для хора с расчетом на силу трех этих голосов, становились достаточным поводом для посещения церкви. Ариэль же была вишенкой на этом торте. Ее чудесные пальцы извлекали из труб маленького органчика такие звуки, каких прихожане скромной деревенской церквушки никогда прежде не слыхивали.

Мы с Джейком таскались на все службы и старались особо не ерзать. Богослужение в Кэдбери было первым, а значит, не слишком тягостным. К третьей воскресной службе наши зады страшно ныли, а терпение подходило к последнему пределу. Поэтому богослужение в Кэдбери нравилось нам больше всего.

В сельских церквях моего отца очень любили. Его проповеди, исполненные, скорее, спокойных увещеваний о безграничном милосердии Божьем, нежели евангелической пылкости, хорошо принимались паствой, состоявшей главным образом из здравомыслящих фермерских семейств, в большинстве проявлений своей общественной жизни столь же эмоциональных и энергичных, как стог сена. Не менее вдохновляющее воздействие удавалось ему оказывать и на церковные комитеты, составлявшие часть любой методистской общины. На неделе он почти каждый вечер посещал комитетские собрания в Кэдбери, Нью-Бремене или Фосбурге, третьем подопечном ему приходе. Отец неутомимо исполнял то, что считал своим долгом, и если это шло в ущерб его родительским обязанностям, значит, считал он, такова была плата за его высокое предназначение.

Кэдбери располагался в долине Сиу-Крик, притока реки Миннесоты. Едва вы въезжали на шоссе, ведущее в город, как взгляду представлялись три церковных шпиля, вздымавшиеся над зелеными и густыми купами деревьев. Ближайшим был шпиль методистской церкви Кэдбери. С порога церкви открывался вид на главную улицу — два квартала коммерческих зданий, построенных во время послевоенного экономического бума. Церковь осеняли несколько высоких вязов, и летним утром, когда мы туда прибывали, внутри было прохладно и тихо. Отец отпирал дверь и проходил в кабинет, Ариэль направлялась к органу, а мать шла в хоровой класс. Нам с Джейком поручалось раскладывать блюда для сбора пожертвований, а если в церкви было душно, мы открывали окна. Потом мы усаживались в заднем ряду, дожидаясь, пока подтянутся прихожане и соберется хор.

В то утро, незадолго до начала богослужения мать вышла из хорового класса, встала возле алтаря и обеспокоенно оглядела церковь. Потом подошла ко мне и спросила:

— Ты не видел миссис Клемент?

Я помотал головой.

— Выйди на улицу и высматривай ее. Если увидишь, что она подходит, сразу дай мне знать.

— Хорошо, мама.

Я вышел на улицу, Джейк следом за мной. Мы встали на пороге и принялись оглядывать обе стороны улицы. Миссис Клемент, обладательница того самого альта, была ровесницей моей матери и имела сына по имени Питер. Поскольку его мать пела в хоре, на время богослужения Питер оставался сиротой и обычно садился рядом со мной и Джейком. Его отец никогда не ходил в церковь, и из подслушанных мной разговоров я заключил, что он не питал склонности к религии, хотя был человеком крайностей, и ему отнюдь не повредила бы строгая методистская дисциплина. Пока мы высматривали миссис Клемент, мимо прошло несколько прихожан, которые дружески нас поприветствовали. Человек по имени Таддеус Портер, городской банкир и вдовец, шествовавший царственной поступью, приблизился к нам и остановился, сложив руки за спиной, словно генерал во время военного смотра.

— Я слышал, ребята, будто вы обнаружили мертвое тело, — изрек он.

— Да, сэр, — ответил я.

— Замечательное открытие.

— Да, сэр.

— Кажется, вы вполне оправились.

— По правде, сэр, меня это не слишком разволновало.

— Ага, — сказал он и одобрительно кивнул, как будто в том, чтобы не слишком волноваться, было что-то достойное похвалы. — Стальные нервы, да? Увидимся в церкви, ребята.

Он развернулся и мерной поступью взошел по ступеням.

Ни миссис Клемент, ни Питер в то воскресное утро так и не появились. По словам матери, хорал и оф-ферториальный гимн значительно пострадали из-за ее отсутствия. После службы мы ненадолго задержались в церковном зале, и многие расспрашивали меня о мертвеце, которого мы с Джейком обнаружили. С каждым повторением я все более приукрашивал свой рассказ, и в конце концов ощутил на себе неодобрительный взгляд Джейка, который в последней версии удостоился лишь беглого упоминания.

Когда последнее, третье богослужение, начавшееся в полдень в церкви Фосберга, милях в десяти к северу от Нью-Бремена, подошло к концу, мы все поехали домой. У меня, как всегда, было ощущение, будто я долгое время находился в аду и наконец удостоился Божьей милости. Я взбежал в спальню, переоделся и приготовился остаток дня провести с удовольствием. Спустившись на кухню, я увидел, что мать достает еду из холодильника. Она выставила на стол вчерашнюю запеканку из тунца и желейный салат, и я решил, что это наш сегодняшний обед. Отец зашел на кухню следом за мной и, очевидно, подумал так же.

— Будем обедать? — спросил он.

— Нет, — ответила мать. — Это для Амелии Клемент. Женщины из хора сказали, что она очень больна и поэтому не пришла сегодня в церковь.

Она отстранила отца и подошла к буфету, держа в руке кастрюлю с запеканкой.

— Жизнь Амелии — сущая тюрьма, а надсмотрщиком в ней — Тревис Клемент, — сказала она. — Он, если и не худший муж на свете, то явно стремится к этому званию. Она не раз говорила мне, что хоровая спевка по средам и богослужение по воскресеньям — два события, которых она с нетерпением ожидает всю неделю. Если сегодня она не смогла прийти в церковь, значит, она сильно больна, а я хочу убедиться, что ей не придется беспокоиться о том, чем накормить семью. Я разогрею эту запеканку и отвезу ей, ты поедешь со мной.

— А что насчет обеда? — Этот вопрос сорвался с моих губ раньше, чем я успел подумать, насколько он будет уместным.

Мать бросила на меня испепеляющий взгляд.

— С голоду не умрете. Я что-нибудь приготовлю.

Честно говоря, я ничего не имел против. Запеканка из тунца мне совсем не нравилась. К тому же, если они с отцом поедут домой к Питеру Клементу, я смогу к ним присоединиться и рассказать Питеру про мертвеца. Мне очень нравилось впечатление, которое этот рассказ производил на слушателей.

На кухню вошла Ариэль, одетая для работы в сельском клубе.

— Хочешь сэндвич перед уходом? — спросила мать.

— Нет, я там чем-нибудь подкреплюсь. — Ариэль помешкала, прислонилась к буфету и сказала: — А если я не поеду в Джуллиард осенью?

Отец взял с холодильника гроздь бананов, оторвал себе один и ответил:

— Тогда мы пошлем тебя на соляные прииски.

— Я имела в виду, — продолжала Ариэль, — что дешевле будет, если я поеду в Манкейто.

— У тебя же стипендия, — напомнил отец и затолкал себе в рот добрую треть банана.

— Знаю, но вам с мамой все равно придется много платить.

— Об этом нечего беспокоиться, — сказал отец.

— Я могу продолжить занятия у Эмиля Брандта. Он не хуже любого преподавателя в Джуллиарде.

Эмиль Брандт был учителем Ариэли с тех самых пор, когда мы переехали в Нью-Бремен пять лет назад. В сущности, он и был причиной нашего переезда. Мать хотела, чтобы Ариэль училась у лучшего композитора и пианиста Миннесоты, это и был Брандт, друг детства матери.

Постепенно, в течение всей своей жизни, я восстановил историю взаимоотношений матери и Брандта. Что-то я узнал в 1961 году, что-то открылось мне значительно позже. Тогда я понял, что еще совсем девочкой моя мать обручилась с Брандтом, который был несколькими годами старше. По меркам степенных немецких обывателей, населявших Нью-Бремен, Эмиль Брандт считался разгульным малым, но при этом чрезвычайно талантливым музыкантом и видным представителем славного семейства Брандтов, уверенным в своем высоком предназначении. Сделав предложение моей матери, Брандт вскоре без всякого предупреждения уехал от нее и отправился попытать счастья в Нью-Йорк. Но к лету 1961-го все это стало древней историей, и мать считала Эмиля Брандта одним из своих лучших друзей. Произошло это отчасти благодаря целебному влиянию времени, но еще и потому, думается мне, что в Нью-Бремен Брандт вернулся совершенно разбитым, и моя мать искреннее ему сочувствовала.

Мать прервала возню с запеканкой и строго взглянула на дочь.

— Это из-за Карла? Не хочешь покидать своего дружка?

— Совсем не поэтому, мама.

— Тогда почему? Ведь дело не в деньгах. Этот вопрос мы давно уладили. Дедушка обещал, что всем тебя обеспечит.

Отец прожевал кусок банана и сказал:

— Ей от него ничего не нужно.

Мать оставила эту реплику без внимания и посмотрела на Ариэль.

— Не знаю, хочу ли я уезжать так далеко от своей семьи, — снова начала та.

— Слабое оправдание, Ариэль Луиза, и ты это понимаешь. Что с тобой?

— Я просто… Ничего, — сказала она, резко повернулась к двери и выскочила из дома.

Отец поглядел ей вслед.

— По-твоему, из-за чего все это?

— Из-за Карла, — ответила мать. — Мне никогда не нравилось, что они встречаются. Всегда знала, что хорошего ждать нечего.

— Сейчас все встречаются, Рут.

— У них все слишком серьезно, Натан. Они все свободное время проводят вместе.

— Вчера вечером она проводила время с подружками, — сказал отец.

Я вспомнил, как Ариэль ушмыгнула из дому после возвращения с кинопоказа, и подумал: не с Карлом ли она ходила встречаться?

Мать взяла с полочки над раковиной пачку сигарет, раздраженно вытряхнула одну, чиркнула спичкой и твердо сказала сквозь облако дыма:

— Если Ариэль думает, что может выйти замуж вместо того, чтобы учиться в колледже, я ее живо поставлю на место.

— Рут, — сказал отец, — мы ничего про это не знаем. Но разумно было бы просто сесть рядом с ней и выяснить, что происходит. Обсудить все спокойно.

— Я лучше спокойно всыплю ей по первое число, — сказала мать.

Отец улыбнулся.

— Ты же никогда не била детей, Рут.

— Она уже не ребенок.

— Тем более надо поговорить с ней, как со взрослой. Можно прямо сегодня, когда она вернется с работы.

Когда они собрались ехать к Клементам, я спросил, можно ли мне отправиться с ними повидать Питера. Это означало, что придется взять с собой и Джейка. Отец не видел причины оставлять нас одних, особенно учитывая наложенный им самим запрет на выход со двора без его разрешения. Джейк против поездки не возражал. Он прихватил с собой свежие выпуски «Аквамена» и «Зеленого фонаря», чтобы почитать в дороге. Мы вчетвером забились в «паккард» и направились в Кэдбери.

Мистер Клемент заведовал небольшой ремонтной мастерской, переделанной из сарая рядом с его домом. Его отец владел двумястами акрами земли неподалеку от города, после его смерти перешедшими к сыну, который, однако, не имел ни склонности, ни желания заниматься фермерством. Пахотные площади Тревис Клемент распродал, а себе оставил дом и дворовые постройки, в которых и наладил свой бизнес.

Мы прибыли во второй половине дня, жара стояла невыносимая. Припарковались на гравийной подъездной аллее в тени раскидистого грецкого ореха. Мать взяла кастрюлю с запеканкой, отец — плошку с желейным салатом, оба они взошли по ступенькам на шаткое крыльцо и постучались в переднюю дверь. Мы с Джейком держались поодаль. Со двора мы видели шпили Кэдбери, находившиеся всего в четверти мили к северу. Между домом Клементов и городом протекала Сиу-Крик. Когда нам удавалось отделаться от нудных церковных обязанностей, мы вместе с Питером околачивались там под узким мосточком, ловили раков, а однажды видели лисье семейство, спешившее вдоль ручья в лесные заросли.

Когда в ответ на стук к двери, затянутой москитной сеткой, подошел Питер, отец сказал:

— Здравствуй, Питер. Мама дома?

— Минуточку, — ответил Питер. Он посмотрел на нас с Джейком, развернулся и скрылся в полумраке дома. Спустя мгновение вышла его мать, женщина с невзрачным лицом и золотистыми волосами, которые она заплетала в косу, свисавшую у нее посередине спины, будто шелковая веревка, благодаря чему внешность миссис Клемент становилась не совсем заурядной. Одета она была в простое желтое платье без рукавов, которое наша мать называла сорочкой. Миссис Клемент не открыла дверь и не взглянула на моих родителей, а вместо этого опустила голову и уставилась в пол, словно завороженная некрашеными досками крыльца. Когда наконец она заговорила, то голос ее был так тих, что невозможно было разобрать ни слова. Такое обращение со священником и его семейством казалось странным. Обычно нас приглашали войти. Я подкрался к крыльцу и встал поближе, чтобы слышать, о чем говорят взрослые.

— Нам так не хватало тебя сегодня утром, Амелия, — говорила мать. — Без тебя хор звучит совсем не так.

— Извини, Рут, — ответила миссис Клемент.

— Мы, конечно, справились. Но надеюсь, Амелия, к среде ты выздоровеешь и придешь на спевку.

— Да, разумеется.

— Ладно, мы тут кое-что привезли вам на ужин, чтобы тебе не пришлось возиться с готовкой и ты смогла отдохнуть и набраться сил. Натан?

Мой отец достал плошку с желейным салатом, а мать протянула форму с запеканкой. Миссис Клемент явно сомневалась, стоит ли их брать. Наконец она кликнула Питера, а когда он пришел, приподняла москитную сетку ровно настолько, чтобы просунуть еду. Потом быстро отошла, и сетка с хлопаньем опустилась.

— Я подумываю спеть дуэтом в следующее воскресенье, — сказала мать. — С тобой, Амелия. Думаю, выйдет прелестная вещица.

Предоставив взрослым продолжать разговор, я спустился по ступенькам и зашел за угол старого фермерского дома. Трава во дворе большей частью пожухла, и когда я направился к открытой двери сарая, она шуршала у меня под ногами. Джейк следовал за мной по пятам. Мы стояли в дверном проеме, глядя внутрь, на раскромсанные газонокосилки, холодильные конденсаторы и автомобильные запчасти — сарай напоминал гладиаторскую арену, усеянную изрубленными телами побежденных. Для мальчишки зрелище было захватывающее, однако этот разгром внушал мне какую-то смутную тревогу.

Услышав позади хруст гравия, я обернулся и увидел приближающегося Питера в низко надвинутой на глаза бейсболке.

— Лучше уходите отсюда, — сказал он. — Мой папа разозлится..

Я нагнулся и заглянул ему под козырек.

— Откуда у тебя этот синяк?

Он потрогал у себя под глазом и отвернулся.

— Мне надо идти, — пробормотал он. — И вам тоже.

Так оно и было. Я видел, как мои родители возвращаются к машине и машут нам. Питер направился к задней двери дома и вошел внутрь, молча и не оглядываясь.

Обратно мы ехали в полной тишине. Дома мать сказала:

— Идите поиграйте во дворе, ребята. Я приготовлю лимонад и сэндвичи.

Во дворе у нас были качели — шина, подвешенная на канате к ветви большого вяза. Туда мы и пошли. Джейк любил эти качели, целыми часами мог раскачиваться на них и разговаривать сам с собой. Забравшись в шину, он попросил:

— Раскачай меня.

Я взял его за плечи и повернул, и еще, и еще — покуда канат не скрутился в тугой жгут. Потом отпустил и отошел, а Джек завертелся, как волчок.

Сквозь открытое окно кухни за моей спиной доносились обрывки родительского разговора.

— Они лгали, Натан. Все женщины из хора сказали, что Амелия больна. Я должна была догадаться.

— А что ты надеялась от них услышать? Что муж избил ее до синяков, и она стесняется выйти на люди?

— Не только ее, Натан. Питера он тоже избил.

Джейк слез с качелей и поплелся по двору, шатаясь от головокружения, и на мгновение я потерял нить кухонного разговора. Брат повалился наземь, а я вновь услышал голос матери, в котором звучала едва сдерживаемая злость.

— Я и не надеялась, что они скажут мне правду, Натан. Уверена, что они считают это происшествие личным делом Клементов. Но тебе они все расскажут.

— Потому что я их духовный пастырь?

— Потому что ты ее духовный пастырь. И если ей больше не к кому обратиться, ей следует обратиться к тебе. Люди поверяют тебе свои тайны, Натан. Я это знаю. И не только потому, что ты их духовный пастырь.

Джейк наконец поднялся на ноги и направился обратно к качелям. Я начал было снова его закручивать, но он меня отстранил и принялся просто раскачиваться.

Я слышал, как на кухне включили воду и наполнили стакан, а потом мой отец сказал:

— Он побывал в лагере для военнопленных в Южной Корее. Ты знала, Рут? Его до сих пор мучают кошмары. Пьет он потому, что думает, будто это поможет ему от них избавиться.

— У тебя тоже бывают кошмары. Но ты не пьешь.

— Все по-разному справляются с ранами, которые нанесла война.

— Некоторые довольно легко выбрасывают ее из памяти. А некоторые, я слышала, говорят, будто армейская служба была лучшим временем в их жизни.

— Наверное, они участвовали не в тех войнах, что мы с Тревисом Клементом.

Джейк крикнул мне с качелей:

— Хочешь, поиграем в мяч?

Я ответил утвердительно и побежал в дом за мячом и бейсбольными перчатками. Выйдя из боковой двери, отец направился к церкви. Я обогнал его и спросил, куда он собрался.

— Повидать Гаса.

— Зачем?

Я уже догадывался, каким будет ответ. Гас, в отличие от моего отца, хорошо знал питейные заведения долины Миннесоты. Если кто-нибудь имел понятие, где обычно пьянствует мистер Клемент, то это был Гас.

— Мне нужна его помощь, — ответил отец.

— Можно мне с тобой?

— Нет.

— Пожалуйста.

— Я сказал нет.

Мой отец редко бывал резок, но сейчас по его голору стало понятно, что этот вопрос не обсуждается. Я остановился, и он зашагал к церкви один.

Мы с Джейком вошли в дом. Мать рассеянно готовила какой-то перекус. Когда мы поднялись наверх, Джейк сразу схватил свою перчатку, лежавшую на полу. Я принялся рыться в шкафу в поисках своей.

Джейк сел на кровать, приложил перчатку к носу, вдыхая приятный аромат старой кожи, и сказал:

— Он никогда не рассказывает о войне.

Я удивился — ведь казалось, что он увлеченно качался на качелях и не слышал разговора, происходившего на кухне. Джейк умел меня поразить. Отыскав свою старую перчатку игрока первой базы, я натянул ее на руку, а затем ударил по ней кулаком.

— Может быть, когда-нибудь и расскажет, — сказал я.

— Да, может быть, — сказал Джейк, но не потому, что и впрямь так думал. Иногда ему просто нравилось со мной соглашаться.