Простая милость

38

Ехать до дома Эмиля Брандта было не больше пяти минут, но тогда они показались вечностью. Сомнения моего отца заронили семена и в мою душу, и я подумал, что Джейк, возможно, прав. Пожалуй, мне следовало ничего не говорить и предоставить все Божьей воле. Но что сделано, то сделано, и когда мы припарковались перед старой фермой, я вышел и приготовился к суровому испытанию.

Мы подошли к веранде. Было слышно, как Эмиль Брандт играет на рояле. Я узнал пьесу. Ее сочинила Ариэль, и клянусь — внимая этим прекрасным звукам, я ощущал ее присутствие. Мы стояли на веранде, пока пьеса не закончилась. Тогда отец медленно, я бы даже сказал, неохотно, поднял руку и постучал в дверь.

— Эмиль? — позвал он.

— Натан?

Через москитную сетку я увидел, как Брандт поднялся из-за рояля. Он открыл дверь и спросил:

— Кто с тобой?

— Фрэнк, — ответил отец.

Он улыбнулся с приятным удивлением.

— Что привело вас так скоро?

— Нам нужно поговорить.

Улыбку на лице Брандта сменило тревожное выражение.

— Звучит серьезно.

— Так и есть, Эмиль.

Брандт вышел наружу, и мы устроились в плетеных креслах, в которых он и мои родители сидели совсем недавно, дружелюбно беседуя. Солнце зашло, вокруг разлилась унылая синева сумерек.

— Итак? — спросил Брандт.

— Ты отец ребенка моей дочери, Эмиль?

Отец спросил это напрямую, поразив даже меня. Брандт был застигнут врасплох.

— Что за вопрос, Натан?

— Честный вопрос. И я был бы признателен за честный ответ.

Брандт отвернулся и некоторое время оставался неподвижным.

— Она любила меня, Натан. Любила меня, слепого и изувеченного.

— А ты любил ее, Эмиль?

— Не совсем, не в том смысле. Я возлагал на нее большие надежды, мне нравилось ее присутствие в этом доме, и она так напоминала мне…

— Кого?

— Свою мать, Эмиль.

— Так вот почему ты занимался любовью с восемнадцатилетней девочкой? Она напоминала тебе свою мать?

Что я услышал в голосе отца? Гнев? Негодование? Боль?

— Знаю, что это звучит ужасно, но все было не так, Натан. Это произошло один раз. Клянусь, всего один раз, и мне было так стыдно. Но для Ариэли это означало гораздо больше. Разумеется. В молодости подобные вещи означают все, я знаю. Она хотела за меня замуж. Замуж за меня, можешь представить, Натан? За мужчину в два с лишним раза старше, слепого, будто летучая мышь, с изуродованным лицом. Чем обернулось бы для нее это замужество, когда она открыла бы глаза и поняла, какую скверную сделку заключила? А Лиза? Лиза не потерпела бы, чтобы в нашем уголке появился кто-то еще, особенно, если бы этот кто-то, в ее понимании, похитил у нее всю мою привязанность. Натан, я отказал ей, я сказал Ариэли "нет". Бог свидетель, я изо всех сил убеждал ее не губить свою жизнь ради такой развалины, как я. Но она… О, молодежь всегда так уверена в том, чего хочет…

Брандт умолк, и наступившая тишина тяжким бременем легла на всех нас. Несмотря на слепоту, Брандт опустил глаза, будто от невыносимого стыда.

— Когда-то я уже пытался покончить с собой, — сказал он наконец. Его голос как будто принесло ветром издалека. — Ты это знаешь? В лондонском госпитале, после ранения. Я провалился в такой мрак. Не представлял, как жить дальше. — Он дотронулся кончиками пальцев до изувеченного лица, а потом продолжил: — А знаешь, почему я пытался покончить с собой в этот раз? По более благородной причине — по крайней мере, так я говорил сам себе. Я хотел, чтобы Ариэль освободилась от меня, и просто не видел иного способа.

— Кроме убийства? — спросил я.

— Фрэнк, — одернул меня отец.

— Убийства? — Брандт понял голову, и в его незрячих глазах промелькнуло жуткое осознание. — Вот что вы думаете? Что я убил Ариэль?! Поэтому вы пришли?

Входная дверь открылась, из дома вышла Лиза Брандт и взглянула на нас с беспокойством и раздражением, как будто мы проникли сюда незаконно.

— Эмиль? — произнесла она. Поскольку из-за глухоты ее речь звучала искаженно, получилось что-то вроде "Эмиоу".

Брандт сделал знак сестре.

— Я хочу, чтобы они ушли, — пробубнила она.

Брандт повернулся, чтобы она могла прочесть по губам.

— Мы должны кое-что закончить, Лиза. Иди домой.

Она помедлила, и он добавил:

— Все хорошо. Иди. Я скоро буду.

Лиза медленно вернулась назад, словно туман просочился в дом, а я подумал, что на ее месте я бы спрятался и подслушал, но ей бы это пользы не принесло. Сквозь москитную сетку я увидел, как она скрылась на кухне, и услышал негромкое звяканье посуды.

— Значит, это правда? — спросил отец. — Ребенок был твой?

— Она не говорила о ребенке, Натан. Ни слова не говорила. И когда я узнал, что она погибла беременной, то надеялся, что отцом окажется Карл.

— Надеялся, что Ариэль спала со всеми подряд?

— Я о другом. Просто это казалось невозможным. Мы с Ариэлью были близки всего один раз.

— Она часто приходила сюда после наступления темноты, — сказал отец. — Фрэнк видел, как несколько раз она уходила из дома.

— Да, — признался Брандт. — Как-то раз она пришла поздно ночью, стояла во дворе и смотрела на мое окно.

— Ты слепой, Эмиль. Откуда ты это знаешь?

— Ее видела Лиза. Хотела прогнать, но я попросил ее не вмешиваться. Я поговорил с Ариэлью, и она пообещала больше не приходить по ночам.

— И сдержала обещание?

— Наверное, но на самом деле не знаю. Сразу после этого я попытался покончить с собой. А потом так много всего произошло.

— Она приходила той ночью, когда исчезла?

— Уверен, что нет. Иначе Лиза бы мне рассказала. Послушай, — взмолился он, — я не убивал Ариэль. Я не мог убить Ариэль. Я любил ее — своей ущербной любовью. Не так, как ей хотелось, но иначе я не мог. Ты должен поверить, Натан.

Отец закрыл глаза и молча сидел в сгущавшейся темноте. Я решил, что он молится.

— Я верю, — сказал он наконец.

Брандт словно бы мучился от физической боли.

— Думаю, ты должен рассказать обо всем Рут.

— Нет. Рассказать должен ты, Эмиль.

— Хорошо. Я поговорю с ней завтра. Идет, Натан?

— Да.

— Натан?

— Что?

— Наша дружба закончена?

— Я буду молиться, чтобы у меня достало сил простить тебя, Эмиль. Но видеть тебя я больше не желаю. — Отец поднялся. — Фрэнк?

Я тоже встал.

— Господь с тобой, Эмиль, — сказал отец на прощание. Он произнес это совсем иначе, нежели в конце службы, благословляя паству. Эти слова прозвучали, будто судебный приговор. Вслед за отцом я направился к "паккарду", мы сели в машину. Я оглянулся. Эмиль Брандт почти сливался с надвигавшейся ночной темнотой. Казалось, посиди он там подольше — растворится в ней без следа.

Мы вернулись домой, отец загнал машину в гараж, заглушил двигатель, но оба мы не двинулись с места.

— Ну что, Фрэнк?

— Я рад, что узнал правду. Но лучше бы не узнавал. Все равно ничего не изменилось.

— Знаешь, сынок, был такой древнегреческий драматург по имени Эсхил. Он писал: "Тот, кто ищет знания, должен страдать. И даже во сне боль, позабыть которую невозможно, капля за каплей проникает нам в сердце, покуда среди отчаяния, помимо воли не явится к нам мудрость, ниспосланная страшным милосердием Божьим".

— Страшным милосердием? — спросил я.

— Не думаю, что это плохо. Думаю, это за пределами нашего понимания.

— Пожалуй, мне по душе какое-нибудь другое милосердие, — сказал я.

Отец сунул в карман ключи от машины. Взялся за ручку дверцы, но не вышел. Он повернулся ко мне.

— Я еще не сказал тебе кое-что важное, Фрэнк. Община в Сент-Поле хотела бы, чтобы я стал их пастором. Я думаю согласиться.

— Мы переезжаем?

— Да.

— Когда?

— Примерно через месяц. Когда начнутся занятия в школе.

— Наверное, это хорошо, — сказал я. — Мама знает?

— Да, но твой брат не знает. Мы должны рассказать ему.

— Папа?

— Да?

— У меня нет ненависти к мистеру Брандту. В каком-то смысле мне его жаль.

— Это хорошее начало. Было бы неплохо уехать отсюда, освободив душу от вражды.

В темноте гаража мелькнул светлячок. Я понимал, что уже поздно, но не двигался.

— Что-то еще, Фрэнк?

Да, было кое-что еще — Уоррен Редстоун. Я знал, что шериф собирается расспросить Морриса Энгдаля и Джуди Кляйншмидт о той ночи, когда погибла Ариэль, но я уже не предполагал, будто они причастны к ее смерти. Ариэль убил Уоррен Редстоун. Теперь я это признал. Я отгонял эту мысль, силясь побороть переполнявшее меня чувство вины — ведь я ничего не сделал, чтобы остановить двоюродного дедушку Дэнни, когда он убегал за реку. Мне надоело это самобичевание, надоело это гадкое чувство, поэтому я все рассказал отцу. Вся эта жуткая история пролилась из меня неудержимым потоком, и мне стало гораздо легче. Я боялся, что отец разгневается, проклянет меня. Хуже всего — перестанет меня любить. Вместо этого он обнял меня, прижался щекой к моей макушке и проговорил:

— Все хорошо, сынок. Все хорошо.

— Нет, нет, — твердил я между рыданиями. — Что, если его никогда не поймают?

— Тогда Богу будет что сказать ему, когда они встретятся лицом к лицу. Как ты думаешь?

Я немного отстранился и посмотрел ему в глаза. В его карие глаза, грустные и нежные.

— Ты не злишься на меня?

— Я хочу покончить со злостью, Фрэнк. Покончить навсегда. А ты?

— Наверное, да.

— Тогда пойдем домой. Что-то я подустал.

Я открыл дверцу и вместе с отцом направился к дому, где нас дожидались Джейк и Гас. Мать играла на фортепиано, и вечерний воздух наполняла музыка.