Простая милость

19

Дома мы застали Гаса наедине с матерью, что случалось редко. Она, конечно, терпела его присутствие, но была о нем невысокого мнения. Она часто говорила отцу, что его друг грубый, вульгарный и оказывает на ребят дурное влияние, о чем мы все еще пожалеем. Отец признавал, что ее слова во многом справедливы, но в итоге всегда вступался за Гаса.

— Я обязан ему жизнью, Рут, — говорил он, но при мне никогда не уточнял, почему.

Оба сидели за кухонным столом и курили, а когда мы вошли, мать встала и с надеждой посмотрела на отца. Тот покачал головой.

— Мы ничего не нашли, — сказал он.

— Они ищут Морриса Энгдаля, — сказал я.

— Энгдаля? — Гас развернулся и уставился на меня. — Зачем Энгдаля?

Я рассказал ему про карьер и про Лютер-парк.

Мать приложила руку ко рту и проговорила сквозь пальцы:

— Думаете, он мог что-нибудь сделать с Ариэлью?

— Мы ничего не знаем, — ответил отец. — Они просто хотят поговорить с этим парнем.

Мы сели есть. В гнетущей тишине было слышно, как мы прожевывали и глотали холодную овсянку с кусочками банана. Вдруг в гостиной зазвонил телефон, и отец бросился отвечать.

— Да! Привет, Эктор.

Он опустил голову, закрыл глаза и умолк, а потом продолжил:

— У нас тут происшествие, Эктор, и я не смогу провести совещание. Как решите, пусть так и будет.

Он повесил трубку и вернулся на кухню.

— Эктор Падилья, — сказал он. — На сегодня было назначено совещание по поводу приюта для рабочих-мигрантов.

Снова зазвонил телефон: диакон Гризвольд уже узнал, что случилось с Ариэлью, и теперь предлагал сразу сообщить ему, если он может что-нибудь для нас сделать. Спустя несколько минут телефон зазвонил опять: Глэдис Рейнгольд сказала, что, если Рут понадобится компания, она с радостью придет. Телефон звонил и звонил: жители города и ближайшие наши соседи, узнав о случившемся с Ариэлью, предлагали свою помощь. Наконец позвонил шериф: он сказал, что Моррис Энгдаль у него в отделении, и пригласил папу подъехать вместе с нами.

— Не против, если я за вами увяжусь? — спросил Гас.

— Думаю, это не повредит, — ответил отец. А матери сказал: — Хочешь, позову Глэдис?

— Нет, — ответила та. — Все будет хорошо.

Но мне было ясно, что ничего хорошего не будет. Она выглядела болезненно, лицо вытянулось и приобрело пепельный оттенок, она курила одну сигарету за другой и барабанила пальцами по столу.

— Ладно, — сказал отец. — Фрэнк, Джейк, идемте.

Мы все ушли. Мать осталась сидеть, глядя на кухонный шкаф. Над головой у нее вился сигаретный дымок, как будто она горела.

Шериф сидел, положив руки на стол. Энгдаль развалился в кресле напротив него, всей своей позой выказывая неуважение. Вид у него был нарочито скучающий.

— Правда, что ты угрожал этим мальчикам? — спросил шериф.

— Я сказал, что пересчитаю им зубы, да.

— Я так понимаю, прошлым вечером ты напал на Фрэнка?

— Напал? Черт возьми, я просто схватил этот мелкого говнюка за руку.

— И сделал бы больше, если бы не Уоррен Редстоун?

— Редстоун? Я даже не знаю, кто это такой.

— Рослый индеец.

— А, этот. Он что-то мне сказал, и я ушел.

— И куда пошел?

— Не помню. Бродил вокруг.

— Один?

— Встретил Джуди Кляйншмидт. Потом всю ночь гуляли.

— Ходили в Сибли-парк на посиделки с ребятами?

— Да.

— Ариэль Драм видел?

— Да, видел.

— Говорил с ней?

— Может, и говорил что-то. Я много с кем тогда говорил.

— Я слышал, ты подрался с Гансом Хойлом.

— Врезали друг другу пару раз, ничего серьезного.

Он сказал, что моя машина — кусок говна.

— Подбирай выражения, Моррис. Во сколько ты уехал с посиделок?

— Не помню.

— Один уехал?

— Нет, с Джуди.

Шериф кивнул своему помощнику, и тот вышел.

— Сразу поехали домой?

— Нет.

— А куда?

— Я бы предпочел не говорить.

— Я бы предпочел, чтобы ты сказал.

Энгдаль помолчал, потом равнодушно пожал плечами.

— Поехали к старому Мюллеру на Дорн-роуд, — ответил он.

— Зачем?

— Людей там нет, в сарае навалена большая куча сена, а в машине у меня нашлось одеяло. Понятно?

Шерифу понадобилось некоторое время, чтобы сообразить, что к чему.

— Ты был с этой девушкой, с Кляйншмидт?

— Да, с Джуди.

— И долго вы там пробыли?

— Довольно долго. — Энгдаль ухмыльнулся и обнажил зубы.

— А потом?

— Я отвез ее домой. Потом поехал к себе.

— Это было во сколько?

— Не знаю. Солнце уже всходило.

— Кто-нибудь видел, как ты приехал?

Энгдаль мотнул головой.

— Мой старик вечером дерябнул и валялся на диване, как бревно. Взорвись бомба — и то бы не услыхал.

Шериф откинулся назад, скрестил руки на груди и целую минуту сидел молча, оценивающе разглядывая Морриса Энгдаля. За эту минуту Энгдаль несколько переменился — выпрямился, начал нервно подергивать плечами, и наконец заговорил:

— Слушайте, я все вам рассказал. Об Ариэли Драм я ничего не знаю. Я видел ее на посиделках у реки, вот и все. Да я с ней, наверное, даже словом не перемолвился. Она сидела с другой стороны костра и просто таращилась на огонь, как будто разговаривать с нами — ниже ее достоинства. Вот она какая. Даром, что с заячьей губой.

Он внезапно осекся и почти виновато взглянул на моего отца.

Шериф немного подождал, но поскольку Моррис Энгдаль не имел больше, что сказать, он заговорил сам.

— Ладно, Моррис. Я бы хотел, чтобы ты посидел здесь, пока мы не найдем Джуди и не поговорим с ней.

— Посидел здесь? К четырем я должен быть на консервном заводе, у меня смена начинается.

— Мы постараемся, чтобы ты пришел туда вовремя.

— Да уж, постарайтесь.

— Вот что, Лу, — обратился шериф к своему помощнику, который был с нами на реке, — отведи Морриса в камеру, чтобы ему было, где прилечь. А то у него вид какой-то не выспавшийся.

— Вы меня запираете? Я же ничего не сделал! Вы не можете меня арестовать!

— Я тебя не арестовываю, Моррис. Просто предлагаю тебе наше гостеприимство на некоторое время. Пока мы не поговорим с Джуди Кляйншмидт.

— Вот говно, — сказал Энгдаль.

— Подбирай выражения, — рявкнул шериф. — Тут впечатлительные дети.

Энгдаль зыркнул на меня. Если бы взгляды могли убивать, я бы умер раз десять.

Подъезжая к дому, мы увидели патрульную машину нью-бременской полиции. Отец припарковался на газоне, и мы вошли внутрь. За кухонным столом рядом с матерью сидел Дойл.

— Натан, — сказала она, глядя на отца испуганно и растерянно.

Дойл встал, повернулся к моему отцу и протянул левую руку.

— Мистер Драм, я хочу вам кое-что показать. Это принадлежало вашей дочери?

На широкой ладони Дойла лежало что-то, завернутое в чистый платок. Правой рукой он отогнул края платка и показал золотую цепочку с медальоном в виде сердца.

— Да, — ответил отец. — Она надевала его вчера вечером. Где вы его нашли?

Лицо Дойла сделалось холодным, будто бетон зимой.

— Среди вещей Уоррена Редстоуна, — сказал он.