Простая милость

4

На жалованье священника мы питались просто, но сытно. Не то, чтобы кушанья были хороши; готовила мать откровенно плохо. Зато она разбиралась в продуктах и заботилась о том, чтобы еды было вдоволь. Почти каждую субботу отец готовил гамбургеры и молочные коктейли, и все это мы уплетали с картофельными чипсами. В гамбургеры мы клали салат-латук с помидорами и луком, иногда мать нарезала соломкой морковь и сельдерей. Мы с нетерпением ждали субботнего обеда, который время от времени проходил за столиком для пикника на заднем дворе.

В эту субботу все было иначе — из-за мертвеца и из-за того, что мы с Джейком о нем сообщили. Отец приехал забрать нас из полицейского участка, где мы находились вместе с Гасом. Мы ответили на вопросы окружного шерифа по фамилии Грегор, — его спешно вызвонили в городе маленькой фермы, где собирались последователи церкви Уиллоу-Крик. Он не был похож на шерифа — одет в комбинезон, волосы свалялись от соломенной пыли. С нами он держался любезно, хотя и сделал строгое внушение, что железная дорога — не место для ребячьих игр. Он напомнил нам о несчастном Бобби Коуле. Когда он говорил о гибели Бобби, в его голосе слышалась искренняя грусть. У меня возникло ощущение, будто это событие не оставило его равнодушным, и я начал проникаться к нему симпатией.

Джейк страшно заикался, и в конце концов я обо всем рассказал сам. Индейца я не упомянул. Почему, не знаю. Шериф и полицейские в участке не выпивали и выглядели людьми смышлеными, я мог не опасаться, что они учинят насилие, если пойдут его задерживать. Но и Джейк в своем заявлении, сделанном в аптечной подсобке, умолчал об индейце и таким образом солгал. Единожды произнесенная ложь приобрела отчетливую форму, как будто ее высекли из глыбы известняка. Опровергать ее значило бы возложить на плечи моего брата невыносимую ответственность, вынудив его объясняться, почему он с самого начала утаил правду. С того самого момента, когда он с такой поразительной ясностью солгал, Джейк не мог произнести ни единого слова, не запутавшись в длинном и невнятном вступлении, которое приводило в замешательство и его самого, и всех присутствующих.

Мой отец прибыл, уже зная обо всем. Он стоял рядом с Гасом, дожидаясь, пока завершится допрос, а потом проводил нас к «паккарду». Хотя папа тщательно вычистил машину, после того как Гас наблевал на заднее сидение, в ней по-прежнему сохранялся неприятный запашок, поэтому домой мы ехали с опущенными стеклами. Отец загнал машину в гараж, мы вылезли, и он сказал:

— Ребята, мне надо с вами поговорить.

Он взглянул на Гаса, тот кивнул и удалился. Мы стояли перед открытой гаражной дверью. На другой стороне улицы церковь купалась в лучах предвечернего солнца, и ее белые стены желтели, словно пыльца. Я уставился на шпиль, и маленький крестик на его верхушке казался черным клеймом на фоне неба. Я вполне понимал, что сейчас произойдет. Отец никогда нас не бил, но умел сказать такое, что мы чувствовали, будто оскорбили самого Господа Бога. Именно это предстояло нам теперь.

— Дело в том, — сказал он, — что мне нужно быть в вас уверенным. Я не могу приглядывать за вами каждый день и каждую минуту, ваша мать тоже. Нам нужно знать, что вы отдаете отчет в своих поступках и не будете делать ничего опасного.

— На железной дороге нет ничего опасного, — возразил я.

— Бобби Коул погиб на железной дороге, — сказал он.

— Бобби был исключением. Много ли детей погибло, играя на железной дороге? Да на улице гораздо опаснее! Нам с Джейком проще погибнуть, когда мы будем переходить улицу в городе.

— Я не собираюсь спорить, Фрэнк.

— Я просто говорю, что везде опасно, если не соблюдать осторожность. Мы с Джейком соблюдаем осторожность. Тот, сегодняшний покойник, появился не потому, что мы не соблюдали осторожность.

— Ладно, тогда вот какое дело. Обещайте, что если я вас о чем-нибудь попрошу, вы это исполните. Если я попрошу вас держаться подальше от железной дороги, мне нужно знать, что так оно и будет. Понятно?

— Да, сэр.

— Все дело в доверии, Фрэнк. — Он взглянул на Джейка. — Понятно?

— Да, с-с-с-сэр, — сказал Джейк.

— Тогда вот вам для начала, чтобы получше запомнили. В ближайшую неделю вы не выйдете со двора без моего или маминого разрешения. Ясно я говорю?

Учитывая обстоятельства, я рассудил, что это не самая плохая сделка, и поэтому утвердительно кивнул. Джейк последовал моему примеру.

Я подумал, что на этом все, но отец явно не собирался уходить. Он смотрел мимо нас, в потемки гаража, и молчал, как будто глубоко задумавшись. Потом развернулся и сквозь открытую гаражную дверь уставился на церковь. Он словно бы обдумывал какое-то решение.

— Мертвеца, который не лежал в гробу, я впервые увидел на поле битвы, — сказал он. — До сих пор я об этом не говорил.

Отец присел на задний бампер «паккарда», так что его глаза стали вровень с нашими.

— Я испугался, — сказал он, — но мне стало любопытно, и, хотя я знал, что это опасно, я остановился и рассмотрел мертвого солдата. Это был немец. Совсем еще мальчишка. Всего на несколько лет старше тебя, Фрэнк. А пока я стоял и смотрел на мертвого юношу, другой солдат, повидавший много сражений, остановился и сказал мне: «Ты к этому привыкнешь, сынок». Он назвал меня «сынок», хотя был моложе меня. — Отец покачал головой и глубоко вздохнул. — Он ошибся, ребята. Я к этому так и не привык.

Отец опустил руки и сложил ладони — в такой позе он иногда одиноко сидел на церковной скамье и молился.

— Я должен был пойти на войну, — сказал он. — Считал, что должен. Я думал, что более или менее знаю, на что рассчитывать. Но смерть оказалась для меня неожиданностью.

Отец по очереди посмотрел на нас. Глаза его потемнели, но при этом исполнились нежности и грусти.

— Вы увидели такое, от чего мне хотелось бы вас уберечь. Если вы хотите об этом поговорить, я слушаю.

Я взглянул на Джейка, который рассматривал грязный пол гаража. Мне многое хотелось узнать, но я прикусил язык.

Отец терпеливо ждал и никак не показывал, что наше молчание его огорчает.

— Ладно, — сказал он и поднялся. — Идемте домой. Мать, наверное, ума не приложит, куда это мы запропастились.

Мать была вне себя от волнения. Она прижала нас к груди, засуетилась и вообще разрывалась между желанием задать нам хорошую трепку и горячечной радостью по поводу нашего благополучного возвращения. Вообще она была женщиной эмоциональной и склонной к манерности, и теперь, стоя посреди кухни, она сполна излила на нас переполнявшие ее чувства. Она то наглаживала нас по головам, будто домашних животных, то брала за плечи и резко встряхивала, чтобы мы выпрямились, и наконец поцеловала в макушки. Отец отошел к раковине налить себе стакан воды, и когда мать спросила его, что произошло в полицейском участке, он сказал:

— Идите наверх, ребята. Нам с мамой нужно поговорить.

Мы поплелись к себе в спальню и улеглись в кровати, еще хранившие дневную жару.

— Почему ты не рассказал им про индейца?

Джейк немного задумался. На полу спальни он подобрал старый бейсбольный мяч и теперь, лежа в постели, подбрасывал его и ловил.

— Индеец не собирался нас обижать, — ответил он.

— Откуда ты знаешь?

— Да просто. А ты почему ничего не сказал?

— Не знаю. Решил, что незачем.

— Зря мы пошли на железную дорогу.

— Не думаю.

— Но папа сказал…

— Я знаю, что он сказал.

— Когда-нибудь ты втянешь нас в большие неприятности.

— Нечего мотаться следом за мной, как на привязи. Джейк перестал подбрасывать мяч.

— Ты мой лучший друг, Фрэнк.

Я глядел в потолок, наблюдая за мухой с блестящим зеленым телом, ползавшей по штукатурке, и размышлял, каково это — ходить вверх тормашками. Кроме меня друзей у Джейка не было, я знал это всегда, но сейчас не нашелся, чем ответить на такое признание.

— Эй вы, сорвиголовы!

Моя сестра привалилась к дверному косяку, скрестив руки на груди и криво усмехаясь. Ариэль была миловидная девчонка. От матери ей достались каштановые волосы и нежные голубые глаза с поволокой, а от отца — спокойное и рассудительное выражение лица. Но то, что сказал о ней Моррис Энгдаль, было правдой. Она родилась с расщепленной губой, и, хотя в младенчестве ее прооперировали, шрам был виден до сих пор. Ариэль утверждала, что ее это не волнует, и когда кто-нибудь несведущий приставал к ней с расспросами, вскидывала голову и отвечала: «Это отметина, оставленная перстом ангела, который коснулся моего лица». Она говорила это столь искренне, что любые дискуссии об ее физическом недостатке обычно заканчивались, не успев начаться.

Сестра вошла в комнату, слегка пододвинула Джейка и села на его кровать.

— Ты только вернулась? — спросил я.

Ариэль работала официанткой в загородном клубе к югу от Высот.

— Да. У мамы с папой по поводу вас бурная дискуссия. Мертвец? Вы правда нашли мертвеца? Наверное, сильно перепугались.

— Нет, — ответил я. — Он выглядел, как спящий.

— Откуда вы узнали, что он мертвый?

Шериф тоже задал нам этот вопрос. Я ответил ей так же, как и ему — якобы мы подумали, не ранен ли он, а когда он не отозвался на наши оклики с эстакады, спустились узнать, что с ним такое, и сразу убедились, что он мертвый.

— Говоришь, он выглядел, как спящий? — продолжала расспрашивать она. — Вы в него потыкали, чтобы проверить это?

— Вблизи он выглядел, как мертвый, — ответил я. — По крайней мере, он не дышал.

— Вы обследовали мертвеца очень тщательно, — сказала Ариэль, глубокомысленно приложив указательный палец к шраму на губе и устремив на меня долгий задумчивый взгляд. Потом обратилась к Джейку.

— Ну а ты, Джейки? Ты испугался?

— Мы оказались там по глупости, — сказал брат, уходя от ответа.

Она усмехнулась и произнесла:

— В вашей жизни будет еще немало мест, в которых вы окажетесь по глупости. Просто не попадайтесь.

— Я видел, как прошлым вечером ты куда-то уш-мыгнула, — сказал я.

Ее шутливость мгновенно испарилась, и она холодно взглянула на меня.

— Не бойся, я никому не расскажу, — подбодрил ее я.

— Мне все равно, — ответила она.

Но я понимал, что ей не все равно.

Для моих родителей Ариэль была золотым ребенком. От природы ей достались сметливый ум, непринужденное обаяние и музыкальность, ее пальцы творили на клавиатуре настоящие чудеса. Никто из нас, любивших ее, не сомневался, что ей уготованы слава и величие. Она была любимицей матери и, возможно, отца, хотя в его чувствах я не был так уверен. О своих детях он говорил очень сдержанно, это мать в страстном мелодраматическом забытьи называла Ариэль отрадой своей души. Все мы знали то, чего мать никогда не произнесла бы вслух: она надеется, что Ариэль осуществит ее собственные несбывшиеся чаяния. Возненавидеть за все это Ариэль было проще простого, но мы с Джейком ее обожали. Она была нашей наперсницей, нашей сообщницей, нашей заступницей. За скромными достижениями своих братьев она следила лучше, чем озабоченные своими делами родители, и не скупилась на похвалу. Словно дикие маргаритки, растущие на лужайке позади нашего дома, она являла миру свою красоту без всяких затей.

— Мертвец, — проговорила она и покачала головой. — Известно, кем он был?

— Он называл себя Шкипером, — сказал Джейк.

— Откуда ты знаешь?

Джейк бросил на меня взгляд, исполненный немой мольбы о помощи, но не успел я ответить, как Ариэль сказала:

— Вы, ребята, что-то недоговариваете.

— Их было двое, — выпалил Джейк, и было видно, с каким облегчением он исторгнул из себя правду.

— Двое? — Ариэль перевела взгляд с Джейка на меня. — А кто второй?

Благодаря Джейку правда вся была перед нами, как лужица блевотины. Я больше не видел причины лгать, особенно перед Ариэлью.

— Индеец, — ответил я. — Приятель покойника. — И рассказал все, как было.

Она слушала, и ее голубые глаза с поволокой останавливались то на мне, то на Джейке.

— Да, ребята, вам грозят большие неприятности, — проронила она наконец.

— Ви-ви-видишь, — прошипел мне Джейк.

— Не бойся, Джейк, — сказала Ариэль и похлопала его по ноге. — Я сохраню вашу тайну. Но слушайтесь папу, ребята. Он беспокоится о вас. И мы все беспокоимся.

— Рассказать кому-нибудь об индейце? — спросил Джейк.

Ариэль задумалась.

— Этот индеец показался вам страшным или опасным?

— Он трогал Джейка за ногу, — сказал я.

— Мне не было страшно, — заметил Джейк. — Не думаю, чтобы он собирался чем-нибудь нам вредить.

— Ну тогда, считаю, можно об этом не распространяться. — Ариэль поднялась с кровати. — Но пообещайте мне, что больше не будете околачиваться у железной дороги.

— Обещаем, — сказал Джейк.

Ариэль ждала, чтобы и я присоединился к разговору, и укоризненно смотрела на меня, пока я не дал ей такое же обещание. Она отошла к двери, потом жеманно обернулась, широко взмахнула рукой и промолвила:

— Я ухожу в театр.

Последнее слово она произнесла как «тэатр».

— В театр под открытым небом, — добавила она, обернула вокруг шеи воображаемый палантин и манерно вышла из спальни.

Тем вечером отец не готовил гамбургеров и молочных коктейлей. Его вызвали в похоронное бюро ван дер Вааля, куда до дальнейших распоряжений доставили мертвое тело и где они с Ван дер Ваалем и шерифом обсуждали похороны незнакомца. Он не возвращался домой допоздна. Тем временем мать разогрела томатный суп «Кэмпбелл», сделала сэндвичи с сыром «Вельвита», мы поужинали и уселись смотреть «Есть оружие — будут путешествия». Изображение на экране было размытое, потому что в такой отдаленной местности прием слабый, но мы с Джейком все равно каждую субботу упрямо смотрели этот сериал. Ариэль с какими-то своими подругами отправилась на кинопоказ под открытым небом, и мать сказала ей:

— К двенадцати чтобы вернулась.

Ариэль нежно поцеловала ее в лоб и ответила:

— Да, мамочка.

Мы приняли субботнюю ванну и улеглись в постели еще до того, как вернулся отец, но когда он пришел домой, я еще не спал и слышал разговор родителей на кухне, которая располагалась прямо под нашей спальней. В полу имелась вентиляционная решетка, и голоса были слышны так отчетливо, словно родители находились в той же комнате, что и я. Они и понятия не имели, что я негласно участвую в каждом разговоре, который происходят между ними на кухне. В тот вечер они несколько минут обсуждали похоронную службу по мертвецу, которую отец согласился провести. Потом заговорили об Ариэль.

— Она уехала с Карлом? — спросил отец.

— Нет, — ответила мать. — Просто с компанией своих подружек. Я велела ей вернуться к двенадцати, потому что знаю, что ты будешь волноваться.

— Когда она поступит в Джуллиард, я вмешиваться не стану — пусть пропадает допоздна, сколько хочет. Но покуда она здесь, под нашим кровом, пусть возвращается домой до двенадцати, — сказал отец.

— Не нужно мне это без конца повторять, Натан.

— В последнее время она какая-то другая, — сказал отец. — Ты заметила?

— В каком смысле другая?

— У меня такое чувство, будто что-то творится у нее в душе, и она готова об этом сказать, но не говорит.

— Если ее что-нибудь волнует, она расскажет мне, Натан. Она мне все рассказывает.

— Хорошо, — ответил отец.

— Когда похороны того скитальца? — спросила мать.

Она объяснила нам, что слово «скиталец» звучит мягче, нежели «бродяга» или «бездомный», поэтому все мы стали употреблять это выражение, когда говорили о покойнике.

— В понедельник.

— Хочешь, чтобы я спела?

— На похоронах будем только я, Гас и Ван дер Вааль. Думаю, музыки не нужно. Достаточно нескольких надлежащих слов.

Стулья шаркнули по линолеуму, родители вышли из-за стола, и я больше не мог их слышать.

Я задумался о покойнике и понял, что хотел бы присутствовать на его похоронах. Я повернулся на другой бок, закрыл глаза и вспомнил о Бобби Коуле, лежавшем в гробу, подумал о покойнике, который тоже будет лежать в гробу, и провалился в мрачный, беспокойный сон.

Среди ночи я проснулся — на улице хлопнула автомобильная дверца и раздался смех Ариэли. В спальне родителей, через коридор от нашей, загорелся тусклый свет. Машина уехала, и спустя несколько мгновений я услышал, как пискнули петли входной двери. Свет в спальне родителей погас, дверь в нее с тихим вздохом затворилась. Ариэль взошла по лестнице, и я уснул.

Позже я проснулся от громового раската. Подошел к окну и увидел, что с севера на долину наползает грозовой шторм. Дождь должен был обойти нас стороной, но я отлично видел серебряные стрелы молний, выкованные на громадной наковальне грозовых облаков. Я спустился вниз, вышел в переднюю дверь и уселся на пороге. Прохладный ветер, от которого я успел отвыкнуть за последние дни, дышал прямо в лицо, и я наблюдал за бурей, словно за приближением свирепого и красивого хищного зверя.

Отдаленный гром напоминал артиллерийскую канонаду. Я подумал об отце и о том, что он рассказывал нам с Джейком про войну, — этими воспоминаниями он делился с нами гораздо охотнее, нежели чем-то иным. Мне хотелось расспросить его о многом — не понимаю, что меня удерживало. Наш отец ничем этого не показывал, но я знал, что его задевает молчание, которым мы отвечали на откровенность, стоившую ему таких усилий. Мне хотелось расспросить его о смерти: о том, больно ли умирать, и о том, что ждет меня и всех остальных после кончины. Только не надо всей этой чепухи про райские врата, папа. Смерть занимала меня всерьез. Когда мы с отцом и братом стояли в грязном гараже, мне представилась возможность поговорить об этом, но я ее упустил.

Сидя на пороге, я вдруг увидел, как кто-то выбежал из-за дома, пересек двор и устремился по Тейлор-стрит по направлению к Высотам. На Равнинах не было уличных фонарей, но я не нуждался в освещении, чтобы понять, кто это.

Я поднялся, чтобы вернуться в спальню, и напоследок взглянул на то, как молния пронзает холмы, которые окружали и защищали нашу долину.

Этим летом рядом с нами произошло уже две смерти. Я не мог и догадываться, что до его окончания смертей предстояло еще три.

И следующая станет самой горестной.