Простая милость

7

В понедельник у отца был официальный выходной. После завтрака он обычно совершал так называемый моцион — прогуливался от Равнин до дома Эмиля Брандта. У Брандта была сестра Лиза, которая давно сдружилась с Джейком, поэтому брат часто сопровождал папу. В тот понедельник я напросился с ними, поскольку все еще был связан отцовским запретом выходить со двора без его разрешения. Это было для меня все равно, что выйти на прогулку из тюрьмы. Ариэль отправилась с нами, но она в любом случае часто бывала дома у Эмиля Брандта, не только занимаясь под его руководством игрой на фортепиано и композицией, но и работая над его мемуарами, которые он надиктовывал уже больше года.

Хотя Эмиль и Лиза Брандты были членами королевского семейства Брандтов — они приходились братом и сестрой Акселю Брандту, а значит, дядей и теткой Карлу — жили они в своеобразном изгнании на прекрасно обустроенной ферме прямо над рекой, на южной окраине Нью-Бремена. Они были Брандтами по имени и состоянию, однако отличались от всех остальных. Эмиль был пианистом-виртуозом и замечательным композитором, и в молодости вращался среди знаменитостей. После того, как он сделал предложение моей матери, а потом покинул ее, он отправился учиться музыке в Нью-Йорк и сблизился с Аароном Коплендом. Копленд только что возвратился из Голливуда, где с большим успехом работал над музыкой к экранизации романа Стейнбека «О мышах и людях». Композитор предложил бедствовавшему Эмилю попытать счастья на Западном Побережье, и юноша последовал его совету. Ему повезло: он быстро нашел работу в киноиндустрии и сделался своим человеком в голливудском сообществе. Он познакомился со Скоттом Фицджеральдом, доживавшим последние годы почти в полной безвестности, с сестрами Эндрюс, которые оказались родом из Миннесоты, и с Джуди Гарленд, урожденной Фрэнсис Гамм, тоже из Миннесоты. Пока война не прервала его пиршеств со звездами, перед молодым музыкантом открывалось две дороги: одна вела к роскошной жизни и блестящей карьере кинокомпозитора, другая же влекла обратно, в края, из которых он был родом, к музыке, глубоко уходившей корнями в эту землю и овеянной тамошними ветрами. Все это Ариэль узнала, набирая мемуары под его диктовку, а потом рассказала мне.

Иная история была у Лизы Брандт. Она родилась десятью годами позже Эмиля, и от рождения была глухой и трудновоспитуемой. Когда она была девочкой, Брандты говорили о ней угрюмо и неохотно, если говорили вообще. В школу она не ходила, а получала образование у частных преподавателей, живших в доме Брандтов. Она была подвержена унынию и приступам ярости. Казалось, один Эмиль умел сносить ее выходки. Она его обожала. Когда Эмиль вернулся со Второй мировой войны, слепой, изувеченный, хотевший одного — вкушать свою скорбь в уединении, его семья приобрела для него старую ферму на окраине города и полностью ее перестроила. В товарищи ему дали Лизу, тогда еще подростка, у которой, по мнению родных, не было никакого будущего. Обоим ущербным Брандтам этот союз послужил на пользу. Лиза опекала брата, а брат давал Лизе возможность почувствовать себя нужной и уверенной в себе — на все предстоявшие ей годы глухоты и одиночества.

Все это мне тоже рассказала Ариэль, но важность услышанного я осознал еще нескоро.

Когда мы подошли к белой деревянной изгороди, Лиза Брандт в грязных перчатках работала в огороде, взрыхляя землю острым лезвием тяпки. Эмиль Брандт сидел на веранде в плетеном кресле, рядом стоял белый плетеный столик с шахматной доской и расставленными для игры фигурами и еще одно кресло.

— Выпьешь кофе, Натан? — крикнул Брандт отцу, когда мы вошли в калитку.

Он знал, что мы придем, кроме того он, вероятно, слышал скрип петель, но ему нравилось создавать впечатление, будто он каким-то образом нас видит, хотя Эмиль Брандт был слепой, как столб в изгороди. Когда мы ступили на дорожку, он улыбнулся и сказал:

— С тобой Ариэль и два хулигана, которых ты зовешь своими сыновьями?

Откуда он узнал, кто именно сопровождает отца, осталось для меня тайной, но отец называл Брандта одним из умнейших людей, которых он знал. Лиза прекратила работу и встала над грядкой, наблюдая за нашим вторжением, высокая, прямая и неподвижная, будто огородное пугало. Джейк сразу подбежал к ней, и они начали изъясняться знаками и жестами. Джейк направился вместе с ней в сарай, вышел оттуда с садовыми граблями и неотступно следовал за ней, когда она возобновила работу в огороде.

Отец поднялся на веранду и сказал:

— Кофе выпью, Эмиль.

— Ариэль, сваришь? — спросил слепой. — Ты знаешь, где все лежит. А себе возьми, что сама хочешь. Магнитофон я оставил на столе, и там же бумага для печатной машинки.

— Хорошо, — сказала Ариэль и вошла внутрь — как мне показалось, уверенно, будто к себе домой.

Я сел на пороге. Мой отец занял второе плетеное кресло и спросил:

— Как продвигаются мемуары?

— Слова отличаются от нот, Натан. Их чертовски трудно подбирать, и я не уверен, что у меня это получается. Однако я приятно провожу время за работой.

У Эмиля и Лизы Брандтов был один из красивейших приусадебных участков во всем Нью-Бремене. Вдоль изгороди Лиза посадила кусты буддлей, на которых целое лето распускались красно-желтые соцветия. Тут и там на лужайке она устроила из цветов островки, обложенные красным кирпичом и поражавшие многообразием оттенков и форм. Ее огород занимал пространство размером всего лишь с фундамент нашего дома, но к концу каждого лета на нем в изобилии, поражающем воображение, вырастали помидоры, капуста, морковка, сладкая кукуруза, патиссоны и другие овощи. С миром людей Лиза ладила не очень хорошо, зато легко находила общий язык с растениями.

Ариэль принесла отцу кофе и сказала:

— Начну прямо сейчас.

— Отлично, — ответил Брандт и улыбнулся. Гладкая кожа на его правой щеке слегка натянулась от улыбки, в то время как левая щека, покрытая плотными рубцами, уродливо сморщилась.

Ариэль снова вошла в дом, и спустя несколько минут через окно угловой комнаты послышался голос Брандта, записанный на магнитофонную ленту, а следом — быстрое постукивание пишущей машинки. Когда мой отец и Эмиль Брандт приступили к еженедельной шахматной партии, я прислушался к пальцам Ариэли, летающим над клавиатурой. Отец настаивал, чтобы она записалась на предпринимательские курсы, а также освоила машинопись и стенографию, ибо считал, что, несмотря на все ее мечты и устремления, подобные навыки могут оказаться весьма полезными для женщины.

— е4, — пробормотал Брандт, открывая партию.

Отец передвинул пешку Брандта. Он делал за Брандта все ходы, поскольку тот не мог видеть происходившего на доске, зато обладал удивительной способностью представлять всю партию в воображении.

Отец вырос в Дулуте, угрюмом портовом городе, в семье моряка, который часто уходил в дальние плавания — обстоятельство, по-видимому, неплохое, потому что, когда отец семейства бывал дома, он пьянствовал и нещадно колотил жену и сына. Этого своего деда я никогда не видел, поскольку он вместе с двадцатью девятью своими товарищами утонул в море, когда угольный транспорт, на котором они шли, угодил в шторм у побережья Новой Шотландии. Мой отец был первым Драмом, поступившим в колледж. Он собирался стать адвокатом, законником. По рассказам матери, когда она встретила его, он был жутко умный и уверенный в себе, и она точно знала, что он станет лучшим адвокатом во всем «штате сусликов». Она вышла за него, когда окончила третий курс в университете Миннесоты, где училась музыке и актерскому мастерству. По мнению ее однокурсниц, отец был завидным женихом. Он только окончил последний курс юридического факультета. Шел 1942 год, отца призвали в армию. Когда его отправили на войну — сначала в Южную Африку, потом кампании сменяли одна другую, и так вплоть до Арденнской операции — мать уже вынашивала Ариэль. Война изменила Натана Драма, сильно изменила и полностью перевернула его планы. Вернувшись домой, он не имел ни малейшего желания вести судебные баталии. Вместо этого отец поступил в семинарию и принял сан. Прежде чем он стал настоятелем методистской церкви на Третьем авеню на Равнинах, мы успели пожить в четырех городах Миннесоты. Семья священника никогда долго не задерживается на одном месте, и с этим неприятным обстоятельством мы должны были безропотно мириться. Но моя мать выросла в Нью-Бремене, и мы часто гостили у бабушки и дедушки, поэтому с раннего детства хорошо знали этот город. Отец и Эмиль Брандт были знакомы давно, но по-настоящему сблизили их именно еженедельные шахматы. Партия продвигалась медленно и, как мне казалось, для отца и Брандта, двух ровесников, исковерканных одной и той же войной, игра была в первую очередь возможностью пообщаться без посредничества моей матери. Хотя Брандт любил ее и покинул, это не было препятствием к их дружбе. Или так я считал тогда.

— е5, — объявил отец и передвинул свою пешку. — Ариэль говорит, они увлекательные, твои мемуары.

— Она молодая девушка, а молодую девушку легко увлечь, Натан. Дочь у тебя разнообразно одаренная, но ей предстоит еще многое узнать о большом мире. Конь f3.

Отец поднял коня Брандта и переставил на нужную клетку.

— Рут считает, что у нее великое будущее. Как думаешь, Эмиль? d6.

— d4. Ариэль прекрасный музыкант, без сомнения. Талантливая, как никто в ее возрасте. Думаю, после Джуллиарда она сможет прослушаться и получить место в хорошем симфоническом оркестре. К тому же она одаренный композитор. Ей еще многому предстоит учиться, но это придет со временем и опытом. Если она захочет, то сможет стать прекрасным преподавателем. Я хочу сказать, Натан, что у нее огромный потенциал в различных областях. Но великое будущее… Как знать? Мне кажется, это зависит больше от Бога и обстоятельств, нежели от наших усилий.

— Рут возлагает на нее большие надежды. Слон g4, — сказал отец и передвинул своего слона.

— Все родители надеются, что у их детей великое будущее, правда? А может быть, и неправда. У меня нет детей, почем мне знать? d берет е5.

— b берет (3. Вопрос спорный. Ариэль говорит, что не хочет в Джуллиард.

— Что? — Незрячие глаза Брандта, казалось, исполнились удивления.

— Думаю, она просто разводит канитель. Последние сомнения.

— Ага, — Брандт понимающе кивнул. — Наверное, это естественно. Признаться, я буду скучать, когда она уедет. Не уверен, что смогу доверить свои воспоминания кому-нибудь другому. Ферзь берет f4.

Работа, которую выполняла Ариэль для Брандта, была частью соглашения, призванного возместить время, которое он затрачивал, обучая ее игре на фортепиано и композиции. Моим родителям было не по карману должным образом оплатить эти уроки. Для человека с таким статусом, как у Брандта, такая плата была ничтожной, но он предлагал свою помощь явно не из материальных соображений, а в знак привязанности к моей матери и дружбы с моим отцом.

— Что сказала Рут, когда Ариэль сбросила такую бомбу?

— Взлетела на воздух, — ответил отец.

Брандт усмехнулся.

— Ну, разумеется. А ты?

Отец взглянул на доску.

— Я просто хочу, чтобы она была счастлива, d берет е5.

— Слон с4. А что такое счастье, Натан? По моему опыту, это лишь минутная передышка на долгом и трудном пути. Невозможно быть счастливым постоянно. Думаю, лучше пожелать ей мудрости — мудрость не столь переменчива.

— Конь f6, — нерешительно промолвил отец.

— Ферзь bЗ, — немедленно ответил Брандт.

Мой отец с минуту оглядывал доску, потом сказал:

— Ферзь е7. Знаешь Тревиса Клемента, Эмиль?

— Нет. Конь сЗ.

— Он живет в Кэдбери. Его жена — прихожанка одной из моих церквей. Он ветеран, прошел Корею. Ему там туго пришлось. Думаю, его до сих пор не отпустило. Пьянствует. Жесток со своей семьей, сб.

— Иногда, Натан, мне думается, что дело не столько в войне, сколько в том, с чем мы на эту войну пришли. Война только расширила те трещины, которые в нас уже были, и то, что было внутри, вылилось наружу. Например, ты со своей жизненной философией. Возможно, ты пошел на войну, думая, что потом станешь пробивным адвокатом. Но, по-моему, глубоко в тебе уже лежали семена, из которых пророс священник.

— А из тебя кто пророс?

— Слепец, — улыбнулся Брандт.

— Не знаю, как достучаться до Тревиса.

— Не думаю, что всем, до кого ты достучишься, ты сумеешь помочь, Натан. Сдается мне, ты слишком много ожидаешь от самого себя. Слон g5.

Отец откинулся на кресле и провел рукой по щеке.

— b5, — сказал он, но без особой уверенности.

— Папа! — закричал Джейк, выбегая с огорода. В одной руке он держал грабли, а в другой — извивающегося ужа.

— Поосторожнее с ним, сынок, — попросил отец.

— Хорошо. Смотри, Фрэнк, какой красавчик!

— Уж-то? Экая невидаль, — сказал я. — Когда найдешь гремучую змею, тогда покажешь.

Энтузиазм Джейка не уменьшился из-за моего ответа. Он со счастливым видом вернулся в огород, где его ожидала Лиза. Они обменялись каким-то жестами, Джейк положил ужа на землю, и оба стали с равным интересом наблюдать, как он быстро скользит между стеблей сладкой кукурузы.

В отношениях между этими двоими было что-то сверхъестественное — так мне всегда казалось. Им обоим было трудно общаться со всем остальным миром. Несмотря на глухоту, Лиза умела говорить, но крайне неохотно произносила фразы, для всех нас звучавшие странно и невразумительно. Джейк же и вовсе едва мог выстроить законченную фразу. Они общались знаками, жестами и мимикой — а может быть, и на более тонком уровне. Лиза не находила общего языка ни с кем, кроме своего брата и Джейка. Теперь я полагаю, что у нее была некая форма аутизма, но тогда ее называли тронутой. Люди считали ее тупой и недалекой, потому что при разговоре она не смотрела в глаза, а в тех редких случаях, когда ей приходилось покидать уютный и безопасный двор и выходить в город, она перебегала улицу, чтобы избежать контакта с любым человеком, который двигался ей навстречу по тротуару. Большую часть времени она проводила за белой изгородью, ухаживая за цветами и братом.

— Лизе повезло, что она сдружилась с Джейком, — сказал Брандт. — Конь берет b5.

— И Джейк явно доволен таким раскладом, с берет b5.

— У Лизы больше нет друзей. У нее вообще никого нет, кроме меня. И я очень во многом на нее полагаюсь. Иногда я задумываюсь, что будет с ней, когда меня не станет. Слон берет b5. Шах.

— Это еще не скоро. Кроме тебя у нее есть и другие родственники.

— Им нет до нее никакого дела. Всю жизнь им не было до нее никакого дела. Иногда я думаю, что, когда я вернулся домой слепым, они только обрадовались. Появилась возможность собрать двух ущербных вместе и держать под контролем. И вот мы здесь, за этой изгородью, которая заключает внутри себя весь наш мир. И знаешь, что самое странное, Натан? Мы счастливы. У меня есть моя музыка и Лиза. У Лизы есть я и ее растения.

— Сам же сказал, что счастье переменчиво.

Брандт улыбнулся и ответил:

— Поймал меня на слове. Но если ты получше посмотришь на доску, то увидишь, что я тоже приготовил тебе ловушку.

Отец несколько мгновений изучал расположение фигур, а потом сказал:

— Понимаю, о чем ты. Умно придумано, Эмиль. Сдаюсь, партия.

Они продолжили беседу, а я наблюдал, как Джейк и Лиза копаются в огороде, слушал, как Ариэль в кабинете стучит по клавишам пишущей машинки, и мир внутри изгороди показался мне прекрасным местом, местом, в котором разрозненные осколки каким-то образом собираются в единое целое.

Вскоре после полудня отец отправился подготавливать погребение человека, которого мы теперь называли скитальцем, и я сказал, что хочу пойти вместе с ним. Отец спросил, для чего, я попытался высказать какие-то мысли, хотя, по правде, и сам не знал. Просто мне это казалось правильным. Именно я вытащил мертвеца на свет, и было бы уместно, чтобы я присутствовал, когда он сойдет во тьму вечную. Это я и пытался сказать, но понимал, что говорю все невпопад. Отец смерил меня долгим взглядом и наконец ответил, что не возражает против моего присутствия. Его единственное требование состояло в том, чтобы я оделся подобающим для похорон образом, то есть в выходной костюм.

Джейк странно относился к покойнику. Он не хотел иметь никакого отношения к похоронам и договорился до того, что обвинил меня в том, что я использую весь этот случай в своекорыстных целях.

— Тебе просто нравится выглядеть большим, — заявил он мне в глаза, сидя над раскраской за ломберным столиком, который он самолично притащил в гостиную.

Картинка изображала скалистое побережье в идиллической местности вроде штата Мэн и выглядела привлекательно, но было ясно — несмотря на все линии и циферки, в итоге у Джейка получится нечто, больше похожее на малевания слабоумного или обезьяны.

— Забавно, — сказал я и пошел одеваться.

Отец подъехал на «паккарде» к кладбищу, которое располагалось на холме в восточной части города. Яма была уже выкопана, возле нее дожидался Гас. Пришел и шериф Грегор — не понимаю, для чего, — а вслед за нами подоспел мистер Ван дер Ваал на катафалке. Отец, Гас, шериф и владелец похоронного бюро выгрузили из кузова гроб. Это был простой сосновый ящик без ручек, гладко обструганный и отшкуренный. Все четверо взвалили его на плечи и понесли к могиле, а там поставили на деревянные жерди, рядом с которыми Гас расстелил два холщовых ремня, чтобы удобнее было опускать гроб в землю. После этого все четверо отошли назад, и я вместе с ними. Мой отец открыл Библию.

Мне подумалось, что в такой день мертвым хорошо — то есть, если мертвым больше не нужно беспокоиться о бремени житейских забот, а можно просто улечься и насладиться всем лучшим, что сотворил Бог, в такой день это удалось бы как нельзя лучше. Воздух был теплым и неподвижным, кладбищенская трава, которую Гас постоянно поливал и подстригал, нежно зеленела, а река, отражавшая небеса, напоминала голубую шелковую ленту, и я подумал, что когда умру, то хотел бы лежать именно в этом месте и вечно наблюдать над собой именно эту картину. А еще подивился, почему такое роскошное место упокоения досталось человеку, ничего не имевшему за душой, о котором мы знали так мало, что даже имя его было неизвестно. И хотя я не знал и по-прежнему не знаю, почему так произошло на самом деле, подозреваю, что тут не обошлось без моего отца. И его большого щедрого сердца.

Он прочел двадцать четвертый псалом и отрывок из послания к Римлянам, заканчивавшийся словами: «Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем».

Потом закрыл книгу и произнес:

— Мы слишком часто думаем, будто мы одиноки на путях наших. Это неправда. Даже этот человек, нам неизвестный, был известен Богу, и Бог был его неизменным спутником. Бог не обещал нам легкой жизни. Не обещал, что мы не будем страдать, не будем чувствовать отчаяния и одиночества, смятения и безысходности. Он обещал, что среди наших страданий мы не останемся одиноки. И хотя порой мы слепы и глухи пред лицом Его, Он всегда возле нас, и вокруг нас, и внутри нас. Мы неотделимы от любви Его. И еще одно обещал Он нам, самое важное. Все окончится. Окончится наша боль, наши страдания и наше одиночество, мы будем с Ним и познаем Его, и то будет райское блаженство. Этот человек, который при жизни, возможно, чувствовал себя совершенно одиноким, более не почувствует себя таковым. Этот человек, чья жизнь, возможно, была бесконечным, денным и нощным ожиданием, более не станет ничего ожидать. Он там, и Бог всегда знал, что он будет там, в месте, приуготовленном для него. Возрадуемся же об этом.

Отец вместе с нами прочел «Отче наш». Некоторое время мы стояли в молчании, глядя на простой гроб, бледно желтевший на фоне черной ямы. А потом отец сказал нечто, поразившее меня совершенно.

— В такой день мертвым хорошо, — сказал он. И эти слова совпали с моими мыслями.

— Пусть этот человек успокоится навечно в столь прекрасном месте, — сказал он потом. И эти слова также очень напоминали то, о чем подумал я.

Он кивнул остальным, и все вместе они взялись за ремни.

— Фрэнк, когда мы поднимем гроб, можешь убрать жерди? — сказал владелец похоронного бюро.

Они подняли гроб, я нагнулся и убрал жерди, а мужчины медленно опустили гроб в могилу. Потом вытащили ремни, и отец спросил:

— Гас, помощь нужна?

— Нет, Капитан, — ответил Гас. — Весь день впереди, спешить мне некуда.

Отец пожал руки шерифу и владельцу похоронного бюро, мы разошлись по машинам, а Гас остался засыпать могилу землей.

Дома отец сказал:

— Я съезжу в город. Нужно решить кое-какие дела с шерифом Грегором и мистером Ван дер Ваалем.

Он снова укатил на «паккарде». Джейка нигде не было видно. Из церкви через дорогу доносились звуки: Ариэль играла на органе, мать пела. Я переоделся и пошел в церковь спросить, куда девался Джейк.

— Вроде бы у Дэнни О’Кифа пропал двоюродный дедушка, — ответила мать. — Джейк пошел вместе с Дэнни его разыскивать. А где отец?

Для меня оказалось неожиданностью, что у Дэнни в Нью-Бремене есть двоюродный дедушка. Мне он говорил, что большинство его родственников живут неподалеку от Гранит-Фоллз.

— Папе нужно было вернуться в город, — ответил я. Потом добавил: — Это ты разрешила Джейку выйти со двора? Он же наказан, как я.

Мать смотрела в ноты, которые держала в руках, а на меня почти не обращала внимания. Они разучивали новое произведение, хорал, который Ариэль сочинила к празднованию Дня Независимости, предстоящему на следующей неделе.

— Его друг попросил о помощи, — сказала мать. — Я его отпустила.

— А я могу им помочь?

— Хм… — Она нахмурилась, как будто задумавшись над нотами.

Ариэль, сидевшая на органной скамейке, заговорщицки улыбнулась мне.

— Пусть Фрэнки поможет, — сказала она. — Тогда и найдут быстрее.

— Ладно, ладно, — мать махнула рукой в мою сторону. — Иди.

Я взглянул на Ариэль и спросил:

— Куда они направились?

— К дому Дэнни, — ответила она. — Пятнадцать минут назад.

Я как можно скорее вышел из церкви, пока мать не успела переменить решение, и побежал к дому Дэнни О’Кифа, расположенному на западной окраине Равнин, прямо над рекой. Мать Дэнни на заднем дворике развешивала на бечевке белье. Она была маленькая женщина, ростом не выше меня, с черными волосами и миндалевидными глазами, цветом кожи и телосложением — настоящая сиу. Дэнни никогда не рассказывал о своей родословной, но я слышал, что его мать происходит из Верхней общины народов сиу, которая обитает подальше к западу по течению Миннесоты. На женщине были светло-коричневые капри, зеленая маечка без рукавов и белые кеды. Она работала учительницей — я занимался у нее в пятом классе, и мне она нравилась. Когда я вошел во дворик, она склонилась над бельевой корзиной.

— Здравствуйте, миссис О’Киф, — бодро сказал я. — Я ищу Дэнни.

Женщина вынула из корзины синее полотенце и повесила на бечевку.

— Я послала его искать двоюродного дедушку, — ответила она.

— Я знаю. Я пришел помочь.

— Очень мило, Фрэнк, но, думаю, Дэнни сам управится.

— С ним мой брат.

Это известие удивило ее и явно не обрадовало.

— Вы знаете, куда они пошли? — спросил я.

Она насупилась и ответила:

— Его двоюродный дедушка любит рыбачить. Я отправила их посмотреть у реки.

— Спасибо. Мы его найдем.

Она выглядела не особо воодушевленной.

Я побежал дальше и через пару минут уже шагал вдоль берега.

Я не очень любил рыбалку, но знал много ребят, которые любили, и знал, где они рыбачили. Рыбных мест было несколько, в зависимости от того, кого ловить. Если сома — то в длинной и глубокой сточной канаве позади старой лесопилки. Если шуку — то на песчаной отмели в четверти мили отсюда, в заводи, которую облюбовала крупная мясистая рыба. И, конечно, с эстакады в полумиле от города. На северном берегу реки, напротив Равнин, были сплошные сельскохозяйственные угодья, с фермами, притаившимися в тени тополей. На некотором расстоянии пролегало шоссе, соединявшее расположенные в долине городки с большим городом Манкейто, что находился в сорока милях к востоку. За шоссе вздымались холмы и утесы, обозначавшие пределы древней ледниковой реки Уоррен.

Я обогнул поворот, услышал голоса и смех и за высокими зарослями камышей увидел Джейка и Дэнни, метавших камушки. Касаясь коричневатой воды, камни оставляли на поверхности круги, похожие на поставленные одно в другое медные блюда. Увидев меня, Джейк и Дэнни прервали свое занятие, повернулись спиной к солнцу и посмотрели на меня исподлобья.

— Нашли дедушку? — спросил я.

— Нет, — ответил Дэнни. — Еще не нашли.

— Думаете, найдете его, если будете стоять тут и метать камушки?

— Ты нам не на-на-начальник, — сказал Джейк. Он поднял плоский камень и яростно швырнул его. Камень врезался в воду под углом и пошел ко дну, ни разу не подпрыгнув.

— Почему ты злишься на меня?

— По-по-по… — Его лицо мучительно искривилось. — По-по-по… — Он зажмурил глаза. — …тому, что ты лжец.

— Что ты такое говоришь?

— Сам знаешь. — Он взглянул на Дэнни, который вертел в руках камушек, но не бросал.

— Ладно, я большой и толстый лжец. Ты доволен? Мы должны найти твоего дедушку, Дэнни.

Я протиснулся мимо них и направился вниз по течению.

Дэнни догнал меня и неторопливо зашагал рядом, а когда я оглянулся, то увидел, что Джейк стоит на прежнем месте и угрюмо обдумывает свои дальнейшие действия. Наконец он последовал за нами, но в некотором отдалении. Мы по возможности держались песчаных берегов и голых глиняных отмелей, которые от жары высохли и потрескались. Иногда нам приходилось продираться сквозь высокий тростник и кустарники, растущие у самой реки. Дэнни рассказывал мне о книге, которую только что прочел. В ней одного парня укусила летучая мышь-вампир, и он остался последним человеком на земле. Дэнни читал много научной фантастики и любил пересказывать прочитанное. Когда он закончил пересказ, мы как раз пробрались сквозь камыши, покрывавшие кусок песчаного берега, и оказались на небольшой прогалине, посередине которой стоял навес.

Каркас его был сооружен из плавуна, а куски гофрированной жести набиты в качестве крыши и наружной обшивки. В густой тени навеса, выпрямившись и скрестив ноги, сидел человек. Он уставился на нас, едва мы вышли на прогалину.

— Это мой дедушка Уоррен, — сказал Дэнни.

Мы с Джейком переглянулись, потому что оба узнали дедушку Дэнни. Мы видели его раньше. Видели рядом с покойником.

Дедушка Дэнни окликнул его из-под навеса:

— Твоя мама послала тебя за мной?

— Да.

Руки старика лежали плашмя на согнутых коленях. Он глубокомысленно кивнул.

— Могу ли я тебя чем-нибудь подкупить, чтобы ты сказал ей, будто не видел меня? — спросил он.

Дэнни прошелся по песку, оставляя позади себя следы от кроссовок. Я прошелся следом за ним, а Джейк — следом за мной.

— Подкупить? — переспросил Дэнни. Он задумался. Рассматривал ли он предложение всерьез, или размышлял, серьезно ли предложение — не знаю. В конце концов он помотал головой.

— Ну хорошо, — не сдавался дедушка. — А если так? Если я попрошу, чтобы ты передал ей, что я приду к обеду? А до тех пор я на рыбалке.

— Но ведь ты не на рыбалке.

— Рыбалка, мой мальчик, это состояние души. Некоторые люди на рыбалке ловят рыбу. А я ловлю такое, что никогда не подцепишь на крючок. — Он взглянул на меня и Джейка. — Ребята, я вас знаю.

— Да, сэр, — сказал я.

— Слышал, Шкипера похоронили.

— Да, сэр. Сегодня. Я был при этом.

— Был? Зачем?

— Не знаю. Подумал, что имею право.

— Имеешь право? — Его губы сложились в усмешку, но в глазах не проступило ни малейшего веселья. — А еще кто был?

— Мой отец. Он священник и читал молитвы. И наш друг Гас. Он выкопал могилу. И шериф. И владелец похоронного бюро.

— На удивление многолюдно.

— Все прошло хорошо. Похоронили его в прекрасном месте.

— Без шуток? Я тоже так хочу. Сколько доброты. Правда, поздновато.

— Сэр?

— Ребята, вы знаете, что означает «itokagata iyaye»? А ты, Дэнни?

— Нет.

— Это по-дакотски. Означает, что душа отлетела на юг. Означает, что Шкипер умер. Твои мама или папа когда-нибудь пытались научить тебя нашему языку, Дэнни?

— Наш язык английский, — ответил Дэнни.

— Так я и думал, — покачал головой дедушка. — Так я и думал.

— Тебе письмо, — вспомнил Дэнни. Вытащил из заднего кармана конверт и протянул его Уоррену.

Старик взял конверт и прищурился. Из кармана рубашки он извлек очки с толстыми стеклами и позолоченной оправой. Он не надел их, а использовал в качестве увеличительного стекла, внимательно изучив адрес отправителя. Потом просунул палец под клапан, осторожно оторвал его, достал письмо и прочел его в такой же неспешной манере.

Я чувствовал себя неловко и ждал, когда меня отпустят. Мне очень хотелось уйти.

— Черт побери, — сказал наконец дедушка Дэнни, скомкал письмо и бросил в желтый песок. Потом взглянул на Дэнни. — Ну, я же сказал тебе, что передать матери, чего стоишь?

Дэнни отошел назад, развернулся и опрометью бросился с прогалины, мы с Джейком за ним. Когда мы отбежали на приличное расстояние и стена камышей скрыла нас от дедушки, я спросил:

— Что с ним такое?

— Я его толком и не знаю, — ответил Дэнни. — Его долго не было. У него были какие-то неприятности, и ему пришлось покинуть город.

— Какие неприятности? — спросил Джейк.

Дэнни пожал плечами.

— Мама с папой не рассказывали. Дедушка Уоррен объявился на прошлой неделе, и мама взяла его домой. Она сказала папе, что так надо. Он из нашей семьи. Он на самом деле не такой плохой. Иногда он забавный. Но он не любит оставаться дома. Говорит, что в четырех стенах чувствует себя, будто в тюрьме.

Дойдя вдоль реки почти до самого дома Дэнни, мы поднялись на высокий берег. Мы с Джейком направились домой, а Дэнни пошел передать матери сообщение от дедушки. Я задумался, что именно он ей скажет.

Мы добрались до нашего двора, и Джейк ступил на порог, а я замешкался.

— Что такое? — спросил Джейк.

— Ты видел?

— Что видел?

— Очки у дедушки Дэнни.

— А что с ними?

— Это не его очки, Джейк, — сказал я. — Это очки Бобби Коула.

Джейк тупо уставился на меня. А потом в его глазах промелькнул огонек.