Путешествия с Геродотом

Ксеркс

Когда мы снова оказались в Аддис-Абебе, эта сцена, точно ночной призрак из сообщений Геродота, возвращалась ко мне долгое время. Ее посыл был пессимистичным, роковым: человек в своих поступках несвободен, у него нет выбора. Он несет в себе свою судьбу, что-то вроде генетического кода: он должен идти и делать то, что назначено ему судьбой, предопределением. Оно — Высшая Сущность, вездесущая и всеобъемлющая Космическая Движущая Сила. Никто не выше предопределения, даже Царь Царей, да что там царь, даже боги. Вот и Ксерксу ночное видение было отнюдь не в образе бога, с которым еще можно вступать в прения, которого можно не послушаться или даже попытаться перехитрить; а вот с предопределением этого сделать нельзя. Оно анонимно, без имени и четких очертаний, оно лишь предостерегает, дает советы или угрожает.

Имея раз и навсегда записанную судьбу, человек должен только считывать этот сценарий и выполнять его пункт за пунктом. Если он плохо прочтет его или попытается изменить, тогда-то и появится это самое видение-предопределение и сначала погрозит пальчиком, а когда это не подействует, нашлет на гордеца несчастья, наказание.

Вот почему покорность предопределению есть условие выживания. Прежде всего Ксеркс смиряется с выпавшей ему миссией, а именно: отомстить грекам за нанесенное персам и его отцу оскорбление. Он объявляет им войну, клянется, что не остановится, пока не захватит Афины и не предаст их огню. Но потом, прислушиваясь к голосу разума, меняет мнение, подавляет мысли о войне, отказывается от вторжения, выходит из игры. Но именно в этот момент ночью к нему является призрак: «Безумец, — казалось, говорит он, — отбрось колебания! Твое предназначение — ударить по грекам!»

Поначалу Ксеркс пытается проигнорировать ночной инцидент, счесть его наваждением, быть выше него. Но этим он еще больше злит и раззадоривает привидение, которое снова является к его трону, к его ложу, теперь уже не на шутку разозленное и грозное. Тогда Ксеркс ищет спасения, потому что он не уверен, не впадает ли он в помешательство, вызванное грузом ответственности, — ведь ему необходимо принять решение, которое предопределит судьбы мира, причем предопределит, как потом окажется, на тысячи лет. И тогда он призывает к себе своего дядю Артабана: «Помоги!» — просит он его. Тот поначалу советует, чтобы Ксеркс забыл про сон. «Сны — пустое», — говорит Артабан.

Но это царя не убеждает, виденное во сне не отпускает его, а призрак становится все более настойчивым и неумолимым. В конце концов даже Артабан, человек рассудительный и умный, рационалист и скептик, отступает перед привидением и не просто отступает, а становится горячим его сторонником, активным проводником императива привидения-провидения. Выступить против греков? Что ж, выступим. Причем немедленно! Человек находится во власти вещей и духов, а здесь мы видим, как власть духов превосходит власть вещей.

Простой перс или грек мог бы по поводу этих ночных кошмаров Ксеркса подумать: «О боги, если такой великий правитель, Царь Царей, владыка мира, — всего лишь игрушка в руках провидения, то что могу значить я, серый человек, ничтожнейший из ничтожных, пыль земли!» И вынести для себя из этой истории удовлетворение, даже — оптимизм.

Ксеркс — фигура удивительная. Хотя он какое-то время правит миром (почти целым миром, за исключением двух городов — Афин и Спарты, и это не дает ему покоя), нам мало что известно о нем. Он восходит на престол в возрасте тридцати двух лет. Он снедаем жаждой власти — власти над всеми. (Мне вспоминается заголовок статьи, имени автора которой я, к сожалению, не помню: «Мама, будет ли у нас когда-нибудь все?». Это именно то, чем живет Ксеркс: он хочет иметь все.) Никто ему не возразит, за возражение платят головой. Но в таком климате молчаливого попустительства довольно одного слова возражения, чтобы владыка почувствовал себя неуютно, заколебался. Вот так и сейчас, в случае с Артабаном: прислушавшись к его словам, Ксеркс настолько обескуражен и так неуверен в себе, что решает отступить. Но подобные проблемы, споры и колебания — удел людей. А теперь в этот земной мир вступает Высшая, Всеопределяющая Сила, и ее голосу будут внимать все. Веление судьбы должно исполниться, его нельзя ни избежать, ни изменить, даже если оно ведет в пропасть.

А потому Ксеркс в соответствии с тем, что ему велит провидение, идет на войну. Он знает, в чем состоит его самая большая сила, сила Востока, сила Азии: в количестве, в бесчисленной массе, которая самой своей тяжестью и натиском сокрушит и уничтожит врага. (Приходят на память сцены из Первой мировой войны: на мазурских болотах русские генералы посылали на штурм неприятельских позиций целые полки, в которых только у части солдат были винтовки, к тому же без боекомплекта.)

Сначала в течение четырех лет Ксеркс занимается созданием своей армии — мировой армии, в ряды которой вольются все народы, все племена и кланы империи. Одно лишь перечисление их занимает у Геродота несколько страниц. Он подсчитывает, что эта армия — пехота, конница, команды кораблей — составляет пять миллионов человек. Преувеличивал. Но все равно армия огромная. Как ее прокормить? Как напоить? Люди и животные выпивали по пути целые реки, оставляя после себя их пустые русла. Кто-то замечает, что в лучшем случае Ксеркс ел только раз в день. Если бы царь, а с ним и вся армия ели два раза в день, то вся Фракия, Македония и Греция превратились бы в пустыню, а все местное население умерло бы голодной смертью.

Геродота завораживает шествие этой армии — мощного потока людей, животных, того, что называется материальной частью, — пестрота одежд и разнообразие амуниции, а поскольку у каждого народа свои одежды, красочность и разнородность толпы трудно описать. В центре шествия две колесницы: священная колесница Ахурамазды, которую везло восемь белых коней. Позади самих коней следовал пешком возница, держа в руках узду, так как никто из людей не мог подниматься на седалище этой колесницы. За этой колесницей ехал сам Ксеркс на колеснице, запряженной нисейскими конями<…> Дальше идут копьеносцы, дальше — конница, потом отряд десяти тысяч бессмертных. Они сверкали золотом. Вели за собой повозки, на которых были наложницы и многочисленные слуги в прекрасных одеждах<…> и, наконец, шли все остальные нестройные полчища.

Однако пусть нас не сбивает с толку многоцветье идущей на войну армии. Это не парад, не праздник. Совсем напротив. Геродот отмечает, что эту трудно и молчаливо идущую армию каждый раз надо подгонять плетью.

Он внимательно следит за поведением персидского царя. У Ксеркса неуравновешенный, непредсказуемый характер, какой-то поразительный клубок противоречий, напоминающий характер Ставрогина.

Вот он со своей армией на пути в Сарды: увидел растущий у дороги прекрасный платан, который велел облечь в золотые одежды и приставить к нему на вечные времена стражу.

В нем еще живо восхищение красотой увиденного в пути дерева, прекрасного платана, когда докладывают ему, что большая буря на Геллеспонте разбила и уничтожила те мосты, которые он велел построить и по которым армия, шедшая под его предводительством на Грецию, могла попасть из Азии в Европу. Узнав об этом, Ксеркс распалился страшным гневом и повелел бичевать Геллеспонт, наказав 300 ударов бича, а затем погрузить в открытое море пару оков. Передают еще, что царь послал также палачей заклеймить Геллеспонт клеймом. Впрочем, верно лишь то, что царь велел палачам сечь море, приговаривая при этом варварские и нечестивые слова: «О ты, горькая влага Геллеспонта! Так тебя карает наш владыка за оскорбление, которое ты нанесла ему, хотя он тебя ничем не оскорбил. И царь Ксеркс все-таки перейдет тебя, желаешь ты этого или нет. По заслугам тебе, конечно, ни один человек не станет приносить жертв, как мутной и соленой реке». Так велел Ксеркс наказать это море, а надзирателям за сооружением моста через Геллеспонт — отрубить головы.

Мы не знаем, сколько голов было отрублено. Мы не знаем, покорно ли приговоренные строители подставили свои головы, пали ли они на колени, прося о милосердии. Резня, должно быть, была жуткой, ибо такие сооружения возводили тысячи и тысячи строителей. В любом случае, эти приказы успокоили Ксеркса, привели его в состояние внутреннего равновесия. Его люди наводят через Геллеспонт новые мосты, а маги сообщают, что все знамения говорят о счастливом будущем.

Обрадованный царь решает продвигаться дальше, и тут к нему приходит лидиец Пифий, умоляя об услуге: Владыка! У меня пять сыновей. Им всем выпало на долю идти с тобой в поход на Грецию. Сжалься, о царь, над моими преклонными летами и освободи одного моего старшего сына от похода, чтобы он заботился обо мне и распоряжался моим достоянием. Четырех же остальных возьми с собой, и я желаю тебе счастливого возвращения и исполнения твоих замыслов.

От этих слов Ксеркс снова впадает в бешенство: Негодяй! Ты еще решился напомнить мне о своем сыне… Разве ты не раб мой, который обязан со всем своим домом и с женой сопровождать меня?.. Дав такой ответ, царь тотчас же повелел палачам отыскать старшего сына Пифия и разрубить его пополам, а затем одну половину тела положить на правую сторону пути, а другую — на левую сторону пути, по которому должно было проходить войско.

Так и стало.

Бесконечная армейская река, подгоняемая свистом бичей, текла по дороге, а солдаты видели лежащие по обеим сторонам кровавые останки старшего сына Пифия. А где сам Пифий? Стоит подле трупа? Мечется между останками? Как ведет себя, когда мимо него по этой дороге проезжает в своей колеснице Ксеркс? Какое у него выражение лица? Как теперь узнаешь: ведь, будучи рабом, Пифий должен был стоять на коленях с головой, опущенной до земли.

Все время Ксеркса сопровождает чувство неуверенности. Червь сомнения постоянно гложет его. Царь пытается скрыть свои чувства за надменностью и высокомерием. Чтобы ощутить себя более сильным, внутренне собранным, уверенным в своих силах, он устраивает смотр армии и флоту. От одного только количества вооруженных сил захватывает дух: стрелы, за один раз выпущенные из луков, закрывают солнце, корабли, собранные в заливе, закрывают его воды: Дойдя до Абидоса, Ксеркс пожелал произвести смотр своему войску. Для этого раньше нарочно был воздвигнут здесь на холме трон из белого мрамора<…> Там царь восседал, сверху вниз глядя на берег, обозревая войско и корабли. После смотра он пожелал видеть гонки судов<…> Царь был доволен гонками и флотом<…> Видя, что весь Геллеспонт целиком покрыт кораблями и все побережье и абидосская равнина заполнены войском, Ксеркс возрадовался своему счастью и прослезился.

Царь плачет?

Его дядя Артабан, завидев плачущего Ксеркса, так сказал ему: «О царь! Что за резкая смена настроения? Ведь ты сначала обрадовался своему счастью, а затем пролил о себе слезы». На что Ксеркс ответил: «Конечно, мною овладевает скорбь, когда я думаю, сколь скоротечна жизнь человеческая, так как изо всех этих людей никого уже через сто лет не будет в живых».

Их разговор о жизни и смерти был долгим, но наконец царь отсылает своего старого дядю в Сусы, а сам, дождавшись рассвета, предпринимает переправу через Геллеспонт на другой берег, в Европу: После восхода солнца Ксеркс вылил в море из золотой чаши жертвенную влагу, вознеся молитву солнцу, дабы не случилось несчастья, которое помешало бы ему покорить Европу, пока он не достигнет ее пределов.

Выпивая реки, поглощая на своем пути все съедобное и держась береговой линии Эгейского моря, армия Ксеркса минует Фракию, Македонию, Фессалию и доходит до Фермопил.

О Фермопилах рассказывают во всех школах, обычно им отводится целый урок, ученики должны нарисовать карты, иногда — написать контрольную и заготовить шпаргалку на экзамен.

Фермопилы — это узкий перешеек, проход между морем и высокой горой, находящейся к северо-западу от сегодняшней столицы Греции. Захватить этот проход — значит получить открытую дорогу на Афины. Это понимают персы, знают об этом и греки. Потому-то и разгорится здесь кровавая битва, в ней погибнут все сражающиеся греки, но и потери персов будут огромными.

Поначалу Ксеркс считал, что горстка греческих защитников Фермопил просто разбежится при виде гигантской армии персов, и спокойно ждал этого. Но греки под предводительством Леонида не отступали. Сгорая от нетерпения, Ксеркс посылает конного разведчика. А тот, подъехав к греческим позициям, видит, как одни из греков занимались телесными упражнениями, а другие расчесывали волосы. Он смотрел на это с удивлением и старался заметить число врагов. Когда же он все точно узнал, то спокойно уехал назад, так как на него не обратили внимания. По возвращении всадник передал Ксерксу все, что увидел. Услышав рассказ разведчика, Ксеркс не мог понять, что спартанцы таким образом действительно готовятся, как подобает мужчинам, к борьбе не на жизнь, а на смерть.

После нескольких дней битвы на сцену выходит предатель и показывает персам горную тропинку. Персы окружают греков, и все греки погибают. После битвы Ксеркс ходит по усыпанному трупами полю, ищет останки Леонида. Найдя их, Ксеркс велел голову Леонида отсечь и насадить на кол.

Все последующие битвы Ксеркс проиграл. Осознав свое поражение, он испугался, что греки, приплыв к Геллеспонту, сорвут мосты, и он, отрезанный, обреченный на гибель, останется в Европе. Тогда Ксеркс задумался о бегстве.

И он на самом деле бежит, бежит с поля битвы еще до окончания войны. Возвращается в Сусы. Ему тридцать с чем-то, и он до конца жизни процарствует в Персии. Нам мало известно об этом периоде. Занимался постройкой своего дворца в Персеполисе. Может быть, чувствовал внутреннее опустошение? Может, находился в депрессии? Так или иначе, он пропал для мира. Ему перестали сниться сны о могуществе, о господстве над всем и вся. Говорят, его интересовали тогда только женщины: он построил для них большой, прекрасный гарем, руины которого мне довелось видеть.

Ксерксу было пятьдесят шесть лет, когда в 465 году его убил Артабан — начальник охраны. Этот самый Артабан выдвинул в цари младшего брата царя — Артаксеркса. Тот, в свою очередь, убил Артабана в стычке, вспыхнувшей между ними во дворце. Сына Артаксеркса — Ксеркса II — убил в 425 году его брат Согдиан, а того потом убил Дарий II и т. д. и т. д.