Пылающая сталь

Глава 9 В жестокой схватке

В новой атаке немцы осторожничали. Наконец немецкая пехота и вовсе залегла. Немецкие танки, в надежде увлечь пехотинцев, не удержались, лихо рванулись вперед, в попытке засыпать окопы, шугнуть из них русских, подавить их гусеницами.

Немецкие пехотинцы за танками не пошли. Но отчаянно прикрывали свою технику огнем.

Вспыхнул один танк, подорвалась на гранатах самоходка. Танки отошли, отошли и панцергренадеры, медленно, перебежками, огрызаясь пулеметным огнем.

И этот бой дался дорогой ценой — за каждый танк гвардейцы платили не одной жизнью. Передышка до следующей атаки длилась больше обычного. Смогли вынести тяжелых раненых. А некоторые из широнинцев, которых ранили раньше, после «отдыха» в полковом госпитале, все перебинтованные свежими белыми бинтами, но способные идти и стрелять, вернулись в строй. Остался на позиции и дважды раненый Петр Николаевич Широнин.

И все же, их оставалось в строю меньше полутора десятков.

Позиции взвода гвардейцев снова засыпало немецкими артиллерийскими снарядами. Прикрываясь артиллерийским налетом и броней нескольких оставшихся танков, немцы подобрались вплотную.

— Полундра! — разнеслось среди грохота боя. Штурмовая группа немцев смогла просочиться с фланга, таясь по глубокими воронкам от бомб. Немцы проползли прямо к окопам взвода, и попытались забросать советских гвардейцев гранатами. На встречу им встали три бойца во главе с бывшим морским пехотинцем, поэтому и крик был такой. Но в закипевшей жаркой перестрелке Широнин не смог прикрыть своих огнем, оказать помощь. Трое человек отбросили штурмовую группу, заплатив за этот успех своими жизнями. Враг был так близко, что трудно было метнуть гранату, не оказавшись под перекрестным огнем.

Гвардейцы бросались под танки, в стремительном рывке преодолевая десятки метров, и падая израненные под гусеницы немецкой техники, но донося до неё тяжелую взрывчатку. И погибали во взрыве, разменивая свою жизнь на технику врага.

Бой был жестоким.

Немцы дрались упорно. Но не могли пройти последние двадцать метров. Никак не могли. Уже давно были мертвы немецкие офицеры. Гибли пытающиеся повести за собой солдат унтер-офицеры. Мрачная, мертвая, изуродованная русская земля впереди несла смерть. Словно сами её руины и раны от бомб и снарядов, стреляли в немцев.

Панцергренадеры дрогнули.

И в этот переломный момент, на позиции русских ворвался Ганс.

Ганс, после приказа, не стал торопиться и пытаться брать упорно обороняемые позиции в лоб. Но почти сразу Ганс понял — на позиции Широнина можно выйти, обойдя гвардейцев с тыла. Так уже сделала одна самоходка, которая и раздавила орудие. Ганс собрал штурмовую группу, посадил её на полугусеничный грузовик, прикрыл двумя танками и самоходкой, и пошел в обход. И потерял танк на минах. Свежеустановленные саперами мины оказались везде. Но Ганс не тот человек, что отступает при первых трудностях. Следуя его приказам, немецкие солдаты спешиваются, рассыпаются цепью, коля штыками снег. Идут по следам первой посланной в обход группы.

Саперы предвидели и это. Немцы попадают в минную ловушку — взрывается одновременно несколько противопехотных мин вокруг. На вид девственные, нетронутые, хоть и подтаявшие, сугробы выбрасывают осколки и камни, мотострелков сметает как игрушечных солдатиков брошенной горстью песка.

Гансу везет. Ему всегда везет. А может, это многолетний опыт, позволяющий реагировать не думая. Он успевает укрыться.

Ганс приказывает сложить раненых в грузовик, но не отдает приказа на возвращение. «Возьмем переезд, оттуда раненых доставить в тыл будет ближе!» — объясняет он солдатам. Они снова идут вперед. Осторожней. Но слишком медленно. Они опаздывают ко второй атаке.

Ганс видит подбитый немецкий танк. Быстро определяет, что его взяли в борт из села. Он попытается провести свою группу низинами, но бойцы 78-го полка заметили его, и посадив десант на две тридцатьчетверки, сами пошли в атаку, прикрыть своих товарищей на переезде, остановить удар им в тыл.

Второй танк подбит. Полугусеничный грузовик горит. Ганс собирает нескольких оставшихся бойцов. Они садятся на скользкую от застывшей крови броню последней самоходки, и лощиной прорываются дальше, оставляя за спиной столбы дыма и крики горящих заживо сослуживцев.

«Безжалостность — почти всегда условие победы» — говорили прусские офицеры друг другу. Возможно, унтер-офицеры их слышали. Но если офицеры имели в виду не себя, а своих солдат, то унтер-офицеры вермахта имели в виду и солдат и себя. Ганс счастливо избегает обманчивого льда замерзшего пруда, уходит от выстрелов тридцатьчетверок.

Ему везет снова и снова — широнинцы в напряжении боя не замечают новой опасности. Своим инстинктом убийцы Ганс выбирает лучший момент для атаки — когда все застыло в шатком равновесии и любое преимущество для одной из сторон станет решающим.

Ганс заглядывает в люк, указывает командиру самоходки цель. Немецкая боевая машина, вместе с десятком солдат на броне, вкатывается прямо на позиции усиленного взвода 8-й роты.

И не просто на позиции — Ганса ведет его звезда. Он оказывается рядом с развалинами будки железнодорожного смотрителя, у командного пункта Широнина, откуда гвардии лейтенант все еще руководит боем.

Ганс нашел сердце своего врага, теперь остается только вырвать его.

Но Широнин замечает Ганса. И вскидывает автомат.

И тут удача покидает Ганса. Ганс успевает заметить Широнина. Мельком. Он уже спрыгивает с брони самоходки по которой стучат, выбивая искры, русские пули. В его штурмовую группу стреляют с разных сторон. Полоснув по мелькнувшей в дыму фигуре короткой очередью, Ганс укрывается в воронке. К нему присоединяются его солдаты — не все. Широнин успел зацепить по меньшей мере трех. Часть спрыгнула с другой стороны самоходки. Несколько секунд Ганс оглядывается вокруг с помощью специального, «окопного» зеркальца, пытаясь определиться, где враг.

Ему не дают — в воронку падает русская граната. И другая. Ганс перебегает в другую воронку, ползет по ходу сообщения, не поднимая головы бросает гранаты на любую услышанную рядом стрельбу. Ему не дают утвердиться и окопаться, он постоянно меняет позицию. И теряет своих солдат, одного за другим.

Но его десант вызвал минутную заминку. Нарушил упорядоченный хаос боя. И для отлично выдрессированных панцергренадеров вермахта, этого крохотного окна возможностей, достаточно. Они бросаются вперед и врываются на позиции взвода широнинцев.

Гвардейцы не уступают без боя ни одну позицию, ни один окоп, ни одну воронку. Немцы дерутся за каждый шаг. В некоторых местах завязывается ожесточенная рукопашная схватка…

Михаил Александрович Шолохов — человек которого война испытала сильнее чем многих. Михаил Александрович в своих книгах «Наука о ненависти», «Они сражались за родину», «Судьба человека» — смог, наверное, рассказать о войне так полно, как только может сделать печатное слово.

В его книгах есть такая фраза:

«И если любовь к Родине хранится у нас в сердцах и будет храниться до тех пор, пока эти сердца бьются, то ненависть к врагам всегда мы носим на кончиках штык ов.»

Такая огненная, жаркая ненависть таилась внутри советских солдат, что опаляла она сердца. Такая сила ненависти была в этих обычных людях, что вокруг них горели танки, плавилась земля, разлетались в куски бетонные укрытия — а люди эти упрямо сражались, уступая только смерти. Нет ничего жарче ненависти людей, которых война отняла от своих близких, от своих жизней, от всего что только есть хорошего в мире. И поставила перед лицом неизбежного выбора. Или защитить все, что только есть у тебя, и всех кто вокруг тебя, и будет у твоих детей, и детей твоих детей. Или сдаться и потерять все, что только есть, и все, что только может быть. И в невозможных условиях, не упасть, не отступить, позволяла только ненависть.

Ненависть, от жара которой пылала даже сталь.

Ганс был подготовленным и опытным солдатом. Он смог выжить в десятках схваток, пережить сотни обстрелов и убить множество солдат из разных стран. И сейчас Ганс не планировал умирать. Все время на шаг впереди пули, на секунду раньше взрыва. Он успел уйти от очереди в упор, увернуться от гранаты, вовремя сменить позицию, увидев близкий взрыв минометной мины. Словно неуязвимая тень скользит он по развороченным окопам, остерегаясь и своих и чужих. Он равнодушен к падающим рядом немцам — он видел такое слишком часто. Он хладнокровен. Вот он скатывается в воронку от авиабомбы, в которой кипит схватка. Воронка устлана телами — словно мрачный филиал ада. Вокруг выпотрошенные, рубленные снарядами и гранатами тела, в них аккуратные дырки от пуль и безобразные раны от осколков.

Все мертвецы одеты в немецкую форму. Русский только один, и он все еще жив. Весь в крови, израненный, изрезанный, он методично и хладнокровно забивает противотанковой гранатой солдата вермахта. Тот все еще пытается отбиваться, но судя по бьющемуся в агонии у его ног второму немецкому солдату, он не справился и когда был не один.

Ганс стреляет. Хладнокровно, не принимая во внимание то, что его однополчанин стоит на линии огня. Всегда важнее убить врага, чем сохранить жизнь союзника — одно из правил, которое он никогда не расскажет пополнению.

Пули рвут телогрейку на спине русского. Он замирает. Словно отказываясь верить, что убит. Последняя жертва русского падает — Ганс мельком смотрит на раздробленные лицевые кости сослуживца. И с пустыми глазами, словно змея на охоте, скользит мимо. В таком бою — важно двигаться. Ганс не будет пытаться оказать помощь или сделать перевязку — эта ошибка может стоить жизни. Русский тяжело, как дерево на ураганном ветру, качнулся, склонился, приваливаясь к земляной стене. Его большие, сильные руки разжались, роняя оружие в кровавую грязь. Ганс осматривается, определяясь куда идти дальше. И пропускает момент, когда русский вдруг поворачивается и делает шаг. Прямо к Гансу. Ганс успевает вскинуть, но не успевает навести автомат — русский слишком близко. А вот русский успевает схватить Ганса за горло. Ганс пытается вырваться, разорвать дистанцию, но сапоги скользят в крови и грязи, он падает на спину. Русский падает на Ганса сверху, так и не выпустив его горло.

Ганс все еще спокоен. Люди пытаются задушить другого человека обычно тогда, когда не умеют убивать. Он оставляет в покое автомат и вытаскивает не очень надежный, но любимый пистолет. Это люгер, и его девятимиллиметровые аргументы не раз помогали Гансу в окопных спорах. Люгер висит слева, «сабельным хватом». Это не по уставу, но ветеранам делают послабления. Ганс ловко достает пистолет левой рукой, почти привычно упирает ствол в печень русскому, и стреляет. Хватка грязных пальцев на шее не слабеет. Ганс сдвигает ствол люгера, и снова стреляет. И снова. У Ганса кончаются патроны, когда он наконец понимает, что русский солдат уже давно мертв. Его душит труп, мертвой хваткой. Ганс теряет хладнокровие, он мечется, вцепившись в душащие его пальцы, бьется под русским как прижатый к земле сом. С огромным усилием дотягивается до сапога, нащупывает нож, и пытается отрезать пальцы трупа, но паника поглощает разум, а в глазах темнеет от недостатка кислорода. Ганс роняет нож и никак не может его найти. А потом раскрывает рот и пытается закричать. Последние секунды жизни Ганс проводит в несравнимом кошмаре.

Их так и нашли. Лицо немецкого лейтенанта изуродовал ужас, превратив в гротескную маску. А Иван Чертенков был безмятежно спокоен. Словно спал.