Пьяный Силен. О богах, козлах и трещинах в реальности

XIV. Головоломка и неразрешимая загадка Марии Рубенс и ее пера. Желание, что прячется за желанием

Не удивлюсь, если именно то письмо Марии Рубенс к Яну Рубенсу и добило его окончательно. Сперва она принимает его извинения, а затем мягко укоряет Яна за предположение, будто могла поступить иначе. Какая же властность в этом заявлении. Она дает Яну урок стойкости. У нее стойкость есть, а у него стойкости нет. Для нее это даже не трудно, как бы говорит она. И теперь, единственно по причине невероятного безрассудства мужа и упрямых страстей, из-за которых он ввязался в сумасбродную интрижку с Анной Саксонской, — единственно по этой причине Мария теперь будет страдать, и притом добровольно. Ян Рубенс пытался лишить ее власти, а теперь она ее вернет. Она вернет ее, пожелав того, чем изначально не управляла. А теперь управляет.

В тот момент они возвращаются к католичеству. Позывы к анабаптизму затихают. Ян возвращается в католичество. Понятно, что Ян в этом мире уже никогда не будет человеком хоть сколько-то основательным или стойким. Он отказался от любой основательности, когда зачем-то решил приударить за Анной Саксонской. Тогда он вообще не разбирался «зачем». Он просто приударял. Может, он рассказывал себе причудливо-фантастические истории о том, что все как-нибудь обернется к лучшему, что власть и влияние саксонской леди как-то ему помогут.

Но она была замужем за Вильгельмом Оранским — Вильгельмом Молчаливым. Вильгельмом Молчаливым его прозвали за то, что он долгое время помалкивал. И это было не про интрижку его жены с фламандским юристом. Вильгельм молчал о планах устроить чудовищную бойню, резню десятков и сотен тысяч людей. (Напишут ли когда-то историю всех тех массовых убийств, что почти случились, всех тех ужасах, что были над и поверх реальных ужасов, — всех тех ужасов, что едва удалось предотвратить?) Вильгельм Молчаливый слышал разговоры. Вильгельм Молчаливый оказался посвящен в обсуждения, которые шли между герцогом Альбой и Генрихом II, королем Франции. Два старых соперника, Бурбоны и Священные Римские Габсбурги, намеревались объединить силы для решения одной общей проблемы. Это правда. Не считайте это всего лишь байкой. Важно, что это правда. Генрих и король Испании Филипп II планировали убить всех протестантов. Они хотели очистить от протестантов Францию и Нидерланды. Они хотели покончить с религиозной и политической розней путем последовательного убийства, полного истребления. Таков, по крайней мере, был план.

Вильгельм все эти разговоры слышал, но хранил молчание. Поэтому, когда история о молчании Вильгельма Оранского получила широкую огласку, люди прозвали его Вильгельмом Молчаливым — в знак признания того, как невероятно он хранил молчание.

Почему он так долго хранил молчание? Точно никто не знает. Вероятно, он был напуган и ошеломлен. Вероятно, к тому же он никогда не был болтуном — такие всегда выжидают, пока небо не прояснится. То, что в итоге он начал действовать, делает это заслуженное им прозвище «Вильгельм Молчаливый» почетным — хотя и непостижимым образом.

Вильгельм неторопливо и без лишнего шума развернул кампанию политического и затем военного сопротивления силам империи Габсбургов, католикам и испанским войскам, которые были вооруженным крылом империи Габсбургов в Нижних Землях. Все это — часть истории, тогдашние запутанные интриги. И еще все это — исторические силы, в которые ввязался Ян Рубенс, когда в эпоху великих религиозных войн решил приударить за Анной Саксонской, женой Вильгельма Молчаливого.

О том, что происходило между Яном и Анной, о планах, которые они придумывали вместе поздними вечерами, когда должны были улаживать юридические дела с ее состоянием, мы ничего толком не знаем. Мы не знаем о тех мечтах и планах, которые они вынашивали на пару. Хотя где-то в задней части янова мозга наверняка таилось осознание, что эти планы с Анной Саксонской — пустышка, одни фантазии. Иногда поздно вечером его разум должно было накрывать ощущение паники — ощущение, что он катится в бездну, в никуда. Никакого хэппи-энда, никакого реалистичного хэппи-энда для Яна и Анны не было. Трудно представить расклад, при котором они так или иначе об этом не знали, при котором это осознание не врывалось порой в их безумную тягу друг к другу. Может, все было так, что они не раз и не два обещали самим себе и друг другу, что это — последний день, что все должно кончиться прямо сегодня. Мы не знаем. Подробности этого романа нам не известны.

У нас есть сведения, что еще до интрижки с Яном Рубенсом Анна Саксонская была возмущена похождениями собственного мужа, Вильгельма Молчаливого. Может быть, это знание и это возмущение заставили ее почувствовать, что у нее развязаны руки. Она могла ощутить, что заслужила и себе право на поругание брачных уз. В глазах своего юриста, Яна Рубенса, она могла углядеть нечто, что блеснуло для нее как шанс отомстить. Или истории об амурных похождениях мужа исполнили ее чувством собственной правоты — а оно было необходимо, чтобы она наконец решилась пойти на что-то, чего ей и так хотелось. Вся эта интрижка могла быть врéменной. Ян и Анна могли считать, что это мимолетный роман, который не может и не должен затягиваться. Они попросту увлеклись. Из-за них все зашло чересчур далеко и длилось чересчур долго. Возникали подозрения, но Ян и Анна вешали себе на уши лапшу, будто никаких подозрений нет.

Охваченные безумной логикой своей интрижки, они закрывали глаза на то, что все вокруг них были в курсе, что происходит. Они лгали друг другу. Они носились со своими фантазиями просто потому, что не могли остановиться. Что-то еще, какая-то иная сила овладела ими и толкала вперед. Остановиться было уже невозможно. Они находили друг для друга предлоги, чтобы все продлилось еще один день, — и так раз за разом. Из окон в кабинете Анны Саксонской они глядели на дерево во внутреннем дворике — и оно им казалось таким живым, это дерево. Его зелень ошеломляла — ветерок гулял в листьях так, будто что-то оживляло ветви.

Количество «еще одних дней» в итоге перевалило через край. Недовольный слуга, какой-нибудь родственник, желавший заполучить себе привилегии доносительством, верный осведомитель Вильгельма — кто-то, мы не знаем, кто именно, — но кто-то наконец перешел к решительным действиям. Неким образом до ушей Вильгельма Молчаливого донеслись вести, игнорировать которые было нельзя. Какое-то время Анна и Ян все отрицали. Анна заявляла, что нет доказательств, и требовала, чтобы обвинения рассматривались в суде. Потом стало ясно, что она беременна. Поскольку ее мужа, Вильгельма Оранского, физически не было в доме, где в тот год находилась Анна, обсуждать было нечего. В августе 1571 года у нее родилась девочка. Ее назвали Кристиной. По сути, она была сводной сестрой Питера Пауля Рубенса, который родится шесть лет спустя — уже после заключения Яна Рубенса и после того, как тот чуть не был казнен, вернулся к Марии и смирился с тем, что его жизнь в качестве человека мира, человека, представляющего хоть какую-то важность, — кончена.

Анна и ее дочь Кристина, по сути, подверглись изгнанию. Их отослали в замок и держали там в изоляции. У Анны начали отказывать разум и здоровье. Ее брак с Вильгельмом Молчаливым был расторгнут. В итоге Анну перевезли в Дрезден и заперли в комнате без окон и с прорезью, через которую она получала дневной паек. По большинству рассказов, она абсолютно сошла с ума. Будучи оторвана от мира, она потеряла с ним связь. Она потеряла связь и с собой, и со всем окружающим. В 1577 году — том самом году, когда у Яна с Марией родился Питер Пауль Рубенс, — Анна Саксонская умерла в своей глухой каморке в Дрездене. Ей было 32 года.

Такие вот были ставки. Конечно, Ян и Анна не могли знать, что ставки будут именно такие. Но должны были знать, что да, примерно такие ставки. Должны были знать, что подвергают себя примерно такой опасности. Ян провел несколько лет за решеткой, и некоторую часть этого периода все шло к тому, что скоро его казнят. Вильгельм Молчаливый решил сохранить Яну жизнь и затем отпустить из тюрьмы лишь после неустанных и регулярных ходатайств со стороны супруги Яна, Марии. Но Яну назначили всякие штрафы и сделали так, чтобы он не вернулся к какому-либо подобию нормальной жизни, какая у него была до интрижки с Анной.

Вероятным исходом интрижки между Анной и Яном оказывалась (и это они должны были знать) смерть. А другим вероятным исходом помимо смерти для обоих было полное разрушение жизни, какой они ее знали. Для Анны это значило конец брака с невероятно могущественным и значимым человеком. Такие браки не расторгаются без последствий. Уж это она должна была понимать.

Для Яна вероятным исходом интрижки с Анной был конец брака и карьеры — карьеры, в которой он бережно выстроил целую сеть союзов и объединений с могущественными людьми, карьеры, в которой он пытался лавировать между разными запутанными силами во Фландрии того времени. Когда Ян Рубенс пытался устроить свою публичную жизнь, Фландрию разрывали на части общеевропейские волнения. Волнения, связанные с попытками империи Габсбургов закрепиться в областях Северной Европы вплоть до Нижних Земель. Волнения протестантской Реформации и Контрреформации. Обычные волнения коммерции и дипломатии. Много разных волнений. И в попытках лавировать в этих волнениях и устроить себе публичную жизнь Ян Рубенс был очень осторожным и щепетильным. Но его интрижка с Анной Саксонской — совсем не такая. Она не была ни осторожной, ни щепетильной. Она просто шла по накатанной. Она шла по накатанной, а накатанная вела к смерти.

С огромной вероятностью все могло кончиться смертью там же и тогда же — вскоре после того, как интрижка вскрылась и о ней узнал Вильгельм Оранский. Но Вильгельм Оранский сам был человеком осторожным и расчетливым — а знаем мы это, поскольку его прозвали Вильгельмом Молчаливым. Он привык слышать об ужасных и тревожных вещах, а затем все хорошенько обдумывать. Вильгельм Молчаливый отлично умел слушать и думать — этим он и занимался, пока молчал. Он прикидывал варианты. Начать с того, что для брака с Анной Саксонской у него были свои дипломатические резоны. В эпоху религиозных войн и конфликтов с империей Габсбургов он нуждался в союзах с могущественными людьми Германии. Он видел острые углы. Помалкивая, он в то же время строил планы и обдумывал стратегии. В столь непростые времена казнь жены и ее любовника стала бы травматичным событием, вызвала бы разногласия. Поэтому Анна и Ян не распрощались с жизнями там же и тогда же. Анна прощалась со своей жизнью медленно — ее изолировали и отнимали у нее мир по частям до тех пор, пока она не осталась ни с чем. Оставшись ни с чем, она сошла с ума. Это «ничто» стало ее безумием. Именно безумие и стало болезнью, которая унесла ее жизнь. Спустя шесть лет после романа с Яном Рубенсом она умерла.

У Яна же мир был отнят просто в том смысле, что его вернули в этот мир без перспектив, без надежд и без возможности заново отстроить ту жизнь, какую он вел до встречи с Анной Саксонской.

Мария Рубенс, супруга Яна, это услышала и поняла. Отправляя Яну в тюрьму письмо со словами прощения, она полностью отдавала себе отчет в ситуации. Ее ответом было всецело принять эти условия, сделать эти условия ее собственными, взять на себя тот жизненный крах, который пред лицом смерти взял на себя Ян в пылу безумной страсти к Анне Саксонской. Ян гнался за Анной Саксонской до самого чрева смерти — и не вошел. Смерть убежала от него.

В некотором смысле он получил кое-что похуже смерти. Он осознал, что перед лицом смерти ввязался в этот роман вообще ни за чем, что не было такой цели, какую он бы вдруг разгадал, сидя в тюремной камере и сочиняя письма жене — которая теперь была единственной нитью, связывавшей его жизнью и с миром. Он дошел до самого чрева смерти, но оно извергло его назад в мир, а единственной его связью с миром был человек, олицетворявший его позор. Все, что осталось у Яна, — его супруга Мария. Еще она была тем самым, что он отбросил в безумном порыве навстречу Анне Саксонской и навстречу смерти. Он влюбился в Анну Саксонскую своего рода любовью-пламенем — которая, если уж такова цена, могла бы спалить весь мир. Будь это в их интересах, Ян Рубенс и Анна Саксонская предавали бы огню целые города.

Цели, которые они преследовали, нам неизвестны. Однако мы знаем ставки. И есть все резоны предполагать, что эти ставки были известны и им самим. И их совершенно не волновало, что на кону была смерть. Это на их страсть не влияло. Никак их не сдерживало. Им было безразлично, что они мчатся прямиком в смертную бездну. Это лишь заставляло Яна и Анну прибавить ходу. Они летели навстречу смерти, но у самого порога были остановлены и отброшены прочь. Когда Анна Саксонская встретила наконец свою смерть, та уже не имела значения. Она ее уже не узнавала. Это было уже не то, к чему она приближалась.

Ян Рубенс наконец встретил свою смерть после того, как еще много лет прожил сломленным человеком. Должно быть, этот человек был попросту уничтожен, а вся его жизнь отдана на откуп забвению и мелким житейским радостям, какие остаются для тех, кто отбросил честь и достоинство ради чего-то, что уже больше не понимает. Сидя в темнице и сочиняя письма жене, Ян Рубенс уже и вовсе не понимал, как и зачем устремлялся с Анной Саксонской навстречу смерти. Понимание приходит в самом устремлении. Устремление к смерти — само по себе акт осмысления, оно создает понимание, делающее устремление возможным. С концом устремления испаряется и все прочее. Понимание растворяется в воздухе. Разуму больше не за что уцепиться. Пламенеющая дорога навстречу смерти вдруг обернулась запустением. Конец устремления к смерти — это конец всему. К нему в сердце вернулся страх — страх и желание жить.

Ведомый страхом и желанием жить, в тюрьме Ян Рубенс уселся за стол и принялся сочинять письмо жене, которую бросил. То, что он ей написал из своего запустения, было мольбой о помиловании, раз уж врата смерти ему не открылись. Надеялся ли он, что Мария будет в ярости, отречется от него? Может, некая часть Яна Рубенса все же надеялась, что Мария накажет его настолько же сильно, насколько сильно его свела с ума Анна Саксонская? Короче, он написал жене.

Ее ответное письмо ужасало — в нем были принятие и самоотречение. Она примет его обратно — без условий, сожалений и затаенных обид. Нам не узнать, какие разговоры вели Ян и Мария за закрытыми дверями у себя дома, когда письма были отправлены и прочитаны, и новые письма отправлены и прочитаны, когда Яна освободили наконец из тюрьмы и тогдашние опасности миновали. Нам не узнать, что по-настоящему чувствовала Мария насчет своего решения уже после. Мы знаем, что после освобождения из тюрьмы Ян действительно отстранился от всякого активного участия в делах мира. Он ушел от всего ради простейших и безыскусных житейских хлопот. Заботился о жене и детях. Стал отцом Питера Пауля Рубенса, братьев и сестер Питера. Он умер для мира.

Но, может, он еще и переродился. Может, он что-то увидел после всего этого — после устремления к смерти, а потом страха, унижения и того, как перед лицом пустоты жалким образом вернулся к Марии. Может, в отречении и капитуляции, определивших жизнь Яна Рубенса после того, как Вильгельм Молчаливый засадил его за решетку, он что-то обрел. Он был вынужден умолять, чтобы ему сохранили жизнь. Более того, он был вынужден позволить своей жене умолять, чтобы ему сохранили жизнь. Его жизнь была под угрозой именно потому, что в безумном порыве навстречу смерти с Анной Саксонской он предал жену. Он вцепился в руки Анны Саксонской, и мир явился ему в таком сиянии, что все прочее в сравнении с этим показалось тусклым и безжизненным. В этот момент Ян Рубенс и Анна Саксонская презрели все обычные правила. Обычным правилам они больше не подчинялись. Они будут следовать собственному своду правил — следовать тому, что казалось единственно реальным. И в безумном порыве они устремятся навстречу смерти — раз уж этим все должно кончиться. Ну, пусть так. Смерть, смерть и реальность, смерть и истина, смерть и любовь. А потом у них это все отняли. И мир снова перевернулся. Реальность смерти и истины, смерти и любви стала казаться сном. А потом они испугались. Исполнились стыда и раскаяния.

Ян Рубенс вернулся к жене — со стыдом, раскаянием и желанием жить. Он умолял ее о прощении и затем согласился на то, чтобы и она, в свою очередь, стала просителем от его имени. Она, Мария, та самая, кого предали в этом безумном порыве навстречу любви и истине, будет теперь сама, в свою очередь, молить о прощении за того, кто ее предал. Ян позволил этому случиться. Объятый страхом и стыдом, он хотел, чтобы так было. Он позволил обманутой им жене умолять Вильгельма Молчаливого, чтобы ему сохранили жизнь. И в тот момент, когда он на это согласился, он должен был себя уничтожить. Он обратил все свои надежды, грезы и притязания в пепел, а затем сжег этот пепел в дым — и дым рассеялся. Вряд ли от гниющего в тюремной камере куска мяса, каким тогда был Ян Рубенс, вообще осталось хоть что-то. Конечно, он был человек, но не взаправду. Откуда ему было взять хоть какое-то содержание? Ниоткуда. Он обратился в дым, и дым этот вылетел из окна промозглым утром в одном месте, которое позже станет частью Германии, — вылетел из окна в тюремной камере и рассеялся.

В этот момент абсолютного исчезания усвоил ли Ян Рубенс что-нибудь жизненно важное? Обрел ли он что-то, когда отдал все? Может, в этот момент, когда Ян Рубенс отдал все, отдал себя, покорился той мысли, что он — пустое место и дым, в его душу вошло нечто необъятное? Может, и Мария тоже это увидела. Может, она что-то про это поняла, хотя выразить это и невозможно. Может, она предоставила мужу возможность быть стертым — и затем найти что-то в пустоте.

Если Ян Рубенс что-то и увидел, если нашел что-то во внутренней пустоте, то распространяться об этом не стал. Говорить о таком нет нужды. Наверное, он поделился этим чем-то с Марией и это была их тайна — их маленькая тайна про жизнь, существующая лишь потому, что ты не выдаешь ее миру, не можешь выдать. В той бездне, когда ты обратил якобы самую важную часть себя в дым и потом выпустил этот дым в пустоту, ты обрел кое-что настоящее. Дым рассеялся — и вот ты переродился. Это перерождение ты хранишь в тайне. Может, Ян и Мария разделили эту тайну между собой после краха. Может, это был некий дар, который они получили из-за краха — который лишь из-за краха они и могли получить. Может, Мария это в итоге и поняла. Она знала, что ей и ее мужу Яну представилось в качестве некой возможности что-то огромное — огромная и неизъяснимая тайна.

Скольким людям выпадает шанс пережить абсолютный крах? Скольким выпадает шанс испытать себя в устремлении к смерти и кратком взгляде в бездну? Скольким выпадает шанс прогореть в дым и узнать, что там дальше? Может, Мария поняла это и направляла Яна в его пути, так что и он сумел это понять — понять ту возможность, что скрыта в ужасе.