Пьяный Силен. О богах, козлах и трещинах в реальности

XXIV. Истина конечности должна и сама быть конечной, подлежащей уничтожению

Многие полагают, что Питер Пауль Рубенс до смерти отца ничего не знал об истории его устремления к смерти с Анной Саксонской и последующем унижении. В годы, проведенные в Зигене, Германия (ну, то есть Германией это станет только уже при Ницше), семейство Рубенсов жило небогато и только по милости Вильгельма Молчаливого. Ян Рубенс находился под домашним арестом или вроде того. В качестве наказания за совершенное Яном преступное прелюбодеяние Вильгельму Молчаливому отошли огромные денежные суммы. Семейству Рубенсов приходилось искать себе средства на жизнь под домашним арестом. Они пытались добыть денег у родственников или кого угодно, кто задолжал сколько-нибудь Яну Рубенсу в те времена, когда тот считался большим человеком и был юристом с политическим влиянием в Антверпене. Но у них ничего не вышло. У Яна Рубенса так никогда ничего снова и не появится — ни земных благ, ни благонадежности. Он умрет сломленным и забытым.

Но всех этих подробностей Питер Пауль Рубенс не знал. Именно такой вывод напрашивается из писем, которыми обменивались Питер, его брат Филипп и прочие члены семейства Рубенсов уже после кончины Яна. В течение плюс-минус десяти лет Мария и Ян Рубенсы жили под домашним арестом в Зигене — после того как как Яна чуть не казнили, Вильгельму Молчаливому были направлены ходатайства за его жизнь, а Ян и Мария обменялись письмами, из которых открылось, что глубоко внутри себя Мария обнаружила целые залежи прощения, намного превосходившие то, на что мог обоснованно рассчитывать любой из них, и то, что один человек вообще может ожидать от другого. В таких вот условиях они жили в течение десяти лет — и когда Питер Пауль был еще маленький, это попросту были условия его жизни. Про обстоятельства их зигенской жизни он ничего не знал. Он не знал, что его отцу запрещалось покидать этот дом под страхом смерти. Он не знал, что его семья перебивалась попрошайничеством и займами, с трудом выплачивая Оранскому дому неподъемные денежные суммы, чтобы Яна вновь не засадили за решетку.

В этом доме наверняка было свое напряжение. Но вместе с тем этот дом мог заключать в себе и тайную безмятежность. Как бы то ни было, про те годы мы ничего не знаем. Из известной части истории эти годы считай что вырваны. Это буквально пробел. Нам известно про обстоятельства. Известны основные условия, в которых жило семейство Рубенсов. Но эти годы окутаны туманом истории. Заглянуть внутрь дома нам не дано. Там ничего не видно. И тьма эта тем более непроглядная, что у Зигена сегодняшнего мало общего с тем Зигеном, каким он был раньше.

Перемотаем историю со времен Рубенса вперед: минуя войны Оранского дома, Тридцатилетнюю войну и минуя затем Наполеоновские войны, мы наконец добираемся до времен Ницше и до основания Германской империи, а затем перемотаем еще дальше, в те времена, когда вся эта напряженность между национальным государством Франция и национальным государством Германия вылилась в Первую мировую и затем — во Вторую мировую войны, и здесь мы добираемся до момента, когда Зиген, который был важным железнодорожным узлом, связанным с промышленными предприятиями Третьего рейха, стал подвергаться регулярным бомбежкам со стороны союзников. На Зиген сбросили что-то в районе 3770 тонн бомб, и он был практически стерт с лица земли. Конечно, после Второй мировой Зиген восстановили. Подобно многим немецким городам в этой области, его восстановили так, что этот город уже лишь отдаленно напоминает тот, который приютил однажды семейство Рубенсов. Если в нем и оставались какие-то следы времен, когда там проживало семейство Рубенсов, то из исторической памяти они были полностью стерты. О том десятилетии, когда юный Питер Пауль Рубенс был ребенком и мальчиком, а Ян Рубенс кутался в дым своего теневого бытия, в точности мы никогда ничего не узнаем.

Еще мы никогда в точности не узнаем, находил ли Ян Рубенс в эти потерянные дни своих последних лет в чем-нибудь облечение. Вряд ли это было то облегчение, какого он мог ждать, когда бегал за Анной Саксонской и они оба подталкивали друг друга к бездне. Тогда он не искал ни покоя, ни отдохновения. Он не думал, что будет обращен в дым и затем из дымного облачка переродится вновь в человека. Нам не известно, каким для него был этот опыт. Однако мы знаем, что в то десятилетие, проведенное в маленьком городе Зиген, жизнь семейства Рубенсов становится очень и очень тихой, — а в итоге этот городок, хотя этого Рубенсы знать никак не могли, полностью разрушат и сравняют с землей армады крылатых машин, способных летать по небу и тонну за тонной сбрасывать бомбы вниз, на далекую землю.

Могло ли семейство Рубенсов знать, что молчание этих лет, последовавших за освобождением Яна Рубенса из тюрьмы, будет запечатано и канонизировано армадами крылатых машин, которые могут сбрасывать бомбы с высоты в несколько километров? Могли ли Рубенсы знать, что исторические события религиозных войн, в которых они сами сыграли определенную роль (если перемотать историческую пленку вперед, минуя Наполеоновские войны и первую и вторую битвы при Вёрте, чтобы добраться до великих войн начала XX века) приведут в конечном счете к схлопыванию истории в рёве пламени и последнему затворению тех врат молчания? Бомбежки сотрут старый Зиген с лица земли. Будет выстроен новый Зиген. Молчание семейства Рубенсов и жизни в Зигене, которые стали возможны благодаря невероятному письму Марии Рубенс, найдут свое окончательное исполнение в бомбах и уничтожении. И если где-то живет еще осколок того молчания, то он живет на полотнах, которые Питер Пауль Рубенс напишет однажды, спустя много лет после того, как был мальчишкой в Зигене, Германия. Взрослый Питер Пауль Рубенс нарисует картины вроде «Пьяного Силена» — когда воспоминания о мальчишестве, проведенном с отцом-тенью, поблекнут и обратятся в блеклые путаные обрывки, которых и сам он, конечно, так полностью никогда и не поймет вплоть до дня своей смерти.