Рафферти

Глава тринадцатая

Джордж Моррис Эймс протянул Орманду Феллоузу новую пачку бумаг. Тот, даже не взглянув на них, сказал:

— Прошу свидетеля опознать документы, которые ему вручаются. Это счета, оплаченные лос-анджелесским комитетом ПСТР. Они подписаны казначеем комитета и заверены мистером Рафферти. Датированы они разными годами и выписаны нью-йоркской «АК риэлти компани» на сумму от ста пятидесяти до трехсот десяти долларов. Не будет ли секретарь любезен передать свидетелю эти счета для опознания?

Клерк взял у него папку со счетами и вручил ее Рафферти.

Рафферти открыл папку и стал просматривать ее содержимое. Он проглядел, внимательно перечитывая, наверное, около десятка счетов, прежде чем вернуть папку клерку, который стоял рядом.

— Эти счета знакомы вам, мистер Рафферти? — спросил Феллоуз.

— Вроде да.

— Знакомы или не знакомы?

— Вероятно, мне приходилось видеть некоторые из них. За эти годы я видел немало счетов.

— На этих счетах ваша подпись?

— Наверное, да.

Феллоуз кивнул.

— Счета прикладываются к делу в качестве вещественного доказательства номер… — Он что-то еще говорил, передавая папку клерку, затем повернулся к главному юрисконсульту.

— Можете продолжать, мистер Эймс.

Эймс встал и посмотрел на Рафферти. Теперь счета были у него в руках.

— Владельцем квартиры, в которой проживает мисс Харт, является «АК риэлти компани»?

— Да.

— И эти счета погашены в качестве платы за квартиру?

— Более или менее да.

— Другими словами, мистер Рафферти, лос-анджелесский комитет, президентом которого вы состоите в течение последних десяти лет, уже шесть лет оплачивает квартиру, арендуемую мисс Харт. Правильно?

— Да.

— Не можете ли вы объяснить мне, почему лос-анджелесский комитет оплачивает…

Рафферти не дал Эймсу договорить.

— Мисс Харт была сотрудницей комитета, — ответил он. — Оплата стоимости ее квартиры входит в общую сумму ее жалованья.

Эймс иронически улыбнулся.

— Имеет ли лос-анджелесский комитет практику оплачивать квартиры всех своих сотрудников? И иметь сотрудниц в Нью-Йорке?

— На какой вопрос я должен ответить сначала? — спокойно спросил Рафферти.

— Имеет ли комитет практику оплачивать квартиры всех своих сотрудников?

— Не всех, но оплачиваем. Смею вас заверить, что если, как в случае с мисс Харт, квартира оплачивается комитетом, эта сумма вычитается из жалованья сотрудника.

— А за что мисс Харт получала жалованье? — спросил Эймс.

В зале зашумели, и с полсотни голов повернулись в сторону Джил Харт. Председатель Феллоуз громко стукнул по столу своим молотком.

— В случае дальнейших нарушений порядка помещение будет очищено от публики, — заявил Феллоуз. Он заметил, что телевизионные камеры, отвернувшись от Рафферти и юрисконсульта, нацелились в ту часть зала, где сидела Джил Харт.

Дело это становится более сенсационным, чем какой-нибудь процесс по обвинению в убийстве, до которого так охочи первые страницы газет, с неудовольствием подумал Феллоуз. Он немного сожалел, что комиссия согласилась на привлечение к делу материалов, касающихся Джил Харт. Он предвидел, что может произойти нечто подобное. Но как было отказаться? Это часть того большого дела, которое они пытались расследовать до конца.

— Мисс Харт занимала несколько необычное положение в комитете, — спокойно ответил Рафферти. — Она вела организационную работу конфиденциального характера…

— Понятно. Значит, для ведения организационной работы лос-анджелесский комитет нанимает сотрудниц в Нью-Йорке?

— Я не сказал, что мисс Харт работала в Нью-Йорке, — возразил Рафферти, и в его голосе вдруг послышались резкие нотки. — Я сказал только, что она вела организационную работу. Она могла заниматься ею в любом месте: в Нью-Йорке, Кливленде, Лос-Анджелесе…

— Лас Вегасе или Майами, — закончил за него Эймс, даже не пытаясь скрыть иронии.

Морт Коффман вспыхнул и попытался было подняться, чтобы возразить, но Рафферти быстро схватил его за руку и покачал головой.

— Я уверен, — сказал он, — что главный юрисконсульт не настолько наивен, чтобы считать, что деятельность комитета лимитируется границами того города, в котором он находится. Наш комитет, комитет города Лос-Анджелеса, поддерживает контакт со многими городами. А поскольку я одновременно возглавляю и юго-западный региональный комитет, то мои собственные обязанности, естественно, распространяются далеко за пределы Лос-Анджелеса. Я посылаю сотрудников — порой взаимообразно — во многие комитеты в стране. Так обычно практикуется.

— Вернемся к мисс Харт, — сказал Эймс. — Вы утверждаете, что она была сотрудницей лос-анджелесского комитета. Ее фамилия фигурировала в платежной ведомости?

— Нет.

— Почему?

— Мисс Харт выполняла задания конфиденциального характера, как я уже сказал. Наводила справки, кое-что выясняла, словом, делала в самых различных местах то, что предшествует обычно организационной работе среди рабочих. Зачастую было предпочтительнее, чтобы она осуществляла свою деятельность втайне. Следовательно, и жалованье она получала по специальной статье расходов.

— А как ей платили?

— Иногда деньгами, иногда чеком.

— А ответственным за эту специальную статью были вы?

— Да.

Секунду-две Эймс оставался в нерешительности, поглядывая на Феллоуза. Затем, сделав шаг назад, он заговорил, и стало ясно, что он намерен бросить бомбу. Голос его вдруг зазвучал высоко и резко.

— Правда ли, мистер Рафферти, что Джил Харт в течение последних восьми или десяти лет была вашей любовницей?

Не успел он договорить, как вскочил Коффман, громко выкрикивая слова протеста, а Феллоуз яростно застучал по столу молотком.

На этот раз прошло несколько минут, прежде чем Феллоузу удалось восстановить порядок. Он бы, наверное, осуществил свою угрозу и очистил помещение, если бы беспорядок наполовину не исходил из ложи прессы.

Все это время Рафферти, плотно закрыв правой рукой микрофон, что-то быстро говорил своему адвокату, который, отрицательно качая головой, явно с ним не соглашался. Однако было ясно, что Рафферти поступит по-своему. Он начал говорить почти сразу же, как только Феллоуз сделал присутствующим вторичное предупреждение.

— Позвольте прежде всего заявить, — начал он, — что я возмущен вопросом юрисконсульта и нахожу его незаконным и неуместным. Тем не менее, я отвечу на него, чтобы не оставлять никаких сомнений у членов комиссии и у тех, кто слушает разбор дела. Мисс Харт никогда не была, не является и не будет моей «любовницей», как вы изволили выразиться. Но поскольку главный юрисконсульт счел необходимым заговорить о моих отношениях с мисс Харт, мне бы хотелось с разрешения председателя несколько расширить свой ответ.

Он повернулся и перевел взгляд на сенатора Феллоуза.

— Говорите, — сказал Феллоуз. — Но пожалуйста, покороче. Следует продолжить разбор дела.

— Спасибо, — кивнул Рафферти. — Мисс Харт выполняла для союза работу конфиденциального характера. В этом, разумеется, нет ничего необычного. Администрация очень часто пользуется услугами тайных агентов, не брезгует этим и правительство Соединенных Штатов. Уважаемая комиссия, заседающая здесь, также располагает штатом секретных осведомителей. Мисс Харт живет в Нью-Йорке, одно время работала в театре и, возможно, за последнее время получила некоторую известность — все это совершенно справедливо. Но никто здесь не удивляется, если какая-нибудь фирма нанимает манекенщиц или актрис присутствовать во время заключения торговых сделок и развлекать покупателей, и я решительно не вижу ничего особенного в том, что мы пользовались услугами мисс Харт. Что же касается личной жизни мисс Харт, то это касается только ее самой. В качестве профсоюзного деятеля мне часто, к сожалению, приходится иметь дело с самыми разными людьми. Я не могу нести ответственность за моральные устои и частную жизнь тех, кто работает на нас. Членам комиссии, наверное, известно, что в союз могут пролезть гангстеры и рэкетиры, бандиты и вымогатели. Они проникают во все союзы в стране, несомненно, нашли дорогу и к нам. Могу только добавить, что, распознав их, мы тотчас же изгоняем их из наших рядов.

Он помолчал минуту, рассматривая свои руки.

— Я, разумеется, не отношу мисс Харт к вышеупомянутой категории, — продолжал он. — Я просто хочу сказать, что не несу ответственности за каждого человека, имеющего отношение к такой большой и сложной организации, какой является ПСТР. И еще одно, чтобы ответить на последний вопрос юрисконсульта: мисс Харт была только нашей сотрудницей. У меня не было с ней никаких личных отношений. С полной ответственностью могу заявить, что, вступая в любой контакт с мисс Харт, я всегда помнил, что нахожусь на службе у союза, что единственное, о чем мне следует заботиться, это моя работа, и что обязанности, которые мисс Харт несла, должны послужить только на благо либо лос-анджелесского, либо юго-западного комитета. Мисс Харт была для меня лишь помощницей в работе, не более того.

Услышав эти слова, Джил Харт почти бессознательно кивнула головой в знак подтверждения.

Да, думала она, да, он, пожалуй, говорит правду. Правду в широком смысле этого слова. Именно этим она была для него — помощницей в работе. Она лишь способствовала осуществлению его целей. Целых десять лет потребовалось, чтобы это понять, а ведь она могла бы догадаться той самой ночью, когда девять лет назад, прилетев в Нью-Йорк после избрания его председателем юго-западного регионального комитета, он без предупреждения ворвался к ней в квартиру.

Она сразу, как только открыла дверь и увидела его, поняла, что что-то случилось. Он был без шляпы — факт сам по себе необычный, — коричневый костюм из твида весь измят, галстук не затянут, воротник рубашки расстегнут. Но не неряшливый вид навел ее на мысль о том, что что-то произошло. Ее поразили горящие глаза и по-новому высокомерно сложенные губы.

От него пахло виски, и стоял он, вытаращив на нее глаза, поэтому она поняла, что он пьян, — уже это одно могло удивить ее. Но, кроме того, нечто еще, какая-то напряженность, чуть не истерия проглядывали наружу, давая понять, что имело место нечто серьезное.

— Джек! — воскликнула она. — Что вы здесь делаете, Джек? Каким образом вы здесь очутились? Сейчас уже больше трех.

Но он лишь стоял неподвижно и улыбался.

— Войдите и закройте дверь, — приказала она, взяв его за руку. — В чем дело? Что случилось? Почему вы не сообщили мне, что вы…

Она закрыла за ним дверь и защелкнула еще один замок. Вдруг он протянул руки и обнял ее.

— Детка! — сказал он. — Детка моя!

Спотыкаясь, он повернул ее, как в танце, и вдруг приник к ее полуоткрытым губам.

Услышав звонок, она вскочила с постели совершенно нагая и выбежала в переднюю, накинув лишь тонкий прозрачный пеньюар. Когда он обнял ее, слегка наклонив назад, она почувствовала у себя на спине прикосновение его коротких квадратных пальцев. Он целовал ее, плотно прижавшись к ней всем телом, а она была так потрясена, что совершенно не могла двигаться. Наконец ей удалось оттолкнуть его голову, но вырваться из его объятий она так и не сумела.

— Что с вами случилось? — спросила она больше удивленно, чем рассерженно, пристально взглянув на него. — Отпустите меня, ради бога. Вы сломаете мне позвоночник.

Он отпустил ее, пошатываясь, добрался до дивана и бухнулся на него.

— Поди сюда, — сказал он. — Поди сюда, детка, я сейчас тебе все расскажу. Я пьян, — добавил он, словно в объяснение.

— Я сейчас сварю вам кофе…

— Нет, нет. Сначала поди сюда. Я не так уж пьян.

Как только она подошла к дивану, он схватил ее за руку и усадил рядом.

— Детка, — сказал он, — ты сейчас разговариваешь с новым председателем юго-западного регионального комитета ПСТР. Подумай только, с председателем юго-западного регионального комитета. Меня выбрали вчера вечером, и только я освободился от дел, я прихватил первый же самолет и примчался рассказать об этом тебе.

— Вы, по-моему, успели прихватить еще кое-что, — усмехнулась она.

Но он не обратил внимания на ее слова.

— Неужели ты не понимаешь? — спросил он. — Неужели до тебя не доходит? Я стал председателем регионального комитета. Наконец-то я на верном пути. Наконец-то добрался до того, о чем мечтал, ради чего работал, чему служил, как раб. Теперь я пошел вперед, пошел по-настоящему. Я самый большой человек самого крупного союза на Западе. И это только начало. Только начало. Поди сюда и поцелуй меня.

Но он не стал ждать, а притянул ее к себе, усадив чуть ли не на колени, и снова прильнул к ее губам. Это был грубый, неуклюжий поцелуй, от которого ее губам было больно, но она не пыталась вырваться. Она была слишком удивлена, увидев его пьяным, чтобы что-либо предпринять. Только почувствовав его руку на своей груди, она вырвалась.

— От вас пахнет, Джек, — сказала она. — Несет, как из винной бочки. Конечно, то, что вас выбрали, просто здорово, и я очень рада. Но кости ломать мне не надо.

Она встала. Он смотрел на нее, глаза его чуть косили.

— Идите в ванную, — сказал она, — найдите там что-нибудь и прополощите себе рот. В шкафчике лежит новая зубная щетка в обертке. Почистите зубы и умойтесь холодной водой. А я пойду сварю вам кофе.

— К черту кофе, — ответил он. — Рот я прополоскаю и помоюсь немного — я, наверное, и вправду, перебрал — но кофе не хочу. Я не пьян или, по крайней мере, не слишком пьян. Дайте мне виски с содовой или что-нибудь еще, что у вас тут есть. Не будем же мы пить кофе за мой успех.

Вглядевшись в него попристальнее, она убедилась, что он не лжет. Он вовсе не был так пьян, как ей показалось.

— Может, вы и действительно не пьяны, — согласилась она, — но вы меня поцеловали. Понимаете? Вы меня поцеловали.

— Мне уже давно хотелось это сделать, — ответил он. — Не считаете ли вы, что мне давно пора действовать?

— Значит, чтобы решиться на это вам пришлось ждать, пока вас выберут председателем? — бросила она уже у двери.

Она наполнила два стакана, хотя ей вовсе не хотелось пить, но она понимала, что он обидится, если она не выпьет вместе с ним, и пошла обратно в гостиную. Он еще был в ванной, тогда она прошла в спальню, надела халат и туфли и уселась в гостиной ждать. Он отсутствовал долго, и когда наконец появился, волосы его были приглажены, а сам он подтянут и выглядел совершенно трезвым. Но глаза горели по-прежнему, и он был весь взвинчен.

Он схватил стакан и поднял его.

— За ваш успех, — сказала она.

Он проглотил виски одним глотком.

Целый час после этого он говорил, не переставая, пил и рассказывал о выборах. Борьба разгорелась не на шутку, и у него не было уверенности в успехе до самой последней минуты. Но теперь все в порядке, он рад до смерти. Он пытался в подробностях объяснить ей, что же произошло, как все это было подготовлено, на каких делегатов он сумел оказать давление и влияние, но многое из того, что он говорил, она не слышала. Она говорила «да» или «нет», стараясь уловить его мысль, но в действительности его рассказ мало ее интересовал. Ее радовало только, что он счастлив.

Странная у него была манера рассказывать: он не то что хвастался, но и не скрывал, как рад; то был искренне удивлен, что ему все это удалось, то принимал все свершившееся как должное.

Пока он говорил, он цепко держал ее руку в своих руках, отпуская только, когда просил налить ему еще.

Через час он встал, снял пиджак и галстук. Она предложила, чтобы он разулся — ему будет легче.

— Джек, как случилось, что вы приехали сюда? — спросила она. — Почему не отправились домой? Вы могли бы телеграфировать мне. Я…

Секунду он пристально смотрел на нее.

— Мне показалось вполне естественным приехать именно сюда, — медленно ответил он.

Он снова взял ее за руки и на этот раз притянул к себе, продолжая смотреть ей прямо в глаза.

— Я хотел, чтобы ты первой узнала об этом. Я хотел, чтобы именно ты разделила эту радость со мной.

Она ощутила его силу, ощутила силу его рук и, сама не зная, что делает, потянулась к нему. На этот раз ее губы нашли его губы.

Эту ночь они впервые провели вместе. Много позже она попыталась проанализировать свое решение, подвергая проверке свои чувства и стараясь выяснить, что лежит за ними. Но этот самоанализ ничего ей не объяснил, она ответила на его страсть, на его пылкое необузданное желание, и только много позже ей стало ясно, что он ординарен в любви, небрежен и нетерпелив. Но, быть может, именно эти качества по какому-то неведомому капризу и привлекли ее. Он был почти жесток в своем всесокрушающем желании, груб и вместе с тем неистощим.

Наконец они уснули, а когда одновременно проснулись и увидели себя в объятиях друг друга, еще не остывших после любовного экстаза, давно уже наступило утро.

Он заговорил, и на этот раз говорил как любовник. Он тотчас понял, что эта ночь изменила очень многое и что с этой минуты их отношения приобрели совсем иные качества. Он говорил так, будто они не были знакомы прежде, будто только ночью он впервые ее встретил.

— Ты именно то, что я искал всю жизнь, — сказал он, не размыкая объятий и глядя ей в лицо своими трезвыми задумчивыми глазами.

Она молча улыбнулась.

— Наверное, это и называется любовью, — добавил он.

— Разве ты никогда не был влюблен раньше? — не могла не спросить она.

Он тотчас понял, почему она спрашивает.

— Я уже рассказывал тебе о Марте, — ответил он. — Мы были тогда совсем юными, и большую роль в наших отношениях сыграл случай. Если бы не ее отец…

— Да, ты мне говорил, — перебила она его. — Но это не меняет положения вещей. Ты женат на ней, и у вас дети.

— Да, я женат на ней, — согласился он. — Но ты должна понять: это привычка. Что-то такое, что я обязан делать. У нас дети, общий дом, — правда, я провожу там не очень много времени, — но, честно говоря, мы никогда не испытывали друг к другу большого чувства. Такого у нас не было никогда, никогда.

Она понимала, что он говорит правду, но разделяет ли эту правду и Марта Рафферти?

— Наши отношения превратились в привычку, — повторил он. — Такую же, как сигареты или кофе. Это уже не зависит от меня самого, это рефлекс. И близость наша тоже стала рефлексом. Традицией.

Она чуть отодвинулась от него.

— Ты хочешь сказать, — спросила она, — что берешь жену, как берешь сигарету?

В голосе ее звучала горечь. Но если она ждала, что он будет протестовать, ей пришлось разочароваться.

— Да, — ответил он. — Именно это я и хочу сказать. Если человек не влюблен в свою жену, — а я почти не знаю таких, кто сохранил бы чувство любви после десяти лет брака, — именно так и бывает.

Он вдруг расхохотался, притянул ее к себе и куснул за мочку уха.

— Черт с ним, с моим браком, — сказал он, — и с сигаретами тоже. Мне нужна только ты. И сейчас же.

Она начала было протестовать, пыталась вырваться, но оказалась беспомощной, когда его сильные руки удержали ее, а губы нашли ее губы, не дав ей договорить.

Потом они приняли душ и сели пить апельсиновый сок и кофе с поджаренным хлебом, и снова, полный сил и живой, как наступающий день, он сидел напротив нее за столом. Пока они ели, он опять со всеми подробностями рассказывал ей про выборы, про то, как стал председателем комитета, смеялся над теми хитроумными сделками и маневрами, которые помогли ему добраться до этого поста.

— Теперь все будет по-другому, — заявил он. — Совсем по-другому. Я ведь теперь буду действовать почти в масштабе страны. И денег у меня будет больше. Гораздо больше.

Странно, но, думая о нем, она никогда не думала о его деньгах. Вроде, ему всегда их хватало, хотя транжирой его никак нельзя было назвать; она считала, что он получает вполне приличное жалованье.

— Я говорю это не потому, что мне хочется иметь много денег, — поспешно добавил он. — Лично для меня деньги ничего не значат. Просто с ними удобнее. От этой должности я бы не отказался и при старом жалованье. Господи, да я сам бы заплатил, чтобы ее получить.

Она поняла, что он имеет в виду. Она уже достаточно давно его слушала, достаточно хорошо знала, чтобы понять. Союз — это его жизнь, его работа. Его терзало непреодолимое желание стать самым большим боссом в профсоюзном движении. И вовсе не благо рабочих его заботило. Рабочий давно перестал интересовать Рафферти; он превратился для него в символ. Его интересовал сам союз или, скорее, собственное положение в союзе, и это было для него делом первостепенной важности.

Он признался, что деньги иметь удобно. Но богатство ему было не нужно, ему хотелось стать самой большой спицей в профсоюзной колеснице. Он был похож на школьника, который, стараясь получать только отличные отметки, делает это не из желания стать умнее или овладеть знаниями, а только для того, чтобы выделяться из толпы одноклассников.

Она подсознательно поняла это, и тот факт, что, хотя постель ее еще не остыла от их объятий, он принялся рассуждать о своей работе, доказывал, что работа для него важнее всего на свете.

— Это самая счастливая ночь в моей жизни, — наконец сообразил сказать он. — Самая счастливая.

Много лет спустя, когда она вспоминала эти слова, она часто задумывалась, имел ли он в виду их любовь или его избрание председателем комитета. В конце концов она решила, что оба эти события настолько слились в его мыслях, что он не отделял их одно от другого.

Они допивали вторую чашку кофе, когда он, не поднимая на нее глаз, сказал:

— Нужно подумать, не снять ли тебе квартиру побольше. Здесь очень уж тесно. Мне теперь придется чаще бывать в Нью-Йорке…

Он заметил ее удивленный взгляд и остановился.

— Разве мы будем жить вместе? — спросила она.

— Ты меня любишь?

— Люблю, — кивнула она. — Думаю, что люблю. Но мне кажется, Джек, ты несколько забываешь о доме.

Он не покраснел и не запнулся.

— Нет, — ответил он, — не забываю. Я об этом всегда помню. Ты только пойми меня правильно. Развестись я не могу. Во всяком случае, сейчас. Во-первых, это не очень красиво будет выглядеть и помешает моей работе. Во-вторых, есть дети. Я их люблю, ты знаешь. Поэтому я не сделаю ничего такого, что могло бы их обидеть или огорчить. Нет, все должно остаться, как есть. По крайней мере, некоторое время. В таких делах не следует поступать опрометчиво. Но об этом тебе не стоит задумываться. Ты же знаешь, как я отношусь к Марте, как редко бываю дома.

— Знаю, — ответила она, стараясь изгнать горечь из своих слов. — Как к сигарете.

Он кинул на нее раздраженный взгляд, но тут же рассмеялся.

— А я и не затягиваюсь, — сказал он. — Ладно, детка, хватит об этом. Не будем портить себе настроение. Мне слишком хорошо, чтобы…

Он вскочил, и в ту минуту, когда он обнял ее и стал целовать, она, забыв свою досаду и злость, уступила его неподдельному восторгу. Все произошло слишком быстро, решила она, и рано или поздно само собою выяснится. Ему нужно время; им обоим нужно время.

Он ушел от нее часов около двенадцати дня и перед уходом снова долго уговаривал снять квартиру побольше, но тут уж она была непреклонна. Она будет жить, где живет. Она не в состоянии платить столько денег, сказала она, а когда он, приводя в качестве основного довода намерение принимать в ее квартире своих деловых знакомых, принялся уверять, что был бы рад помочь и что это было бы только справедливо, ни за что не пожелала с ним согласиться.

— Все должно остаться, как есть, — упрямилась она. — Ты же сам это предложил.

Так все и оставалось более года. Каждые две-три недели он прилетал в Нью-Йорк и снимал номер в отеле. Но никогда там не ночевал. Как только работа заканчивалась, как только наступал конец его бесчисленным совещаниям и встречам, он приходил к ней.

Может, так продолжалось бы и дальше, но театры вдруг стали прогорать, и Джил оказалась без работы. К этому времени ей было ясно, что певицы из нее не выйдет. Для этого у нее не хватало голоса. К тому же она разленилась, бездельничала, перестала репетировать, поэтому когда она потеряла работу и не сумела устроиться в другое место, ей пришлось истратить последние свои сбережения, и она было совсем отчаялась в поисках занятий. К этому времени она уже более двух лет была любовницей Рафферти.

Будь это не Рафферти, а другой человек, он бы давным-давно знал об этом, потому что интересовался бы тем, как она живет. А Рафферти никогда не задавал ей вопросов и был уверен, что она продолжает работать. Только когда она сказала ему, что ей придется съехать с квартиры, он узнал о том, что произошло.

— Вот и хорошо, — заявил он. — Теперь мы сделаем то, что я предлагал с самого начала. Ты переедешь. Найди себе квартиру побольше.

— Чудеса, — заметила она. — Я эту не могу…

— В том-то и дело, — ответил он. — За квартиру буду платить я или, точнее, союз. А ты с сегодняшнего дня будешь работать на меня. Я уже давно твержу тебе, что мне нужно в Нью-Йорке место, где я мог бы принимать. А теперь, когда мы пытаемся сделать Сэма Фарроу председателем всего союза, нам еще больше, чем прежде, требуется несколько неофициальных штаб-квартир в Нью-Йорке, где можно было бы принимать нужных людей и беседовать с ними. Поэтому…

— Умная мысль пришла тебе в голову: предать гласности, что ты используешь квартиру твоей любовницы…

— Ты просто не понимаешь, — возразил он. — Многое из того, что имеет место в профсоюзной политике, происходит, так сказать, за ее кулисами. Мне очень часто приходится встречаться с людьми, с самыми разными людьми, в неофициальной обстановке и негласно. И частная квартира для этого гораздо лучше, чем номер в отеле, где могут подслушивать и подсматривать. Вот что мы сделаем. Узнай, нельзя ли в этом же доме снять квартиру побольше: две спальни, по крайней мере, большую гостиную, — а я беру на себя ее оплату и прочие расходы. И не ищи больше работу. Я найду, чем тебя занять. Будешь выполнять для союза кое-какие секретные дела. А главной твоей заботой будет содержать квартиру, куда я смогу приводить людей для тайных переговоров.

В конце месяца она переехала на другую квартиру, в том же доме, только двумя этажами выше и побольше. И с тех пор за квартиру платил Рафферти. Иногда он давал деньги ей, чтобы она заплатила, иногда прямо посылал хозяину чек. Так началась в ее жизни и в ее отношениях с Джеком Рафферти новая эпоха.

Она знала, что, по крайней мере, до тех пор, пока не вырастут и не окончат школу дети, он ни за что не уйдет из семьи. Ей пришлось довольствоваться положением постоянной любовницы, утешаясь только тем, что она единственная женщина, которая что-либо для него значит. Если эти мысли слишком часто беспокоили ее и угнетали, она уговаривала себя, что только ее он любит и только с ней спит. Это было, конечно, не все, но хоть кое-что.

Ей лично Рафферти давал сто долларов в неделю.

— Ты будешь работать у нас в комитете, — объяснял он, — получать деньги на квартиру плюс еще сотню в неделю. И на расходы. По специальной статье.

— А что я должна за это делать? — спросила она, добавив насмешливо: — Я ведь не совсем в курсе.

Он с серьезным видом взглянул на нее, укоризненно покачав головой.

— То, что ты делаешь, — ответил он. — Любить меня. А уж я позабочусь о том, чем тебя занять. Как я уже сказал, мне нужно принимать в этой квартире гостей. Ты должна быть вроде хозяйки. Но будут и другие дела. Есть места, где у нас не все гладко, где нам приходится бороться за то, чтобы организовать рабочих. Тут ты можешь оказать нам большую помощь. Никто не знает, кто ты и с кем связана. И мы сумеем тебя использовать. Пошлем туда, где у нас неприятности. Ты устроишься там на временную работу и будешь снабжать нас информацией. Будешь сообщать, кто выступает против союза, кто из рабочих подкуплен хозяевами и так далее. Найдутся и еще задания.

Может, тебе придется поехать в какой-нибудь город и познакомиться там с определенными людьми. С женами рабочих. Женщины любят болтать. Ты сможешь узнать для нас много ценного. Кто за нас, кто против. Вот такие вещи.

Она задумчиво кивнула.

— Значит, я буду чем-то вроде шпионки? — спросила она.

Он посмотрел на нее.

— Нет, — раздраженно ответил он. — Нет, вовсе не вроде. Нам, так же как администраторам, приходится иметь тайных агентов. Должны же мы знать, кто есть кто и что есть что. Существуют и другие вещи. Будут случаи, когда мне придется узнать, кто мои друзья, кто со мной и кто против меня. Болтают не только женщины; мужчины тоже любят поговорить. И гораздо охотнее они вступают в разговор с красивой женщиной.

— Но не затруднит ли мою деятельность то, что наши имена упоминались в газетах вместе? — спросила она. — И очень многие знают, что мы…

Он покачал головой.

— У нас в союзе никто не интересуется нью-йоркскими сплетнями. А тебе в основном придется работать вне Нью-Йорка. Не беспокойся об этом. Пусть думают что хотят: правды-то никто, кроме нас с тобой, не знает.

В его словах была доля истины. Конечно, за последние годы произошло немало перемен, но все равно их отношения он старался держать в тайне. Сам Рафферти стал гораздо солиднее, привык к своим длительным пребываниям в Нью-Йорке, круг его друзей и его привычки весьма изменились. Она научила его обращаться только к хорошему портному, покупать и носить солидные вещи. Обедать они ходили не только в маленький ресторанчик на Ист-сайд, но и в более изысканные заведения. Посещали они и ночные клубы и бродвейские ревю, а прежние дни поездок на Кони-Айленд или на бейсбольные матчи канули в вечность. Но очень редко они появлялись на публике вдвоем. Обычно их сопровождали трое-четверо мужчин, а нередко — и женщины.

Первый год после переезда на новую квартиру он часто посылал ее с заданиями в другие города. Она ненавидела эти поездки: нужно было втереться в доверие к людям, а потом доносить об их намерениях. Она никогда не жаловалась, но он, по-видимому, заметил ее недовольство и понял ее неприязнь к такого рода работе. Постепенно эти задания стали все реже и реже, и наконец только в особых случаях ей приходилось выезжать из Нью-Йорка.

Именно в это время Фарроу стал председателем союза, и она знала, что поддержка Рафферти сыграла большую роль в его выдвижении на эту должность.

Квартира ее стала местом неофициальных встреч профсоюзных деятелей из самых различных округов, и Рафферти, бывая в городе, часто собирал гостей. Она тоже порой присутствовала на этих приемах, и несколько раз ей даже пришлось подыскивать девушек для развлечения особо влиятельных друзей.

У нее было много знакомых среди актрис и манекенщиц, поскольку она с ними работала, и для нее не составляло труда найти подружек для важных приятелей Рафферти. Ей было известно, что девушки, которых она приглашала на вечера и встречи, были практически обычные проститутки, и эта мысль часто беспокоила ее и огорчала. Она сказала об этом Рафферти, но он лишь отмахнулся.

— Ну, и что? — спросил он. — Разве мои ребята не люди? Не будут спать с одной, так будут с другой. Какая разница-то?

— Разница в том, — упорствовала она, — что я выступаю в роли сводни.

— Чепуха, — сердился он. — Я же не прошу тебя быть с ними. Я прошу лишь подыскать девушек. А что они и ребята будут делать, не твоя забота. Не можем же мы стоять на страже морали у всего мира. Ты что, думаешь, эти ребята из профсоюзов чем-нибудь отличаются от других? Половина сделок крупного бизнеса, большие контракты и так далее — все это заключается только тогда, когда продавцу или представителю фирмы удается подыскать подходящую постель для нужного им человека.

— И оправдание этому только то, что здесь замешан крупный бизнес? — спросила она.

— Ничего ты не понимаешь, — покачал он головой. — Что, ты думаешь, представляет собой профсоюз? Это тот же крупный бизнес. Если организация располагает двумя миллионами долларов и больше, значит, это крупный бизнес. Во всяком случае, тебе беспокоиться нечего. Такое случается не первый раз. Ты ищешь девушек для профсоюзных воротил и помни, что одновременно ты участвуешь в подборе девушек и для воротил из политики, для тех, кто сидит в законодательных органах в Вашингтоне. В нашей жизни нужно смотреть на вещи реально.

Так оно и было.