Рафферти

Глава восьмая

Худощавый, но крепко сложенный Хэдн Босуорт поднялся из тяжелого, обитого красной кожей кресла, неуверенно, словно чем-то одурманенный, прошел по комнате, протянул руку к портативному телевизору и выключил звук, оставив лишь изображение. Нерешительно взглянув на экран, он вернулся в кресло у большого дубового письменного стола и только тут заметил, что красная лампочка телефонного аппарата внутренней связи мигает: секретарша давала знать, что кто-то хочет с ним говорить. Он поднял трубку и устало произнес:

— По-моему, я сказал, мисс Драббин…

— Вам сегодня уже третий раз звонит миссис Босуорт, — торопливо проговорила секретарша. — По ее словам, ей нужно сообщить вам что-то важное.

— Свяжитесь с ней и скажите, что я позвоню ей вечером; вернуться домой к обеду я не успею. Скажите, что я просил не беспокоиться.

— Сказать ей, что вы просили не беспокоиться…

Босуорт несколько раз тряхнул головой, пытаясь собраться с мыслями. Он понял, что говорит не то, и с трудом взял себя в руки.

— Да, да, не беспокоиться по поводу того, что не мог переговорить с ней. Объясните, что я задержусь и к обеду домой не приеду. Если у вас ко мне больше ничего нет, вы тоже можете…

— Было еще шесть звонков, мистер Босуорт. Вы хотите знать, кто и зачем звонил?

— Нет, нет, мисс Драббин, спасибо. Позвоните только миссис Босуорт, а потом можете быть свободной. Все равно сейчас уже пятый час.

— Я могу задержаться, мистер Босуорт, если вы…

— Нет, нет, не нужно. Пожалуйста, позвоните миссис Босуорт и можете идти домой. Я еще поработаю. Отключите мой телефон — я не хочу, чтобы мне мешали.

— Хорошо, мистер Босуорт.

— Спасибо, мисс Драббин. До свидания.

Босуорт положил трубку, и красная лампочка погасла. Он долго смотрел на трубку, потом закрыл глаза и длинными нервными пальцами провел по заметно поседевшим за последние недели волосам. Потом уставился на экран, но ничего на нем не видел. Он смотрел на экран, но видел лишь постигшую его катастрофу. С катастрофы началась его жизнь, катастрофой заканчивалась. Он завершил, или почти завершил, полный круг. Босуорт провел рукой по лицу и всмотрелся в экран в поисках Рафферти, но Рафферти там не было. Собственно, Босуорту и не нужно было его видеть.

— Нет, нет, Джек, это же невозможно, — тихо и доверительно шептал он, словно беседовал по душам с кем-то, кто сидел рядом. — Ты никогда так не поступишь со мной, Джек!

Но, пытаясь успокоить себя, Босуорт не верил своим собственным словам. Он много лет знал Рафферти, знал хорошо, и потому прекрасно понимал, что ему не удастся обмануть себя.

Скорчившись в кресле, Босуорт пристально смотрел на экран, ожидая возобновления заседания. Он думал о Джоне Кэроле Рафферти.

Он и сейчас помнил свою первую встречу с юным Рафферти.

В то время ему было лет шестнадцать, и встреча произошла, когда шел его последний год в приюте. Звали его тогда не Хэдн Босуорт, а Поль Кук. С тех пор прошло много времени — более тридцати двух лет, и успехи, достигнутые им за эти годы, нельзя назвать иначе как феноменальными. По существу, он добился всего, чего хотел. Он рано начал зарабатывать деньги, в которых так нуждался и о которых так мечтал, и очень удачно женился. Его жена, Грейс Ридпат, не только происходила из высшего общества — предмета его зависти и восхищения, — но и отвечала любовью на его любовь.

За долгие годы совместной жизни Босуорт только однажды солгал жене — большая неправда в самом начале долгого пути. Он промолчал о своем прошлом и о родителях, о своей религии и не назвал свою фамилию.

Босуорт был отцом двоих детей — хороших детей, которыми мог бы гордиться каждый, жил припеваючи, состоял членом самых фешенебельных клубов и, как принято говорить, наслаждался всеми благами жизни. Почти с самого начала его второй жизни Босуорту неизменно сопутствовал успех, и вот сейчас круг замыкался.

Все началось лет шесть с половиной назад, когда он вторично встретился с Рафферти.

Однако сейчас Босуорт вспоминал день, когда Рафферти впервые появился в его жизни — свыше тридцати лет назад, в приюте святой Терезы в небольшом калифорнийском городке около Сан-Диего.

…Поль был один в большой квадратной комнате, где жил вместе с тремя младшими мальчиками, порученными его попечению. Всякий раз, оставаясь в одиночестве, Поль упорно занимался, он уже тогда знал, чего хочет, и упорно шел к цели. Так вот, в один из таких дней дежурная сестра-монашенка привела к нему нового воспитанника.

«Поль, — сказала сестра (странно, он не мог вспомнить ее имени, хотя был очень к ней привязан и часто потом вспоминал ее; уже в то время она была пожилой и, очевидно, умерла лет двадцать назад), — Поль, это наш новый воспитанник Джон Кэрол Рафферти. Он будет жить в твоей комнате. Джек, познакомься с Полем, он будет помогать тебе, и ты должен во всем слушаться его».

При появлении сестры Поль вскочил со стула и теперь смотрел на не то испуганное, не то настороженное лицо девятилетнего мальчика, которого сестра держала за руку. Это было своеобразное, почти жестокое лицо с твердым квадратным подбородком, трясущимися губами и мягкими карими глазами, так не идущими ко всему облику мальчика. Расческа, как видно, давно не касалась его черных взлохмаченных волос; низенький и худенький, он уже был одет в унылую серую форму приюта.

Рафферти молча стоял на широко расставленных крепких ногах, словно готовясь отразить внезапный удар.

Поль улыбнулся и протянул руку; некоторое время мальчик стоял в нерешительности, но сестра подтолкнула его, и он в конце концов тоже протянул руку.

«Хорошо, я буду за ним присматривать», — пообещал Поль, и сестра, улыбнувшись, ушла. И он действительно заботился о мальчике — и в течение всего последнего года пребывания в приюте, и позднее, когда уже покинул приют, где Рафферти прожил еще несколько лет, пока не подрос.

Поль чувствовал к нему какую-то странную привязанность. Он хорошо относился ко всем воспитанникам младше себя, но к Рафферти был привязан особенно, хотя тот меньше других нуждался в привязанности и понимании. С самого начала он чувствовал себя вполне самостоятельно. Из всех воспитанников лишь он один не плакал и не тосковал о родителях и, видимо, не скучал о прежней жизни.

Поль попал в приют двенадцатилетним подростком. Он был старше большинства других воспитанников и потому с трудом привыкал к здешним порядкам. Но не только это омрачало его жизнь в приюте святой Терезы. За пять проведенных здесь лет он имел время подумать над мрачными обстоятельствами, которые привели его сюда. Они были совсем не такими, как у других. Главное заключалось не в том, что Поль стал сиротой, а в том, как это произошло.

Поль Кук покинул приют, когда ему исполнилось семнадцать лет. Он уехал в Сан-Франциско и устроился в пекарню упаковщиком на ночную работу. Год учился, заканчивая среднюю школу, и в свободное время частенько навещал Рафферти в приюте.

Из Сан-Франциско Поль перебрался в Канаду и поступил в Макгиллский университет. Он хотел на время покинуть США, надеясь, что там забудут и его фамилию, и то, что сделало его сиротой.

В Канаду он приехал с несколькими долларами в кармане, составлявшими все его сбережения, и ему опять пришлось поступить на ночную работу, на этот раз в прачечную, чтобы зарабатывать деньги для платы за обучение. Он легко находил друзей, товарищи хорошо к нему относились и вскоре приняли его в члены одного из землячеств; работая уборщиком общежития и официантом в столовой землячества, он кое-как оплачивал занятия в университете. Во время летних каникул он продолжал по ночам трудиться в прачечной, а днем работал счетоводом в одной из страховых фирм.

Уже на предпоследнем и последнем курсах Поль стал в свободное время заниматься продажей страховых полисов, причем дело у него сразу пошло на лад. Отчасти это объяснялось его способностью легко и быстро заводить знакомства, но главным было стремление во что бы то ни стало добиться успеха.

К концу обучения в университете Поль ухитрился накопить около тысячи пятисот долларов и с этими деньгами приехал в Нью-Йорк. Он давно готовился к этому событию, разработал подробный план, и тысячи пятисот долларов должно было хватить для его реализации.

Поль Кук перестал существовать при выезде из Канады. На Пенсильванском вокзале в Нью-Йорке из вагона монреальского экспресса вышел некий Хэдн Босуорт. Он явился в «Университетский клуб», предъявил диплом с подделанной фамилией и снял комнату. Уже через неделю Босуорт устроился коммивояжером в страховую фирму на Уолл-стрит. Никакой трудности это не составило. В те дни лишь немногие из окончивших университет поступали на работу в страховые фирмы, хотя там, помимо жалованья, платили комиссионные.

Хэдн Босуорт старался не вспоминать о приюте, о годах учебы и вообще о своем прошлом. Он уклонялся от всяких разговоров о прожитых годах, давая лишь понять, что его родители умерли, что он выходец из Англии, но жил в Канаде, где и получил образование. В Нью-Йорке он стал посещать епископальную церковь (хотя до этого был католиком) и вступил в один из известных спортивных клубов.

Успех сопутствовал Босуорту с самого начала. Он понимал, что его продвижение зависит не только от желания, но и от связей, и пользовался каждым случаем, чтобы заводить новые знакомства. Из деловых и «светских» соображений он вступил в фешенебельный «загородный клуб», а позже в яхт-клуб, приобрел небольшую яхту и иногда участвовал в любительских гонках, играл в гольф не хуже профессионалов, но никогда не играл на деньги.

Через четыре года после приезда в Нью-Йорк Босуорт уже зарабатывал тысяч пятнадцать в год и чувствовал, что твердо стоит на ногах. Его начали приглашать в лучшие дома на Лонг-Айленде, в Уэстчестере и в Коннектикуте. Он был молод, интересен, умен, пользовался популярностью и не давал ни малейшего повода считать себя наглым выскочкой или карьеристом. Разумеется, Джек Рафферти был забыт, как были забыты и все другие воспоминания юности.

Грейс Ридпат и Хэдн Босуорт встретились на теннисном корте в Ньюпорте и осенью того же года поженились, причем их свадьба была «событием сезона». Брак оказался счастливым. Грейс скоро поняла, что муж не любит касаться своего прошлого. Решив, что это объясняется неблагополучной юностью, она научилась сдерживать свое любопытство. К тому же она была слишком счастлива и слишком поглощена настоящим, чтобы задумываться над прошлым.

Теперь они жили в Гриниче; на покупку дома Босуорту пришлось истратить все свои сбережения. Вначале у них родился мальчик, потом девочка. Они принадлежали к лучшим клубам и к так называемому высшему обществу.

Хэдн Босуорт основательно перепугался, когда началась война и он обнаружил, что ничем не может подтвердить свое американское гражданство. Все же он попытался поступить на военную службу, но, к его изумлению, военные врачи на призывном пункте нашли, что у него не все в порядке с сердцем; они высказали предположение, что это, возможно, результат чрезмерного увлечения физическими упражнениями, и на всякий случай забраковали его. Проблема гражданства отпала сама собой.

Были у Босуорта и другие трудные случаи. Однажды он нос к носу столкнулся в клубе с двумя приятелями по университету. Они успели изрядно выпить, шумно выражали свой восторг по поводу неожиданной встречи, и ему пришлось долго их убеждать, что он не тот, за кого они его принимают. К счастью, как раз в эту минуту к нему подошел знакомый и назвал по имени; только тогда его бывшие приятели, все еще продолжая сомневаться, ушли, бессвязно рассуждая о поразительном сходстве.

Больше он не встречал никого из своего прошлого, пока — шесть с половиной лет назад — в его кабинет в конторе на Уолл-стрит не вошел Джек Рафферти.

Как только секретарша передала Босуорту его визитную карточку, он понял, что встречи не избежать. Последний раз Босуорт посетил приют более двадцати пяти лет назад. Рафферти тогда было лет одиннадцать-двенадцать, и с тех пор они не виделись, однако Босуорт сразу его узнал — визитной карточки тут и не требовалось. Он понимал, что Рафферти тоже узнал его в первую же минуту.

Рафферти подождал, пока за его спиной не закрылась дверь, удостоверился, что они остались в кабинете одни, и только тогда улыбнулся, снова превратившись в мальчишку из Сан-Диего. Он пересек комнату и протянул руку.

— Привет, Поль, — поздоровался он.

Хэдн Босуорт медленно поднялся и машинально повторил жест Рафферти. Несколько мгновений он обдумывал, не следует ли сделать вид, что он не узнает Рафферти, но тут же отказался от своей мысли, знал, что это бесполезно.

— Джек! — воскликнул он. — Джек!

На лице Рафферти расплылась широкая улыбка, он сделал шаг вперед, схватил руку Босуорта и энергично ее потряс.

— Садись, Поль, садись и не волнуйся. Я не призрак!

Он пододвинул стул к письменному столу, уселся и некоторое время внимательно рассматривал Босуорта.

— Поль, — торопливо заговорил он. — Прежде чем ты что-нибудь скажешь, хочу пояснить тебе одно: я пришел сюда вовсе не за тем, чтобы причинить тебе какую-нибудь неприятность. Нет! Мне ничего не нужно, я не хочу ставить тебя в неловкое положение. По старой дружбе я просто зашел поздороваться.

Хэдн Босуорт растерянно кивнул, не зная, что ответить и как поступить.

— Джек! — снова пробормотал он. — Джек Рафферти!..

— Успокойся, Поль, успокойся. Если хочешь, я буду называть тебя Хэдном. Неудобно, конечно, но я привыкну, если так тебе будет приятнее.

Босуорт растерянно кивнул, он все еще не сумел взять себя в руки.

Несколько минут они молчали, исподтишка рассматривая друг друга. Босуорт видел перед собой хорошо сложенного, коренастого, широкоплечего человека лет около сорока, с иссиня-черными волосами, мягкими карими глазами и решительным выражением лица уличного мальчишки с перебитым носом. На нем был сшитый на заказ хороший костюм, дорогая сорочка, скромный галстук в полоску; только ногти на руках были слишком уж тщательно наманикюрены.

— Я не один год слежу за твоей карьерой, — заметил наконец Рафферти. — Но ты, пожалуйста, не беспокойся, Поль. Это ничего не значит, абсолютно ничего! Я понимаю, у тебя, очевидно, были веские причины переменить имя и фамилию.

Босуорт снова кивнул; он по-прежнему выглядел глуповато. Да, «веские причины» у него были, и Рафферти, бесспорно, прекрасно их знал.

Пытаясь преодолеть замешательство, Босуорт взял со стола визитную карточку, снова взглянул на нее, но увидел лишь имя и фамилию: «ДЖОН КЭРОЛ РАФФЕРТИ». Чтобы не молчать, Босуорт заметил:

— Джек… Да, да, Джек Рафферти… Чем же ты занимался эти последние двадцать с лишним лет?

— Видишь ли, Поль, или Хэдн, если это тебе больше нравится, — ответил Рафферти, улыбаясь с некоторым самодовольством, — я все еще живу в Калифорнии, в Лос-Анджелесе. Я женат, у меня трое детей. Все последние двадцать лет я занимаюсь профсоюзной работой, и теперь возглавляю не только семьсот второй лос-анджелесский комитет профсоюза транспортных рабочих, но и юго-западный региональный комитет.

— Замечательно, Джек! Я всегда считал, что ты далеко пойдешь, дружище.

— Но и тебе не на что жаловаться, приятель.

Босуорт бросил на Рафферти быстрый взгляд, но ничего особенного не заметил на его лице — обычный дружеский интерес.

— Да, это верно… Но расскажи-ка лучше о себе, Джек. Как получилось, что ты стал функционером профсоюза?

С этого, собственно, и начался их разговор; каждый рассказывал о своей карьере и о своей жизни, но ни один не говорил ничего существенного, лишь скользил по поверхности пережитых лет. Оба чувствовали себя неловко.

Так продолжалось около часа. Наконец Рафферти вздохнул и потянулся за шляпой.

— Что ж, приятель, я с удовольствием с тобой повидался. Может, мне удастся уговорить тебя позавтракать вдвоем? — Он взглянул на часы.

Босуорт хотел отказаться, но тут же подумал, что Рафферти пришел не случайно, не по внезапному капризу, а с какой-то определенной целью. Он долго и внимательно смотрел на него, потом сухо, без всякого напускного доброжелательства спросил:

— Джек, зачем все же ты пришел ко мне?

— Хорошо, приятель, пожалуй, я скажу, — улыбнулся Рафферти. — Только прогони поскорее это беспокойство со своего лица. Я же говорю, что не собираюсь ставить тебя в неловкое положение, а тем более причинять неприятности. Дело вот какое. На спортивных страничках сегодняшних утренних газет промелькнуло сообщение, что твой сын — Хэдн Босуорт-младший ведь твой сын, не так ли? — назначен капитаном футбольной команды лицея святого Матвея.

Босуорт бросил на Рафферти быстрый взгляд, покраснел и уже собрался было что-то ответить, но Рафферти опередил его.

— Видишь ли, дружище, — заявил он. — У меня тоже есть два сына, близнецы. Должен тебе сказать, отличные ребята! Я как раз размышлял, в какую бы школу их направить, и тут подвернулась эта заметка о твоем сыне. И я подумал: а ведь, пожалуй, у нас в стране нет лучшей школы, чем лицей святого Матвея.

— Школа замечательная, — осторожно подтвердил Босуорт.

— Вот и я говорю. Мне очень хочется, чтобы мои ребята учились в ней, но я реалист… Конечно, средства у меня есть, за деньгами дело не станет. Но я знаю, как трудно попасть в эту школу. Мальчишка, который хочет пробиться туда, должен иметь блестящие рекомендации. В своих ребятах я не сомневаюсь: учатся хорошо и ведут себя превосходно. Эдди — капитан баскетбольной команды и редактор школьной газеты. Мартин в прошлом году признан самым популярным мальчиком в школе. Оба толковые, сообразительные ребята. И все же я прекрасно понимаю: никаких шансов попасть в хорошую частную школу у них нет, если они не представят первоклассных рекомендаций.

— Но это же не совсем так, Джек. Ты же сделал большую карьеру и…

— Положение большого человека в этой профсоюзной лавочке еще не рекомендация, ребятам она не поможет. Надо реально смотреть на вещи, Поль… Хэнд. Я понимаю обстановку. Моих детей нужно соответствующим образом представить, обеспечить их подходящими рекомендациями. Вот я и подумал, что по старой дружбе ты мог бы…

— О чем толковать, Джек! Конечно, я сделаю все, что от меня зависит. Не сомневаюсь, дети у тебя прекрасные, о них стоит позаботиться.

Как ни странно, Босуорт говорил искренне и вполне серьезно. Он был рад помочь Рафферти, так как по-прежнему сохранял к нему дружеское чувство, возникшее еще в приюте.

Рафферти встал.

— Хэдн, — теперь я буду звать тебя Хэдном, — я хочу, чтобы ты знал, как высоко я ценю такое отношение. Через несколько дней я привезу ребят в Нью-Йорк и познакомлю тебя с ними. Надеюсь, уж тогда-то ты не станешь сомневаться в правильности своего поступка, если найдешь нужным помочь им. И еще одно… — Рафферти замялся, посмотрел Босуорту в глаза и продолжал: — Еще одно. Не такой я человек, чтобы не ценить сделанное мне добро. Добром за добро! Ты занимаешься операциями по страхованию, верно? В таком случае тебе следует знать, что я единолично распоряжаюсь средствами нашего профсоюза, отпускаемыми на культурно-бытовые нужды рабочих и служащих. Свыше полутора миллионов долларов, и мы обычно помещаем эти средства в различные страховые фирмы. Кроме того, я распоряжаюсь фондом для пенсионного обеспечения более чем тридцати пяти тысяч членов профсоюза…

Вот так все и началось. Но вовсе не так кончилось.

Дети Рафферти в свое время были приняты в лицей святого Матвея, и Хэдн Босуорт впоследствии не мог не признать, что ему ни разу не пришлось сожалеть о своих рекомендациях. Они действительно оказались примерными учениками, и лицей мог гордиться ими. Сын Хэдна Босуорта очень сдружился с ними и во время каникул часто приглашал их к себе домой.

Рафферти не обманул Босуорта и в другом отношении. Вначале он дал ему возможность совершить несколько удачных деловых операций, а потом подобные сделки, все более крупного масштаба, вошли в систему. Естественно, что когда Рафферти, сославшись на срочную необходимость, попросил одолжить ему денег, Босуорт без колебаний выполнил его просьбу. Лишь значительно позже, подсчитав как-то, что Рафферти задолжал ему свыше пятидесяти тысяч долларов, Босуорт сообразил, что дело тут совсем не в «одолжении». Рафферти давал ему возможность очень недурно зарабатывать на операциях со средствами профсоюза и в свою очередь брал у него «взаймы», не собираясь возвращать долг и рассматривая его как причитающееся ему вознаграждение.

На подобных операциях Босуорт зарабатывал больше, чем «одалживал» Рафферти, но он не мог списывать эти «займы» как безнадежные, ему приходилось выплачивать за них большой подоходный налог, как с собственного дохода, и таким образом нести крупные убытки.

Однажды, когда долг Рафферти вырос до семидесяти пяти тысяч долларов, Босуорт решился на откровенный разговор. Во время этой беседы Рафферти и сказал ему о «Трайстейт эксплорейшн компани».

— Перестань ты думать об этих займах, приятель, — заметил он. — Это же просто гроши по сравнению с тем, что я тебе сейчас предложу.

Босуорт поверил. К тому времени он уже знал, что Рафферти располагает многочисленными важными связями в финансовых кругах, и потому согласился стать совладельцем фирмы «Трайстейт», а несколько позже — бегового и скакового ипподрома. Рафферти продолжал брать у него деньги взаймы, хотя Босуорт теперь прекрасно понимал, что не получит их обратно.

Катастрофа наступила неожиданно и поэтому оказалась тем более страшной. Вкладывая средства в финансовые комбинации Рафферти, Босуорт зарвался, и когда фирма «Трайстейт» и ипподром обанкротились, обанкротился и Босуорт, причем без всякой надежды выкарабкаться. В довершение ко всему примерно в то же время приступила к расследованию Объединенная комиссия конгресса.

Босуорт настойчиво умолял Рафферти о помощи, но тот отделывался неопределенными, расплывчатыми обещаниями. Затем комиссия вызвала Босуорта на допрос, и ему пришлось солгать, когда речь зашла о деньгах, которые он одалживал Рафферти. Он сказал, что Рафферти вернул ему деньги наличными. Ответить иначе он не мог, и не только потому, что о таком ответе просил Рафферти. Босуорт не мог сказать, что Рафферти не вернул деньги, поскольку это было бы равносильно признанию в том, что он давал ему взятки за возможность совершать различные махинации со средствами профсоюза.

Как бы то ни было, сейчас все это в прошлом. Со всем этим кончено. Поиски легкого заработка, стремление создать роскошную жизнь себе и своей семье в конце концов привели его к катастрофе. Он обанкротился, по уши залез в долги, у него нет ни малейшей надежды поправить свои дела. А Джек Рафферти сейчас сам дает показания той же следственной комиссии, которая так допрашивала Босуорта не менее двух недель назад.

Как раз в эту минуту Хэдн Босуорт сообразил, что заседание комиссии возобновилось. Он быстро поднялся, прошел по комнате и включил звук телевизора. Джордж Моррис Эймс поднимался с места, собираясь продолжить допрос основного свидетеля — Джона Кэрола Рафферти.

— Ну, хорошо, мистер Рафферти, давайте начнем с того, на чем мы остановились перед перерывом, — заявил главный юрисконсульт. — Вы говорили, что часто занимали деньги у близких друзей и что мистер Хэдн Босуорт — один из таких друзей. Из-за перерыва вы не успели ответить на мой вопрос: считаете ли вы деловое знакомство с мистером Босуортом в течение пяти-шести лет достаточным основанием, чтобы назвать его близким другом?

Рафферти откашлялся.

— Я знаю мистера Босуорта более тридцати лет, — сказал он.

В зале снова послышались шум, шепот и движение. Сенатор Хэмилтон Тилден поднял голову и уставился на Рафферти: не ослышался ли он? Даже Эймс не мог скрыть удивления.

— Вы сказали, что знаете мистера Босуорта свыше тридцати лет?

— Да.

— Но только на прошлой неделе мистер Босуорт показал…

— Я отвечаю лишь за свои показания. Вы вызвали меня сюда (вопреки моему желанию, могу добавить), чтобы задать некоторые вопросы. Я под присягой обязался говорить правду; именно это я делаю и намерен делать дальше.

— Но тем самым вы хотите сказать, что ваши отношения с мистером Босуортом носят не только деловой характер?

— Да, именно так.

— Вы можете объяснить комиссии характер ваших взаимоотношений?

Рафферти перевел взгляд с Эймса на председателя комиссии.

— Сенатор! — обратился он к нему, и, казалось, в его голосе звучала неподдельная искренность. — Я полагаю, характер моих личный отношений с мистером Босуортом не имеет и не может иметь для расследования никакого значения. Как я уже показал, мы знаем друг друга много лет, мы давнишние друзья. Дальнейшие уточнения никак не повредят мне, но могут повредить другим. Я предпочел бы…

— Мистер Рафферти, — остановил его сенатор Феллоуз, — я должен напомнить вам, что всего лишь на прошлой неделе мистер Босуорт утверждал обратное. Он показал, что вы знакомы пять или шесть лет, но никак не тридцать с лишним. Или вы, или мистер Босуорт лжесвидетельствуете перед нашей следственной комиссией. В связи с этим мы обязаны выяснить вопрос до конца. Продолжайте допрос, мистер Эймс.

— Я снова прошу свидетеля объяснить характер его отношений с мистером Босуортом, — проговорил Эймс.

— Придется тебе ответить, — тихо посоветовал Коффман. — Теперь дело так: либо ты, либо Босуорт. Комиссии ясно, что один из вас лжет, и остается только надеяться…

— Я не лгу, — быстро, но тоже шепотом ответил Рафферти. — Не хочется ставить в трудное положение невинного человека.

— Ты и себя не должен ставить в трудное положение.

Рафферти долго молчал, рассматривая какое-то пятно над головой главного юрисконсульта.

— В детстве, — наконец ответил он сухо и деловито, — мы вместе с Хэдном Босуортом воспитывались в сиротском доме святой Терезы в Сан-Диего штат Калифорния.

На этот раз сенатор Тилден не только во все глаза посмотрел на свидетеля, но, кашлянув, обратился к нему до того, как Эймс успел задать следующий вопрос.

— Уж не хотите ли вы сказать, — крикнул он, — что Хэдн Босуорт, как и вы, был воспитанником колонии для несовершеннолетних преступников?

Тилден был давним другом Хэдна и Грейс Босуорт и просто отказывался верить своим ушам.

— Да, сэр, это так, — подтвердил он. — Только тогда его звали не Хэдн Босуорт, а Поль Кук.

— Что?! Что это значит?

— Я сказал, — повторил Рафферти, — что тогда его звали Поль Кук и мы вместе жили в приюте святой Терезы. Затем он учился в университете в Канаде. Потом Поль переехал в Нью-Йорк и назвался здесь Хэдном Босуортом. Он стал страховым маклером. Несколько лет назад мы возобновили наши отношения и начали вместе заниматься деловыми операциями. Мы давнишние и близкие приятели.

Сенатор Тилден привстал.

— Но как понять ваше утверждение, что он назвался здесь иначе?

— Очень просто. Поль Кук изменил имя и фамилию и стал Хэдном Босуортом.

— Но зачем? Зачем это было нужно? — все еще отказываясь верить, сердито спросил Тилден.

— Я бы предпочел не отвечать на этот вопрос.

Тилден с силой стукнул кулаком по столу.

— Я требую, чтобы свидетель ответил! — заревел он. — Я не верю ни единому его слову, но настаиваю, чтобы свидетель ответил на мой вопрос.

— Я все же предпочел бы… — замялся Рафферти.

— Свидетелю предлагается ответить на вопрос, — безучастным официальным тоном заявил сенатор Феллоуз.

— Поль Кук, — после минутного колебания заговорил Рафферти, — изменил имя и фамилию, очевидно, по той же самой причине, по которой оказался в приюте для сирот. Когда Полю было двенадцать лет, его отец убил свою жену, мать Поля, и был приговорен к пожизненному тюремному заключению.

В зале на несколько минут воцарилось глубокое молчание; зрители, разинув от изумления рот, не сводили глаз с Джека Рафферти.

Первой нарушила тишину Мэри Элен Хеншоу, но, к счастью, ее услышали лишь немногие, так как в следующую минуту в зале поднялся невероятный шум.

— Боже милосердный! — воскликнула она. — Подумать только, дочь Грейс Босуорт — внучка убийцы!

Когда сенатор Феллоуз принялся стучать молотком, пытаясь восстановить порядок, Джейк Медоу уже выбежал из зала заседаний. Он не задержался в вестибюле, чтобы позвонить в редакцию, так как понимал, что там уже все известно — сотрудники газеты смотрят телепередачу. Поймав такси, Медоу помчался в аэропорт, намереваясь как можно скорее вернуться в Нью-Йорк. Однако он напрасно торопился. Медоу еще только садился в самолет, а Хэдн Босуорт уже вынимал из шкафчика флакон со снотворным.

Он хотел оставить жене записку, но решил, что писать-то, собственно, нечего. Совсем-совсем нечего.