Расёмон – ворота смерти

Глава 8 Поэтическое состязание

Был час Петуха[6], и оставалось примерно два часа до заката, когда Акитада снова вошел в Весенний Сад. По случаю праздника ворота, охраняемые двумя пешими имперскими стражниками, были украшены яркими флагами и полотнищами. Акитада показал стражникам свое приглашение, и его пропустили. Впереди он увидел Нисиоку, шагавшего рядом со студентом Исикавой, но не стал догонять их.

Весь день Акитаду одолевали мрачные мысли. Они охватили его с новой силой теперь, когда он проходил мимо места, где было найдено тело мертвой девушки. Вскоре его взору открылся императорский павильон, заполненный сотнями празднично разодетых гостей, и от этого яркого пышного зрелища настроение Акитады лишь ухудшилось. Красные лакированные колонны и балюстрады, изумрудная черепица крыш, позолоченный орнамент, всех цветов и оттенков шелковые подушки и кричаще-праздничные одежды участников соревнования и гостей, разукрашенные суденышки на белом песке и сияющая золотом на предзакатном солнце гладь озера — все это на миг показалось Акитаде чем-то совершенно нереальным. Он чувствовал себя как никогда одиноким на этом многолюдном торжестве. В этом мире не было места для мертвой девушки и нищего старика, попытавшихся проникнуть в него и заплативших за это дорогой ценой.

Переполненный необъяснимым гневом к тем, кто, подобно богам, жил «над облаками», Акитада поднялся по ступенькам на трибуны, уже почти заполненные веселыми гостями. Они беспечно болтали и смеялись, и никого из них, подумал Акитада, не тронула бы смерть девушки, произошедшая в двух шагах отсюда, узнай они о ней.

Акитада подошел к судейскому возвышению, чтобы поклониться принцу Ацуакире и другим членам императорской семьи, а потом, увидев знакомые лица преподавателей на трибунах левее, нашел себе местечко в заднем ряду. Через мгновение рядом с ним появился Хирата. Он выглядел усталым, но улыбался.

— За целый день так домой и не заглянул, — сказал он, присаживаясь. — Как там дамы? Понравилась им процессия?

— Думаю, да. — Акитада через силу улыбнулся. — Матушка пригласила Тамако к нам отобедать. Мне пришлось оставить их — отлучился по делу убитой девушки, но Торе было велено проводить вашу дочь домой в наемном экипаже.

— Ты и твоя досточтимая матушка очень добры, — тепло отозвался Хирата. — Пожалуйста, передай ей мою глубокую благодарность за ту честь, которую она оказала столь скромной особе, как моя дочь.

Скромной особе? Честь? Доброта? Эти слова, всего лишь дань обычным условностям, заключали в себе столько же фальши, сколько помпезное зрелище, свидетелем которого он станет с минуты на минуту. Акитада кивнул и отвернулся, устремив взор на правые трибуны, где собирались важные сановные гости. Он вдруг заметил, что даже подушки, на которых сидели зрители, отличали их по рангу. Принцы восседали на пурпурной парче, высшая знать — на ярко-красном, зеленом или синем шелке, а ему, как всем преподавателям университета и студентам, достался лишь серый хлопок. Правильно! Не забывай свое место в общей иерархии!

Странно, почему эти подушки вчера в вечерних сумерках показались ему одинаковыми. Игра света и тени? Эта мысль не оставляла его, словно в ней крылся какой-то особый смысл. А между тем церемония началась.

Принц Ацуакира встал, выступил вперед на возвышении, и тотчас же все притихли. После его краткой вступительной речи взяли слово и другие; последним среди них был Оэ, не преминувший блеснуть ораторским талантом перед такой высокой аудиторией.

На этот раз он был в роскошном кимоно из синей парчи; благородная седина поблескивала из-под парадной черной шляпы. Приветствовав гостей от имени руководства университета, Оэ объяснил порядок и правила предстоящего мероприятия.

Акитада уже знал, что состязание состоит из четырех разделов — сочинение хвалебных песен и торжественных гимнов, походные песни, застольные песни и любовная лирика. Все эти части будут перемежаться интерлюдиями и танцевальными представлениями, после чего объявят победителя по каждому из видов состязаний.

Пока Оэ упражнялся в красноречии, Акитада засмотрелся на озеро. На его тихую гладь возле самого берега опустилась стая уток. Покачавшись немного на воде, птицы, явно удивленные таким огромным сборищем людей, вдруг разразились резким дружным кряканьем и, хлопая крыльями и вздымая мириады прозрачных брызг, взмыли в небо.

— Пусть этот прекрасный день подарит нам гения, тем самым еще раз утвердив величие и мудрость его величества! — провозгласил Оэ.

Публика приветствовала его слова рукоплесканиями. Акитада, скользя взглядом по трибунам, вдруг увидел знакомое лицо.

Если он не ошибся, это был Окура, молодой хлыщ, затеявший ссору с Торой и вопреки ожиданиям занявший первое место на прошлогодних экзаменах. Сегодня он сидел среди участников состязания. У Акитады наконец появился интерес к происходящему.

Когда Оэ, к всеобщему облегчению, закончил речь, Хирата наклонился и прошептал Акитаде:

— Ты не заметил ничего странного в том, как сегодня держится Оэ?

— Нет. А что?

— Будем надеяться, что я ошибаюсь, но могу поклясться, он уже пьян. Ты слышал, как Оэ глотал слова? — Хирата покачал головой. — Не иначе как принял для храбрости, ведь он рвется к победе.

— Если это так, долго ему не продержаться, — сухо заметил Акитада. — Я смотрю, саке уже пошло у них в ход. — По обычаю за каждое сочинение было принято произносить тост, а обширная программа сулила долгий вечер и длинную ночь.

Первые выступления не поразили ничем выдающимся. Сочинение торжественных и хвалебных гимнов было обычным делом для придворных: им ничего не стоило набросать несколько строк по случаю дня рождения кого-либо из императорской семьи или очередного таинственного церемониала. Окура участвовал в этом отделении, и Акитада с интересом наблюдал за ним. С благодушным и самодовольным видом Окура читал свое короткое сочинение. Акитаде с его нетренированным ухом показалось, что оно удивительно ладное и явно не уступает в достоинствах другим выступлениям. Может, Хирата недооценил его способностей?

— Слог Окуры, как ни странно, существенно улучшился, — с недоумением пробормотал Хирата.

Окура умолк, удовлетворенно улыбаясь рукоплесканиям слушателей. Внезапно тихий голос прошипел на ухо Акитаде:

— Прекрасно! Прекрасно! Наш уважаемый коллега распродает свои таланты по самой высшей цене!

Акитада обернулся и увидел рядом с собой черепашью голову Такахаси. Немигающие глазки с тяжелыми веками выжидающе смотрели на него.

— Простите, я не понимаю вас, — сухо сказал Акитада.

— Разумеется, не понимаете. Ведь в отличие от всех нас вы не так хорошо знакомы со слогом Оэ. Его стиль, если это слово в данном случае применимо, пожалуй, не перепутаешь ни с чьим другим. Стихи, прочитанные Окурой, принадлежат перу Оэ. Окура сам никогда не сочинил бы ничего подобного.

— Откуда у вас такая уверенность? — удивился Акитада. — Студенты часто подражают стилю своего учителя.

— А вы, Хирата, что скажете? Ведь я прав? — спросил Такахаси.

Хирата неохотно кивнул:

— Да, такое вполне возможно.

— А кроме того, — продолжал Такахаси, — наше «светило» сегодня целый день пьет, что определенно не придает ему дружелюбия. Он уже дважды срывался и орал на бедолагу Оно. Просто не представляю, как тот теперь появится на людях. И как только Оэ не обзывал его! Да еще в присутствии стольких влиятельных особ. Это надо было слышать!

Трибуны огласились новой волной рукоплесканий, и Такахаси отвернулся, чтобы поговорить с только что прибывшим Фудзиварой, который и сегодня был одет все в то же неприглядного вида шелковое кимоно, перевязанное совершенно неподходящим к нему поясом.

Хирата, взяв Акитаду под руку, кивнул в сторону сцены. Там раскрасневшийся Оэ снова выступил вперед. Смешно раскачиваясь с мыска на пятку, он смотрел не на судей, а на трибуны, где сидели вельможи.

— Вновь собрались мы здесь, забыв о суете, — начал он медоточивым голосом. — Вновь озарил нас солнца яркого закат. — Оэ сделал широкий жест в сторону сверкающего озера, вызвавший бурные рукоплескания. — Светило вечное сияло нам и год назад. — И, печально опустив голову, он закончил стих: — Но только ныне мы уже не те!

Акитада, проникшись этой своеобразной ностальгией и уместностью образов, ждал от Оэ блистательного продолжения. Однако, к его удивлению, Оэ, вскинув голову и вновь обведя взором трибуны, прочел последние строки:

Он торопливо поклонился и вернулся на свое место, повергнув зрителей в оцепенение. По рядам прокатилась робкая волна жиденьких аплодисментов, но большинство лишь перешептывались, недоуменно качая головами.

— Что же это значит? — удивленно пробормотал Хирата. — Он словно бросает вызов судьям, обвиняя их в неправедном распределении наград.

Акитада нахмурился. Конечно, Оэ не стал бы обвинять досточтимых судей. Значит, он имел в виду что-то другое? Быть может, подтасовку на экзаменах? Все это выглядело весьма туманно и загадочно, и Акитада решил непременно вызвать Оэ на откровенный разговор, как только представится возможность.

Вскоре был объявлен победитель. Им оказался не Оэ и не Окура, а один из придворных, и слуги с подносами начали обходить ряды, предлагая зрителям чарки с саке. Между тем на сцену вышел мальчик в роскошном ярком костюме, младший сын одного из вельмож, чтобы исполнить замысловатый медленный танец, изображавший историю одного из древних императоров, который победил в неравной схватке дракона.

Когда ребенок закончил, ему шумно рукоплескали. Потом вдруг Оэ вскочил со своего места и, снова поднявшись на возвышение, начал читать стихи. Ко всеобщему облегчению, они оказались посвящены только что выступавшему отроку, воспевали его таланты и предсказывали ему великое будущее. На этот раз Оэ сорвал бурные аплодисменты. Большинство зрителей были убеждены, что стали свидетелями блестящего экспромта, но Акитада не сомневался: Оэ подготовился заранее. Его предыдущее выступление представлялось теперь еще более загадочным.

Второе отделение прошло гладко, в нем получил награду Исикава. В перерыве объявили выступление флейтиста. Теперь Акитада напряженно вглядывался в сцену — его интересовало, будет ли играть Сато, — но исполнителем оказался незнакомый ему человек. Отсутствие Сато напомнило Акитаде о полицейском расследовании. Он надеялся, что Кобэ все же не бросит в тюрьму профессора музыки. Акитада все еще не мог забыть избиения нищего старика и теперь пожалел, что назвал капитану имя Сато. Когда флейтист закончил игру, Акитада встал, чтобы размять ноги, и вышел на веранду.

Внизу суетились слуги, разогревая на огромных жаровнях бутыли с саке и бегая взад и вперед с подносами, уставленными чарками. Акитада облокотился о перила, наблюдая за другой группой слуг, разворачивавших коробки с расписными бумажными фонариками. До сумерек и впрямь оставалось недолго, так как солнце уже утратило полуденную яркость, его приглушенно золотистый оттенок, смешавшись с синевой небес, окрасился в цвет лиловых лепестков глицинии. Близилась ночь, когда сотни бумажных фонариков расцветят черную мглу.

Мимо прошмыгнул кто-то из гостей — возможно, спешил облегчиться после обильных возлияний. Акитада распрямился, решив тоже спуститься вниз, когда вдруг заметил студента Исикаву. Тот стоял на углу павильона и отчаянно ругался с кем-то, кого скрывала лакированная колонна. Внезапно Исикава сделал выпад вперед и нанес удар. Высокая статная фигура в синем, шатаясь, выступила из-за колонны. Это был Оэ, без шляпы, с побагровевшим от ярости лицом. Проревев что-то оскорбительное, он набросился на Исикаву, ударив его по лицу так сильно, что звук этой мощной пощечины Акитада услышал, несмотря на галдеж суетящихся слуг. Исикава отшатнулся, держась за лицо, потом наклонился и занес над головой Оэ какой-то предмет, напоминавший сломанное весло. Это уже было опасное оружие. Акитада свесился вниз и крикнул. Исикава замер, поднял голову и встретился взглядом с Акитадой. Бросив весло, он сказал что-то Оэ и скрылся за углом. Оэ постоял еще мгновение, глядя на Акитаду, потом повернулся и тоже пошел, ковыляя, прочь.

Вернувшись на свое место, Акитада спросил у Хираты:

— Не знаете, из-за чего могли бы подраться Оэ с Исикавой?

Хирата нахмурился:

— Подраться? Ты, наверное, преувеличиваешь!

— Ничего подобного. Я только что видел это своими глазами.

— Не забывай, что Оэ пьян. Ну их, Акитада! Смотри, какой прекрасный вечер. Давай наслаждаться им, пока есть возможность. Полюбуйся-ка на танцовщиц!

Акитада окинул беглым взглядом сцену. Равнодушие Хираты раздражало его, поэтому он сказал:

— Я-то думал, вы хотите, чтобы я раскрыл это дело. Не исключено, что здесь мы могли бы напасть на след вашего шантажиста, а вы не хотите поговорить.

Хирата покраснел и оглянулся.

— Тсс! Не надо так громко. — Он придвинулся ближе. — Я понимаю, почему ты сердишься. По-моему, я напрасно привлек тебя к этому делу и думаю, тебе лучше оставить его. Пожалуйста, прости, что побеспокоил тебя, особенно теперь, когда… — Хирата деликатно умолк, но Акитада понял, что он имеет в виду его рухнувшие брачные планы.

Выходит, Хирате нужен был только муж для дочери. Акитаду охватила холодная ярость.

— Если вы не нашли ответа на интересующий вас вопрос, — сухо проговорил он, — а в этом случае вам следовало бы дать мне кое-какие объяснения, положение остается по-прежнему опасным. Или письмо было только предлогом, чтобы пригласить меня в ваш дом?

Хирата побледнел.

— Нет. Я обратился к тебе потому, что университету угрожала опасность. — Он замолчал и несколько мгновений разглядывал свои руки, покоящиеся на коленях. — Хотя не скрою, я надеялся, что благодаря нашей с тобой совместной работе ты и Тамако вновь привяжетесь друг к другу.

Да, этот план сработал безотказно в том, что касалось Акитады, но не Тамако! Акитаду охватило отвращение. Существовала ли на самом деле эта записка или нет, но Хирата признал, что его цель носила личный характер. По-видимому, Хирата понятия не имел, что его дочь отказала припасенному папой женишку, единственному человеку, на которого он мог рассчитывать, хотя бы потому, что тот был многим обязан их семье. Акитада отвернулся.

Его старый учитель тяжело вздохнул:

— Не сердись, мой мальчик. Я боялся, что ты неправильно меня поймешь. Теперь я жалею, что сказал тебе об этой записке.

Акитада тоже жалел. Стиснув зубы, он с трудом выдавил:

— Не волнуйтесь. Я все понимаю.

Между тем представление ненадолго остановилось, и на парк опустилась тишина. Вечернее зарево догорало. Акитада подыскивал предлог, чтобы уйти.

Потом на сцену снова вышли участники поэтического состязания. Акитада вполуха послушал какие-то убогие стихи, воспевавшие саке, и быстро опустошил свою чарку. Кто-то из слуг поднес ему новую, он выпил и ее.

— Что касается Оэ и Исикавы, — сказал вдруг Хирата, возобновляя разговор. — В прошлом году Исикава взялся помогать Оэ в разных мелких делах. Поначалу они вполне ладили. До недавнего времени, когда заносчивость Исикавы стала проявляться слишком заметно. Он начал выказывать откровенное неуважение Оэ, обращаться к нему непочтительно, хотя тот старше его и по положению, и по возрасту. Но неужели его дурные манеры означают что-то существенное?

— Нетипичное поведение всегда наводит на размышления, — ответил Акитада. — Что-то же повлияло на их взаимоотношения? Когда это случилось? Не во время экзаменов? Может, Исикава узнал, что Оэ участвовал в подтасовке результатов.

— Оэ?! — изумился Хирата. — Тут ты определенно заблуждаешься. Оэ никогда не стал бы заниматься такими вещами. Это ниже его достоинства. Вот Исикава совсем другое дело. Он всегда отличался высокомерием и вполне способен на шантаж. Он способен, но только не Оэ. Ты же сам сказал, что синее кимоно Оэ никак нельзя было перепутать с моим зеленым.

— А что, если Исикава не различает цветов?

Но, говоря это, Акитада так не думал. Его не покидало ощущение, что эта ошибка имеет куда более простое объяснение, вот только ему сейчас никак не удавалось упорядочить мысли.

Внизу под трибунами в синей мгле мерцали веселые огни фонариков. В их свете нарядные облачения поэтов и музыкантов и разукрашенные суденышки на берегу заиграли всеми цветами радуги. В небе еще не растаял лиловый отблеск, вершины высившихся на западе гор окаймляла тонкая золотая нить.

Настроение гостей тоже изменилось. Громкий смех и веселые выкрики сопровождали чтение застольных стихов. Однако все смолкли, когда на сцену вышел Фудзивара и поклонился сидящим на судейском возвышении. Зрители напряженно ждали.

Голос Фудзивары звучал глубоко и проникновенно. Рифмованные строки слетали с его уст, как раскаты грома. Он декламировал длинное стихотворение, в котором говорилось о подлинных человеческих ценностях, стоящих выше славы и богатства, об истинной мужской дружбе, скрепленной добрым застольем и ломающей преграды социальных условностей. Строки эти брали за душу, отдаваясь в сердце щемящей тоской. Акитада слушал, вспоминал своих утраченных друзей, и слезы наворачивались ему на глаза. Искалеченный богатырь Хигэкуро и его дочь Аяко, когда-то бывшие ему почти родными людьми и теперь потерянные навсегда; красавица Тасуку, покинувшая этот мир, в котором осталось лишь место для печали; все-все друзья его детства, разлученные с ним навеки кто смертью, а кто расстоянием. Вот и Тамако теперь ускользает от него, а ему так не хватает друзей, готовых подставить плечо, прийти на помощь.

Фудзивара закончил, и все погрузилось в тишину, нарушаемую только шелестом бумажных фонариков на ветру и отдаленным кряканьем уток на озере. Даже слуги перестали суетиться и приумолкли. Потом грянули оглушительные овации. Многие вскочили со своих мест. Люди кланялись Фудзиваре, кричали ему слова одобрения, некоторые даже бежали к нему, чтобы заключить в объятия.

Внезапно пронзительный резкий голос пробился сквозь общий шум. Вскочив с места и размахивая руками, Оэ кричал:

— Прекратите эту вульгарную показуху! Сейчас же все сядьте! Что за невоспитанность! Что за грубые манеры! Правила конкурса не допускают подобной шумихи, и участник, вызвавший всплеск таких низменных эмоций своим недостойным выступлением, должен быть дисквалифицирован и исключен из состязаний. Несоблюдение высоких художественных канонов в поэзии — удел отщепенцев и уличных шлюх!

Зрители притихли и, затаив дыхание, во все глаза смотрели на Оэ и Фудзивару. Хирата, не выдержав, вскочил и бросился к Оэ со словами: «Я должен остановить этого дурака!» Но было уже поздно. Все присутствующие, от его императорского величества до самого низкого придворного чина, слышали оскорбительные слова. Хирата и Оно пытались усадить Оэ на подушку, но тот вырывался и выкрикивал что-то невразумительное.

Фудзивара удивил всех, отпустив изящную шутку по поводу великой силы горячего вина и хорошей поэзии. Его слова вызвали у публики дружный смех — люди громко хохотали и требовали, чтобы им наполнили чарки.

Теперь, когда мир был восстановлен, на сцену вышел следующий участник, а Фудзивара направился к небольшой группе людей, столпившихся вокруг Оэ. Среди них был и Нисиока. Рослый и могучий Фудзивара, наклонившись и обняв Оэ за плечи, поднял его на ноги. Оно подхватил его с другой стороны, и они повели бормочущего Оэ к выходу. Хирата впереди прокладывал путь сквозь толпу, сзади шел Нисиока с вещами Оэ. Когда они скрылись за углом павильона, Акитада увидел, как Исикава встал с места и последовал за ними.

Фудзивара вернулся к концу отделения, прикладывая к щеке рукав кимоно. Из глубокой царапины сочилась кровь.

Замазать царапину ему так и не удалось, потому что вскоре принц назвал имя победителя, и Фудзиваре пришлось подняться. Принц Ацуакира подошел к нему, поздравил и преподнес ему в качестве награды великолепное кимоно из дорогого шелка. Когда Фудзивара опустился на колени и почтительно склонился перед принцем, кровь струйкой потекла у него по бороде. Принц сказал что-то, и Фудзивара, улыбаясь, объяснил:

— Ничего особенного, ваше высочество, всего лишь неудачная встреча с деревом.

После танцевальной интерлюдии на воду спустили расцвеченные фонариками лодки. Теперь все вокруг мерцало тысячами огней — и озеро, и деревья, и даже остров. Это было сказочное зрелище, еще более яркое и праздничное, чем дневное буйство красок.

Слуги шмыгали вдоль веранды с зажженными фонарями, прикрепляя их к карнизам при помощи длинных шестов. Впрочем, фонарщики еще не добрались до рядов с местами для придворной знати, ринувшейся к лодкам и на прогулку в парк. Акитада вспомнил, как вчера вечером эти же пустовавшие подушки показались ему одноцветными. Разглядев в последних лучах солнца всего одну — синюю, — он, помнится, решил, что и остальные такого же цвета. Ну конечно! Как он не догадался раньше?! То же самое могло произойти и в тот вечер, когда шантажист подсунул свою записку. Синюю и зеленую ткань вряд ли различишь в темноте, к тому же у Оэ и Хираты рукава кимоно украшал одинаковый белый узор. Вот как, должно быть, получилось, что Исикава обознался.

Окончательно поддавшись унынию, навеянному красотой вечера, Акитада не имел ни малейшего желания слушать продолжение состязания. Любовная лирика, объявленная темой следующего отделения, вызывала у него чувство горечи. Он уже собирался уходить, когда вернулся расстроенный Хирата.

— Что там случилось? — поинтересовался Акитада.

— Это была ужасная сцена. Оэ набросился на Фудзивару с кулаками и нанес бы ему серьезные увечья, если бы мы все дружно не навалились на него. — Хирата покачал головой. — Я и не представлял, как силен человек, если он выйдет из себя. А каким оскорблением это было для Фудзивары, который хотел лишь помочь! Мы кое-как успокоили Оэ, чтобы Оно и Исикава могли отвести его домой, но боюсь, он совершенно потерял самообладание. Оэ разнюнился и плакал в голос, когда я уходил. Я и не подозревал, что спиртное может творить такое с человеком.

— Это не спиртное, а чувство вины. К тому же Оэ знает, что находится во власти бесчестного человека, намеревающегося уничтожить его.

— Что-о?!

— Записка предназначалась для Оэ. Впотьмах синее и зеленое различить практически невозможно.

— Ты уверен? — вскричал потрясенный Хирата и, подумав, прибавил: — Но если это так, что же нам тогда делать?

— Как только представится возможность, мы устроим им очную ставку. Поскольку вина их установлена, можете поступить с ними как пожелаете.

— Тогда давай лучше подождем и еще подумаем.

Акитада поднялся:

— Нет. Я больше не хочу заниматься этим делом. Уже послезавтра я буду считать его закрытым. А сейчас, с вашего позволения, я намерен пойти домой. Спокойной ночи.

И Акитада ушел, оставив недоумевающего Хирату растерянно смотреть на сверкающее праздничными огнями озеро.