Рассказы о чудесном

Вазохранилище

В больших (очень!) кабинетах сидели большие (очень!) начальники, им дарили большие (очень!) вазы и вручали им в эти вазы правительственные (очень!) грамоты за большую (очень!) работу с маленькими (очень!) людьми, которых они вдохновляли (очень!) терпеть и верить.

В такое вазохранилище с утра на прием записывались в длинную (очень!) очередь у специального (очень!) секретаря.

Когда вазы стояли уже друг на друге, упираясь в высокие (очень!) потолки, а все перестали уже терпеть и верить, эти большие (очень!) начальники купили вазохранилища за мелкие (очень!) деньги, объявили себя жертвами диктатуры пролетариата и вручили себе свидетельства жертв преступного режими, улетая с вазами в чудесные (очень!) края. Очередь к ним прекратилась, объявили страну исчезнувшей, а народы ее уволенными по собственному желанию.

Кое-какие вазы знали много полезных (очень!) секретов, что самоубились, а кое-какие вазы стали, наоборот, советниками, зная гораздо больше полезных (очень!) секретов. А вазы, которые нового ничего не боятся, полагая, что нет ничего нового, сколотились в бригады преступных вазогруппировок и взяли известно что под вазоконтроль и под вазокрышу. Наступила эпоха Вазовозрождения, снова большие (очень!) вдохновляют маленьких (очень!) терпеть и верить, терпеть и верить, петь и терперить.

Терперь все вазохранилища оборудованы компьютерами, в некоторых вазах работают хакеры, наши — всех гениальней.

Многие вазы античности вплывают ко мне в окно, когда снег или долгий (очень!) дождь и влажность 97 %. Их вазохранилище — на дне морей, они знают все прошлое, настоящее, будущее и в каждой из них идет об этом кино, вход бесплатный. Горло с ручкой такой вазы живет у меня давно, еще с прошлого тысячелетия, где они плавали в крымском Судаке. Теперь это море — заграничное, и не тянет меня совсем в то вазохранилище.

Я — человек ранимый (очень!), всех прощаю, но быть не хочу там и теми, кто в своих вазохранилищах забыл начисто, как мы, наивные (очень!) лили чистую (очень!) воду на мельницу их свободы, а та мельница неблагодарная (очень!) вдохновилась идеей мстительной (очень!) — нас перемолоть, нас… Воистину, добро не остается безнаказанным.

Черновичок этой ручной работы найден в горле с ручной античной вазы на подоконнике, а ничто не зачеркнуто и не правлено, — так ведь ни улучшить, ни вычеркнуть нечего нельзя. Горло с ручкой не может выглядеть лучше, чем горло с ручкой.

Конец связи