Рассказы о чудесном

Крашеная говядина

На острове, о котором пойдёт речь, не было ни слишком богатых, ни слишком бедных, ни слишком красивых, ни слишком уродливых, ни слишком белых, ни слишком чёрных, тем более — красных.

Крепкие, загорелые, простодушные люди стригли овец, рыбачили, крутились на сыроварне, торговали шерстью, фруктами и поделками из океанского перламутра и жемчуга. Уходя из дома, они закрывали его, придвинув ногой к дверям кусок местного камня, из которого торчали ракушки.

Иногда в этой местности шли золотые — в полном смысле этого слова — дожди, тогда золотым становился песок, и все жители острова мыли этот песок лотками, добывая себе дождевое золото для украшений, зубов и других насущных потребностей.

Те, кто в юности, одурманясь буйством гормонов, грибами и травами, покинули остров, мечтая о приключениях, о бешеной славе, о сумасшедших богатствах и выдающихся авантюрах, попадали ну просто в кошмарные переделки и переплёты, но с блеском всегда и везде своего добивались и высот достигали неимоверных. Всё утратив, на волоске от смерти, они вдруг находили горы золота и алмазов на ровном месте, клады музейных денег, утонувшие корабли с царскими тронами и коронами, разрытые смерчами, ураганами и тайфунами роскошные погребения или просто отличное место в доходном деле. И подтверждается это тем обстоятельством, что больше никто из них никогда на остров не возвращался. Никто, кроме Роя.

Какого Роя? Уж не того ли, что красил мясо на скотобойне? Вот именно, память у вас отменная для двухсот пятнадцати лет, только не жалуйтесь мне на зубы, ноги и поясницу, засыпая с дымящейся трубкой во рту и приняв как снотворное чашечку кофе с бамбуковой водкой.

Так вот, этот самый Рой красил мясо на скотобойне в не такой уж огромной, как некоторые, но весьма богатой стране, где на всякий карман найдутся жильё и пища, наряды и развлечения. Однажды, домой возвращаясь после своей интересной работы, он вдруг обнаружил ещё в автобусе пятнышко крови говяжьей на своём башмаке, в котором не был он никогда на рабочем месте, где сменная обувь. И вгляделся задумчиво: кровь или краска?.. Да ну его, тоже морока, ведь и кровь, и краска смываются.

Милашка Лизетта, телефонистка с кудряшками, ждала его за накрытым столом, где сиял прохладой хрустящий салат, а в духовке шипело говяжье жаркое с тропическими плодами. И бутылочка кьянти туманилась в холодильнике, а день был июльский, знойный, но к ночи ждали грозу, ливень, смывающий пыль и бензиновый чад. Вот как раз и подумав о ливне, о потоках небесной воды, Рой намылил пятнышко краски-крови, не снимая башмак с ноги, и тут же мокрою губкой стёр это мыло.

Мыло-то стёр, а пятно осталось и посвежело, и покраснело, и расцвело.

Трижды он повторил это действо, и пятно заблестело, как пролитая только что кровь. Башмаки были новые, он купил их два дня назад и боялся, что от влаги они покоробятся, а потому и снимать их не стал, сунул ноги под стол, надеясь потом пятно это вытравить или чем-то закрасить, замазать.

А зря!.. Зря надеялся!.. Зря башмаки, говорю я, не снял и не выбросил сразу в мусорный бак. Лучше б шёл босиком!..

У нас ведь на острове такие подлые знаки нечистой силы немедля выбрасывают куда подальше и с глаз долой, мылом три раза моют лицо и руки, трижды плюют через каждое плечо, плюют с отчуранием, глядя в зеркало, и меняют набедренную повязку.

Но этот Рой утратил уж в полной мере обычаи острова, начисто позабыл эту суеверную глухомань, да и просто пожмотился выбросить новые башмаки из-за кляксы говяжьей крови, что мимо него протекала рекой ежедневно по желобам. Не он придумал интересную эту работу, и нечего нос воротить.

Опять же, куда ни раскинь мозгами, отовсюду тащится интересная эта картина ужасная, ну хотя бы взять замечательный ресторан: стулья, диваны, туфли, сумочки, пояса, кошельки — из натурально содранной кожи!.. О блюдах нечего и говорить — сплошь убиенные твари! А шубы там в гардеробе, палантины, жакеты, шапки — из кожи, содранной с мехом! А наш черепаховый суп и черепаховый гребень?..

А кровь медвежья, оленья, чтоб не замёрзнуть на северном полюсе?

А отрезанье яиц обезьяньих для пересадки желающим содрогательно омолодиться?.. Ну нет, если каждую правду мозгами разглядывать, можно свихнуться — каков человек! Обо всех негодяйствах подобного плана успел этот Рой помыслить, сунув ноги под стол.

Тут Лизетта жаркое говяжье кладёт на тарелки, а куски прямо дышат, вздымаются, в соус душистый себя окунают. Лизетта, милашка, небритую внешность целует: «Тьфу! — говорит. — Какая колючка!» И, задом вильнув, собирается сесть… да внезапно у ней вырастает помеха в заду, где она охвостатилась сантиметров на сто двадцать. И, думая, что поправляет юбочку-клёш, Лизетта — как даст коровьим хвостом по столу, как даст — всё жаркое подпрыгнуло, но не в разлёт, а вместе с тарелками на стол приземлилось и дышит.

«Гроза, гроза!» — говорит милашка и делает Рою глазки говяжьи, а у него в башмаке под столом нога раскопытилась, но удивительное удобство в этом содержится, тянет Роя на четвереньках пройтись!..

«Ох, как тянет на четвереньках пройтись!» — говорит Лизетта, унося пустую бутылку и грязную посуду на кухню. Кофе они попили, покурили весёлую травку, — ну до невозможности захотелось на четвереньки. А почему бы и нет, если оба исправно платят налоги?

Значит, гроза, молния, гром, ковёр на полу, на ковре копыта откинули, хвостами играют, рогами шутя бодаются, расслабляются на четвереньках, травку жуют, Лизетта мычит и такое выделывает, такое, ну такое, слов нет! А ты не кашляй от смеха, уж в двести пятнадцать лет надо быть милосердней к человеческим чудесам и кошмарикам.

Дней через пять попал Рой на приём к травматологу высшей квалификации, ногу ему показывает, а там уж вовсю развилась копытья болезнь с вывертом, изничтоженье которого требует четырёх операций, никакой страховки не хватит, а работа нужна ювелирная, и гипс месяца на три. Ген такой проскочил злодейский, как сказал травматолог высшей квалификации. А от кого ген?.. Стал Рой вспоминать прадедов, дедов, прабабок, бабок, мать с отцом, братьев с сёстрами, всех далёких и близких родичей, всех обитателей острова — ну никто, кроме Роя не окопытился, ни одна живая душа!.. И Лизетта не окопытилась, значит, оно — не заразно, вот ведь какая болезнь загадочная.

Показалось ему на миг, что после того, как Лизетта его целовала, она охвостатилась и нечаянно тем хвостом чуть со стола не смахнула тарелки с едой на пол. Да мало ли что покажется усталому и голодному в миг поцелуя?

Нет как нет у неё хвоста, совершенно точно, он уж двести раз проверял по-всякому.

А говяжье пятно с башмака ничем не смывается, не вытравляется, не соскабливается, отрезанию не поддается, перекраску отбрызгивает, замазку отплёвывает, а само блестит и алеет, как свежее, сиюминутное.

В одном башмаке, значит, нет злодейского гена, там нога как нога, а в другом — ген и нога раскопытилась, и дальше копытится без остановки.

Пошевелили на бойне мозгами, испугались огласки такого случая производственной небезопасности, купили страховку для своего работника, крепкого, честного, дружелюбного. И вот, значит, ждёт он звонка из больницы для приглашения на операцию номер один, а всего их четыре.

Тут как раз к нему и является с острова парень, на работу просит устроить хоть кем и письмо привозит ему от матери, всесторонне чудесное.

«Мой родимый сыночек, — пишет она, — как ты там жив-здоров, хорошо ли к тебе люди повёрнуты, есть ли случай счастливый, завёл ли жену с детишками? Сон мне был, будто краской говядину мажешь на бойне для свежего вида, и на левый башмак эта краска через все там двери прокляксалась, и в том башмаке нога твоя вся ископытилась. Быстро выкинь те башмаки с глаз долой, сыночек, потому как нечистой силы краска есть отрава и порча злодейская, сатанинская козня, чистого и невинного она ископытит, а нечистого и во всем виноватого она усладит добавочной силой. Выбрось мигом те башмаки, не сплю из-за них, проклятых…»

Задумался Рой минут на сорок, вложил башмаки в синий мешок и отнес на помойку. В тот же миг удивительный машина подъехала мусорная, пасть распахнула, мусор всосала и пошла перемалывать. А у Роя в ноге ископытенной что-то вжикнуло, звякнуло, дернулось — словно пружина в ступне содержалась и вся выскочила. Куда?.. Где она?.. Ничего подобного нигде не видать!

Пристроил он парня с острова красить мясо на бойню, сказал:

— Только краской, смотри, не заляпайся, когда будешь мясо малярить, не то весь ископытишься, охвостатишься и на четвереньках пастись будешь, бодаясь, мыча и мумукая.

А сам пошёл себе и пошёл — куда глаза глядят, безо всякой цели, из городка в городок, всегда есть молодецкому человеку чем на хлеб заработать, где на ночь прилечь. И в таком походе нога у этого Роя очеловечилась, до двухсот пятнадцати лет дожила в полном здравии, слегка на грозу томясь.

Детей от него родилось девяносто девять от ста тридцати жен, ни с одной из которых он в законный брак не вступил по причине ходьбы своей непрестанной и мимолётности.

Двенадцать его дочерей скурвились. Потому как ели часто куриное мясо, крашенное под жемчуг. Гены сработали!.. Но на шестом десятке годов всё у них подыспра-вилось, Рой собрал их на острове, где много рыбы, фруктов и овощей, но совсем нет никаких кур, — и дочери все как одна обратно раскурвились до полной святости, обрели свою интересную благодать и уважение островитян и родичей.

Да не хихикайте, не хихикайте, одеяло же падает, а у нас тут до десятого октября батареи не топятся. Хорошо вам в двести пятнадцать лет у меня на плече греться, ластиться, языком моим баловаться — все равно не пойду за вас замуж, потому что, — как писал Августин, — нет сомнения, люди нередко любят прекраснейшие вещи самым постыдным образом.