Рассказы о чудесном

Кураж

Отвага, задор, развязность, понты, наглофильство и нагломания вкупе с бухгалтерией страха. Всё это вместе — кураж.

Главное — впаривать, впаривать, впаривать и чтобы цепляло, цепляло, цепляло! — эта мантра поётся до завтрака, натощак, и перед сном, в темноте, а также в любое время перед спектаклем, концертом. Слово «впаривать» поют животом, а слово «цепляло» — горлоносом, всё тело должно гудеть, как труба, в которой пасётся табун с бубенцами.

После всех королевских почестей и торжеств, поливаемых лестью, золотыми дождями льгот и безразмерных благ, знаменитый астрофизический старичок решил повидаться с друзьями детства, достигшими также кое-какой известности в далёкой глухой провинции глобуса, где он когда-то родился, резвился и произвёл свои первые опыты в храмах неслабой науки.

Старичок оплатил этим провинциалам дорогу, скромную гостиницу и недельное проживание. Они были счастливы! Бешеный успех знаменитого старичка погрузил их в гипноз неописуемого восторга и упоения, где расцветали сады самых невероятных надежд. Их дальнозоркая, истерически преданная любовь к астрофизику, позавчера увенчанному всеми коронами планетарной славы, возникла внезапно и, как всё внезапное, била ключом, фонтаном, каскадами, превращаясь по ходу дела в потоки яростной страсти, не говоря уж о таких мелочах, как брызги платонически нежных слёз.

Приодевшись, побрившись, благоухая, они прилетели в среду, быстренько разместились в гостинице и собрались в небольшом вестибюле. Старичок явился туда, приодевшись в тот пиджачок, в котором когда-то, давным-давно, лет двести назад или триста, он улетел из глухой провинции. Брюки тоже были от этого пиджачка. Некогда коричневые, стоптанные полуботинки, в которых двигались отдельно от ног фиолетовые, как чернила, прозрачные от износа носочки, тоже были оттуда. Нейлоновая сорочка из тех же времен той же местности была тесновата и потому расстёгнута на животе, прикрытом изношенной майкой из того ещё трикотажа, натурально хлопчатого.

Изображая хромающую, полусогбенную, неуклюжую плоть, он сиял и лукаво щурился, обнимая, похлопывая, символически чмокая поцелуйно своих дорогих гостей. Иногда и пускал слезу, но не дальше воспалённых розовых век и, тем более, не дальше ресниц. Слеза была глубоко искренняя, но трудно сказать — от чего?.. От радости, от сострадания, от злорадства, от дружеских чувств, от грусти, от боли, от роли, которую он играл?.. Содержание этой слезы сверхсекретно, окутано тайной, затуманено «пиротехническими дымами», как прописано в этом кино, в режиссёрском сценарии куража.

Астрофизический старичок повел их в «Макдональдс», заказал всё, что там было в меню, всемером они вынесли двадцать один поднос и под его предводительством отправились в путь, в потайное местечко, где можно вполне семь дней пировать на развалинах.

Развалины были прекрасны, грандиозная смесь бутафорской археологии с натуральной древностью пыли, обломков, осколков и комьев, замешенных на крови беспощадных сражений, сокрушающих царства, сжигающих города, истребляющих племена и народы. Сидеть на этих развалинах не было ни малейшей возможности, все их выступы и зигзаги вонзались немедленно в мякоть и кость, потому пировали там, стоя и разминаясь энергичной ходьбой вокруг старичка. Еда из «Макдональдса» тоже никак не держалась на острых гранях развалин, подносы съезжали, скользя, а сами пакеты с едой проваливались в глубокие трещины. Всё, что было в пакетах, пришлось рассовать по карманам, портфелям и сумкам. Портфели и сумки пришлось, пируя, держать под мышкой, на плече или повесить себе на шею. Ну, это все — мелочи в сравнении с тем, что портфель или сумка, а также подносы с бумажными кружками кофе и другими напитками, если там их поставить на землю, немедленно и безвозвратно проваливались в бездонную толщу пыли, буквально в пропасть, набитую пылью веков. Если бы эти подносы и все остальные вещи бегали на своих ногах, никуда бы они там не проваливались, — пыльная бездна всасывает только то, что стоит на месте и само никуда не движется.

Семь дней пировали семеро в этих грандиозных развалинах, без остановки бегая вокруг знаменитого астрофизика, который без остановки бегал, размахивая руками, излагая свои прогнозы всех наук и всего человечества. Когда кончалась провизия, он звонил в «Макдональдс» и просил доставить в эти развалины двадцать один поднос правильно упакованных напитков, горячих и холодных закусок.

Острые выступы, грани, зубцы, зигзаги развалин и мягкие пыльные пропасти шуршали, потрескивали, шептались, вздыхали, превращая каждое слово и каждую бессловесную мысль бесподобного старичка в гипнотическое, многократное эхо, которое каким-то чудесным образом вдалбливало в мозги, что ценность каждого из пирующих здесь равна нулю и всосётся в пыльную бездну, если не будет посвящена целиком великому делу разжигания славы знаменитого старичка и его астрофизической суммы трудов. И только в свете пламени этой славы каждый из них превратится в нечто особенное, когда уже никому ничего не надо доказывать.

Один из пирующих так заслушался, так проникся, так наполнился эхом той благодати, когда уже никому ничего не надо доказывать, что застыл на месте и немедленно провалился в пыльную бездну по самые яблоки, но вшестером его схватили под мышки и стали ритмично тащить рывками на раз-два-три. Вытащили, однако, без башмаков, без носков и без брюк со всеми деньгами, билетами, ключами, записочками, что были в брючных карманах. Но старичок позвонил и заказал ему новые брюки, носки, башмаки, билеты, ключи, записочки, которые вскоре прибыли по адресу этих развалин. И новые деньги вложил он в новые брюки.

На седьмой день вечером все они вернулись в гостиницу, обнялись в слезах на прощанье и пошли отсыпаться перед отлётом, стряхивать пыль веков, укладывать чемоданчики.

Рано утром, когда все ещё сладко спали, весь город, не только залётные гости этой астрофизически правдивой истории, старичок в отличном костюме и башмаках такой знаменитой фирмы, что и страшно сказать, выскочил из подъезда гостиницы бодро и весело, распрямясь и сияя. Был он молод, крылат, свободен, как человек, спасшийся чудом от каторги, сбросивший чудовищный груз катастроф, кровоточащей и уязвлённой памяти. Он летел навстречу автомобилю, стоявшему в переулке. В этом городе в это время шли золотые дожди, и роскошный плащ с клетчатой подкладкой был на плечи наброшен и летал, обливаясь золотом дождя у него за спиной. Из автомобиля вышел приятель, за ним приехавший, и после объятий спросил: «Ну как?..»

В ответ он запел, катая зрачком астрофизическую слезу: «Главное — впаривать, впаривать, впаривать и чтобы цепляло, цепляло, цепляло!..»