Рассказы о чудесном

Директор поэзии

Однажды в студёную зимнюю пору примчался в наш знаменитый журнал один псих лохматый, никому не известный автор, лет тридцати или около этого. Роман принес. В стихах! Моя, говорит, фамилия — Пушкин.

А я ему говорю: это всё уже было! с такой фамилией теперь можно стать кем угодно, только не поэтом! Очень даже распространённая фамилия! Лично я четырёх Пушкиных знаю — все инженеры! К нам тут, гражданин Пушкин, одних Есениных пять штук ходит, три Лермонтова и двадцать три Державина.

А он мне так нахально свой роман в стихах тычет. Ну псих какой-то! Поэму, и ту читать противно, если стихами написана. А тут роман — по 14 строк в каждой строфе. С ума сойти! Сколько строк в романе — все на 14 делятся без остатка! Онегинская строфа называется! Я, конечно, не хуже других Пушкина изучал… Но лично, живьём так сказать, встретился с ним впервые.

И не произвёл он на меня никакого хорошего впечатления. На портретах — одно, а в жизни — совсем другое. И совершенно я его не узнал! Так себе человек, ничего особенного. Но ужасно много из себя воображает! Плюгавенький такой, низенький, глазки навыкате, носище ноздреватый (вдобавок еще и крючком!) — все твои мысли так и вынюхивает. Настроение этот автор может испортить запросто. Даже в душу плюнуть при случае. Поперёк ничего не скажи!

Например, вошёл он в мой кабинет — как ветром внесло… и дверь за собой не закрыл! Тоже мне гений! Я эту наглую породу знаю, я их терпеть не могу! Но я ему вежливо так говорю: «Автор, закройте дверь — дует!»

Так он, представьте, ногой дверь как лягнул — она три раза подряд закрылась!

Я ему вежливо так говорю: «Автор, что это вы ногами дверь закрываете? Мы здесь таких громких авторов не очень-то любим…»

А он мне грубо так отвечает: «А мне и не надо, чтоб вы меня любили… мне надо, чтоб вы меня печатали»!

Тьфу! От его хамского такого высказывания мне прямо всю душу разворотило. Стал я весь целиком содрогаться от этой контузии. И вдруг нашло на меня предчувствие, что всё это — не к добру! В ту секунду вся моя трудовая жизнь пронеслась в голове.

Был я передовой швеёй-мотористкой, потом контролёром пододеяльников, так чёрт меня дёрнул связаться с этой редакцией! Писал бы себе свою гражданскую и философскую лирику, иногда бы печатался, издавался — колоссальная прибавка к зарплате и главное — никаких врагов!

Туг как тут гнусные, зверские, подлые рожи моих врагов заполнили весь кабинет тесными рядами — как на школьных фотографиях: кто повыше — на полу стоит, а кто пониже — сзади на табуреточках. И так их мерзавцев много — аж стены и потолок прогибаются, как резиновые. Враги — они и есть враги, самые натуральные: ни слова не говорят, уважительно так улыбаются, а всем своим видом показывают, что я — графоман и серость, работаю Директором поэзии, чтобы Директоры всех других отделов поэзии меня печатали — за то, что я их тоже печатаю. А хитрый Пушкин всё это видит и ни гу-гу, — мол, сам эту кучу врагов расплодил, сам и меры принимай, а я, Пушкин, тут ни при чем, я — выше твоей грязи, меня эта мерзость никак не касается.

Тоже мне гений! А я за свою зарплату его роман в стихах должен читать и ему отказывать в очень мягкой, уважительной форме, чтобы он, Пушкин, довольный ушёл и даже очень счастливый!

И я так вежливо ему говорю: «Автор, оставьте свою рукопись в отделе, мы её зарегистрируем и месяца через два дадим вам подробный ответ». Но ничего такого мы не печатаем. Нам вообще в номере на всю поэзию дают шесть полос! Может, к Директору прозы зайдете? Им на романы по двадцать листов дают, если вещь острая и современная!

— Ни в коем случае, — говорит Пушкин, — не пойду к Директору прозы! У меня вещь стихами написана! И вы меня ни в какую прозу не посылайте!

— Ну, ладно, — говорю. — Не хотите — не надо! Я же думал как лучше! Вася, зарегистрируй рукопись автора!

— Есть! — говорит Вася, мой заместитель. — Ваш номер, товарищ Пушкин, 1234567890 — один миллиард двести тридцать четыре миллиона пятьсот шестьдесят семь тысяч восемьсот девяносто!

И ушел этот Пушкин — как ветром сдуло! И опять, стервец, дверь за собой не закрыл! Стал я из любопытства романчик его проглядывать. Ну, какой — думаю! — псих в наше время романы в стихах строчит? Читаю строк двадцать выборочно… Аккуратненько так написано, гладенько, рифмочки правильные, кое-где даже острые мысли попадаются, чёрт побери! Но я начеку и всё время чувствую — это где-то уже было… это мне что-то напоминает, очень и очень даже знакомое!

— Вась! — говорю своему заместителю, — прочти-ка пару строк этого психа! По-моему, это что-то напоминает?

— Да… — говорит Вася. — Но что?.. Что именно? Сказать не могу! Вот если под Пастернака или под ту же Цветаеву — это я чую мигом! Это я с ходу рублю безо всяких! А тут… что-то очень и очень даже знакомое… как в лесу родилась елочка… Но что? Сплошной туман забвения!

Тут прискакала одна поэтесса, тоже Директор текущей критики, заглянула в рукопись и говорит:

— Да что вы голову себе ломаете? Ведь на каждой странице ударения неправильные — как в Одессе! И гладью написано, и рифма несовременная, теперь так строчит каждый графоман! А уж если говорить о ритме, так мне это очень напоминает «Интернационал»: Мой дядя самых честных правил… Вставай проклятьем заклеймённый… Лично я в таких случаях выбираю 5—10 просто неграмотных строк и советую посещать литстудию.

Так я и сделал! Сдуру — ответ подписал и отослал по почте! Чёрт меня дёрнул эту пакость подписывать! Я вообще никогда ничего не подписываю малоизвестным авторам! Это всегда делает мой заместитель.

А через год… издали этого Пушкина в Худлите — по безлимитной подписке, миллионными тиражами — и весь разошёлся! Весь роман в стихах — без никаких поправок! Враги мои подлые, мерзкие проникли в редакцию и прямо на стол мне положили! И тут меня — как молнией ударило! Я мигом вспомнил — мы ведь ещё в школе его проходили! Ну как же! Мой дядя самых честных правил / Когда не в шутку занемог / Его лошадка снег почуя / Плетётся рысью, как-нибудь! И так далее…

Господи, чего только не бывает в нашей бессонной творческой работе? Но Пушкин-то! Хорош гусь! Как разыграл?! Прямо-таки весь материализовался! Через сто сорок восемь лет! Вот тут, у этого шкафа стоял, в уценённом таком плащике. Руки — крестиком, ноги — крестиком!

А Васька, сволочь, нашёл в архиве копию моего ответа… доказал, что подпись — моя, подлинная, и сел на моё место, премии получает и вдобавок везде печатается!

Лично на Пушкина у меня нет зла никакого, ну ни капельки, ни вот столько! Он же гений! А у гениев — всяческие причуды, они обожают розыгрыш… Это всем известно.

Однако, вот интересный какой поворот. Я недавно в одном доме встретился с одним автором, который совсем не печатается, но многие классики очень его уважают и состоят с ним в приятельских отношениях. Так вот этот автор устроил мне личное знакомство с Гоголем — за рюмкой чая!

Мы с этим Гоголем договорились, что распечатаем его прозу — как стихи, построчно! Как такие стихи, только без рифмы. Сейчас многие так пишут. Чуден Днепр / При тихой погоде/ Когда вольно и плавно… и тыр-пыр.

Этот Гоголь отправится к Ваське — и одурачит мерзавца! Вот будет номер, когда уговорит он Ваську напечатать в нашем журнале этого Гоголя строк 200!..

А что? В нашем бессонном творческом деле и не такое бывало! Один поэт даже стихи Ахматовой под своей фамилией пробил, сделав ей мелкую правку.

Мне ещё с Пушкиным здорово повезло! А представьте, что было бы, если б я его тогда тиснул у нас в журнале с доброжелательной врезкой кого-нибудь из членов редколлегии или с дружеским напутствием кого-нибудь из культовых звёзд?!. Страшно подумать!..

Вот и конец этой жуткой истории. Но у меня есть еще и похлеще!