Разлуки и радости Роуз

Глава 17

В среду вечером, в семь часов, я тайком следила за Эдом из окна спальни. В животе трепетали бабочки, грудь вздымалась, как аккордеон, и вот, в пять минут шестого он подъехал на корпоративном БМВ. Вышел из машины, открыл багажник и забрал большую картонную коробку. Услышав скрип калитки, я бросилась к зеркалу, глубоко вздохнула, чтобы успокоить дыхание, потом спустилась вниз и открыла дверь. Он стоял на пороге, ослепляя меня своей красотой, в брюках кремового цвета, темно-синем блейзере и клетчатой рубашке с расстегнутым воротом. Но под его выразительными карими глазами залегли темные тени, будто он страдал от бессонницы.

— Очень мило с твоей стороны, — вежливо сказала я. — Не стоило беспокоиться. — Я заглянула в коробку. — Из-за такой ерунды! — со смехом добавила я. Лучше бы отнес это барахло в Оксфам[51]! — В коробке была уродливая картина, купленная мной в Риме, отвратительный керамический горшок, сделанный мной собственноручно на гончарных курсах, старые видеокассеты «Доктора Кто»[52], школьные папки и десяток виниловых пластинок.

— Я подумал, что эти вещи дороги тебе как память, — нежно проговорил он.

— Ну спасибо. Вообще-то, ты прав. И где ты все это нашел?

— На чердаке.

— О. Я и забыла, что закинула туда эту рухлядь.

Он протянул мне коробку, и мы стояли, смущенно улыбаясь друг другу, как тинейджеры на школьной дискотеке. От напряжения у меня свело челюсть.

— Хмм. Может, зайдешь в дом?

— Если это удобно, — неуверенно произнес он.

— Да. Я сейчас не работаю.

— Не работаешь?

— Нет.

— Я-то думал, ты круглые сутки работаешь.

— Уже нет. Моя потрясающая новая ассистентка, Беверли, помогает мне отвечать на письма, так что объем работы уменьшился вдвое.

— Это замечательно. — Эд просиял.

Я поставила коробку на пол в коридоре, и Эд зашел в дом. Я любовалась его орлиным носом, тонкой, резко очерченной линией губ и двумя глубокими изогнутыми морщинками по обе стороны рта.

— Как у Руди дела? — вежливо спросил он, следуя за мной на кухню.

— О, все отлично. Его похитили, но через месяц вернули — грабители не вынесли его воплей. Ты же не знаешь, он заговорил!

— Правда? И что он говорит?

— Ну, разное, ничего особенного. — Я заглянула в клетку. — Сейчас он спит — сегодня болтал весь день и устал, но когда проснется, его не остановишь. Выпить хочешь? — добавила я. — Ты за рулем, поэтому могу предложить тебе бокал вина или… — я поискала в холодильнике, — … вот это. — Я протянула ему бутылку пива.

— Не знал, что ты любишь пиво, Роуз, — сказал Эд, присаживаясь за стол.

— Я и не люблю, это пиво Тео, но у нас общая еда — он не будет против.

— Тео? Это еще кто?

— Он снимает у меня комнату. Тео — астроном, в мае у него выходит книга. Называется «Небесные тела. Популярный путеводитель по звездному небу и Солнечной системе», — объяснила я. К моему удивлению, сердце мое переполнилось гордостью. — Он знает все об астероидах, спиральных галактиках и лунных покрытиях, — добавила я. — Это просто здорово.

— Не сомневаюсь, а сколько ему лет?

— Двадцать девять.

— О. — Мне показалось, на лице Эда промелькнуло облегчение. Я открыла ему пиво. — И где он сейчас?

— Читает лекцию о метеоритных дождях для Королевского астрономического общества. Он оратор от бога. Я пару раз была на его выступлениях.

— Понятно. Милый домик. — Эд вежливо огляделся. — Стильно отделан.

— Разумеется, он не идет ни в какое сравнение с твоим роскошным особняком, но нельзя же иметь все и сразу.

— Сколько у тебя спален?

— Три.

— Значит, получается примерно… тысяча пятьсот квадратных футов?

— Понятия не имею.

— А сад есть?

— Совсем маленький, наполовину заасфальтированный. — Эд скользнул взглядом по заваленному всякой всячиной кухонному столу. — Извини, на кухне беспорядок. В последнее время никак руки не доходят до уборки, после того как меня пригвоздили к позорному столбу в национальной прессе… К тому же мы с Тео предпочитаем жизнерадостный хаос, — беззаботно добавила я.

Эд посмотрел на меня так, будто я заболела.

— Ты изменилась, Роуз, — тихо произнес он и пораженно покачал головой. — Ты стала… совсем другим человеком.

— Правда? — беспечно проговорила я. — Ну… возможно. Наверное, сказывается влияние Кэмбервелла. Здесь такая расслабленная богемная атмосфера. Ты, кстати, не проголодался? Я как раз собиралась готовить.

— Что? — Эд чуть не подавился своим пивом.

— Ты не проголодался? — внятно повторила я. — Я могла бы быстренько приготовить ризотто.

— О да, было бы здорово. Но, Роуз, — изумленно добавил он, — ты же не умеешь готовить.

— Почему? Это я раньше не умела. Но Тео научил меня нескольким простым блюдам. Он великолепно готовит, — с нежностью добавила я, доставая пакет с рисом арборио. — Любитель астрономии и гастрономии. — с улыбкой пояснила я. — Я слышала, наш семейный психолог от тебя съехала? — спросила я, доставая кастрюлю.

— Кто тебе сказал?

— Просто слухи. Что произошло? — с дружелюбным любопытством поинтересовалась я, взяв разделочную доску.

— О, — вздохнул он, глядя, как я нарезаю маленькую луковицу, — с моей стороны было бы не по-джентльменски распространяться на эту тему.

— Да брось ты, Эд, мне-то можно сказать.

— Нет. Ну ладно. Она… действовала мне на нервы.

— Должна сказать, ты не одинок — мне она тоже действовала на нервы, но тебе же вроде нравилось. Ты даже разрешил ей переехать к тебе.

— Всего-то на пару месяцев.

— Понятно. Чем же она тебе не угодила? Ой, не говори, дай угадаю, — сказала я, достав сливочное масло, — ты не смог терпеть такую низость!

Он скорчил гримасу.

— Роуз, не такого уж она и низкого роста. Тебе все кажутся маленькими, потому что ты сама высокая.

— Знаю, — ответила я, — это злая шутка. После того, как низко ты с ней обошелся, — прыснула я.

— Хватит, Роуз.

— Хотя, надо признать, я бы тоже не хотела быть с ней на короткой ноге, — расхохоталась я. — Нет, правда, Эд, скажи серьезно — в чем проблема?

— Она… ну, она постоянно жаловалась.

— На что?

— О, на все. Меня это достало, я был несчастлив и в конце концов попросил ее уехать.

Я повернулась и уставилась на него:

— Ты ее бросил?

Он покраснел.

— Да. Да, бросил. — Как же, как же, подумала я, слегка обжаривая луковицу. Мелкий обманщик. Ну что поделаешь, мужская гордость и все такое. — Ладно, я не хочу об этом говорить, — с горечью произнес он. — Все кончено.

— Хорошо. Я больше не буду спрашивать. Как у мамы дела? — Я сменила тему.

— Хорошо.

— А у остальных?

— У них… тоже хорошо. — Он на секунду замялся. — Правда, мы не так уж часто видимся.

— Меня всегда это расстраивало, — сказала я, помешивая рис. — Ты потому мне и нравился, что у тебя большая семья: у меня же нет братьев и сестер. Как дела у Джона? — добавила я. — Помнишь, он послал нам ту чудесную алебастровую лампу, когда мы поженились.

Эд смущенно поежился.

— По-моему, у него… все о'кей. Я его уже тысячу лет не видел, Роуз. Ты и сама знаешь. У нас возникли… проблемы.

— О да. Ты мне говорил.

Как я уже упоминала, они рассорились из-за денег и шесть лет вообще не разговаривали. Как-то раз я видела фотографию Джона у матери Эда. Он жил в Халле и преподавал историю в школе.

— Спасибо, что просмотрел бумаги на развод, — продолжала я, выливая в кастрюлю полстакана белого вина. — И спасибо за валентинку. — Я улыбнулась ему через плечо, медленно помешивая рис. — Конфетти до сих пор кое-где попадаются. Ты темная лошадка, Эд. Я и понятия не имела, что открытка от тебя. Я думала, мне ее мой преследователь прислал.

— Преследователь? — Эд ужаснулся.

— Ну, не совсем, он не опасен, просто все время надоедает. Я пришла в ярость, когда подумала, что открытка от него, но потом поняла, что это ты прислал. Очень интригующе.

— Как ты догадалась? — спросил он, улыбнувшись краешком губ.

— Ты сам себя выдал на вечеринке у близнецов. Сказал, что думал, мы будем вечно вдвоем, и тут я все поняла. — Я опять повернулась к нему спиной, продолжая размешивать дымящееся ризотто. Воздух наполнился густым ароматом.

— Это правда, Роуз, — тихо проговорил он. — Я был уверен, что мы всегда будем вместе. И я скучал по тебе. В конце концов, ты все еще моя жена.

— Это ненадолго, — холодно повторила я, наливая в ризотто бульон.

— Да, я знаю. Ненадолго. Когда я увидел тебя на балу, мне так хотелось поговорить с тобой, но Мари-Клер намертво в меня вцепилась. Она бы взбесилась, если бы я к тебе подошел, поэтому пришлось наблюдать издалека. И я думал: вот эта обворожительная красотка — моя жена, но танцует она с другим мужчиной. Кстати, с кем ты танцевала? — осторожно спросил он.

Я промыла салат.

— С Тео.

— Тео? О. Понятно. Значит, у вас?..

— Что у нас? О… нет, — ответила я. — Вообще-то, Эд, тебя это не касается, но я же тебе объяснила — он мой квартирант, и все. Мы просто хорошие друзья, которые живут вместе.

— Я вижу, вы подружились.

— Да. Тео многому меня научил.

— Например?

— Ну, например, теперь я знаю, что наша галактика так велика, что Солнцу требуется двести двадцать пять миллионов лет, лишь чтобы описать один круг вокруг ее центра. Поразительно, правда?

— Угу, — ответил Эд, нахмурив брови.

— Только представь, последний раз, когда Солнце завершило полный круг, Землю еще населяли динозавры. Интересно, на что будет похожа наша планета через двести двадцать пять миллионов лет? — задумалась я.

— Хотелось бы знать, — скучающе произнес Эд.

— А еще я знаю, что некоторые галактики воруют звезды у соседних галактик.

— Правда? Их нужно в тюрьму сажать.

— А галактика Андромеды движется прямо по пути столкновения с нашей. Она врежется в Млечный Путь лет этак через миллиард.

— О. Неприятное соседство.

Я улыбнулась.

— Еще я узнала, что телескоп Хаббл настолько мощный, что если зажечь спичку в Лондоне, ее можно будет увидеть из Токио. — Я покачала головой. — Это просто удивительно! Я начала воспринимать вещи совсем по-другому.

— Хмм, — пробурчал Эд. — Но я не хочу говорить об астрономии, Роуз, я пришел, чтобы поговорить о нас.

Я подогрела тарелки, накрыла на стол, а голос Эда доносился до меня как будто сквозь туман:

— Так хочется повернуть время вспять… мы запутались… я вел себя как полный идиот, Роуз… но мне так не хватало твоего внимания… я пытался объяснить, но ты не желала слушать… ты была одержима. Мне хотелось, чтобы ты это заметила, — заключил он. — Но ты даже не смотрела в мою сторону, вот я и решил заставить тебя обратить на меня внимание, а Мари-Клер вела себя очень настойчиво, и…

— Ты прав, я тобой пренебрегала, — призналась я, снимая ризотто с плиты. — Я была не очень хорошей женой, не так ли?

— Честно говоря, нет. И жить с тобой было так трудно.

— Да, наверное.

— Мне казалось, что тебе не нравится со мной жить. Ты была такой напряженной.

Внезапно проснулся Руди и принялся хлопать крыльями.

— Эд, я же сто раз говорила: снимай ботинки, когда входишь в комнату! — крикнул он моим голосом.

— Да, со мной было нелегко, — засмеялась я.

— Чертова идиотка! — проорал Руди голосом Эда.

На лице Эда застыл ужас.

— Я что, на самом деле так с тобой разговаривал?

— Да, но лишь когда я тебя провоцировала. Мне жаль, что из меня не получилась идеальная жена, — сказала я, посыпая рис тертым пармезаном. — Ты заслуживал лучшего, но новая работа поглотила меня с головой.

Я перемешала салат, мы сели за стол и минуту или две ели молча. Просто сидели друг напротив друга и ужинали: когда мы были женаты, это случалось так редко.

— Роуз, — тихо проговорил он. — Понимаю, я не имею права спрашивать тебя об этом, но у тебя кто-то есть? — Я уставилась на него. С какой стати я должна перед ним отчитываться? — Ты уже встретила другого мужчину? — настаивал он.

— Ну… Нет. Пока еще нет. Но почему ты спрашиваешь?

— Потому что… Мне бы хотелось отложить развод, вот почему. За этим я и пришел.

Он положил левую руку на стол и перевел дыхание.

— Я знал, что этот вопрос можно решить только лицом к лицу. Когда я получил прошение о разводе, это был такой удар, — расстроенно продолжал он. — Я долго не мог подписать бумаги по той простой причине, что мне этого не хотелось. — Так вот почему документы пришли с такой отсрочкой. — А когда я увидел, как на тебя накинулись в прессе, я почувствовал себя ужасно. Это заставило меня понять, как много ты для меня значишь. Я хотел защитить тебя, но не мог. Прошу тебя, Роуз, давай попробуем еще раз? Пожалуйста, Роуз, — ласково повторил он. — Я все еще люблю тебя, и мне кажется, у нас просто не было шанса исправить отношения. Мы слишком быстро поженились, а потом все так закрутилось — ты ушла, и с тех пор я чувствовал себя несчастным. А ты была счастлива, Роуз? — Я заглянула в его теплые карие глаза, и что-то внутри шевельнулось. — Ты была счастлива? — еле слышно повторил он.

— Не очень, Эд. Я только недавно оправилась от разрыва. Сделала то, что советую своим читателям, если сердце разбито. Встала утром, оделась, пошла на работу, как будто тебя никогда и не было. — Я вспомнила церемонию по изгнанию злого духа, которую я исполнила полгода назад. Пыталась спустить Эда в унитаз, а он все время всплывал на поверхность — и вот явился собственной персоной. — Я спустила обручальное кольцо в унитаз, — призналась я. Он вздрогнул, будто ему дали пощечину. — Хотела вырезать тебя из сердца.

— Разве ты не скучала? — спросил он.

— Скучала. Очень скучала. Сначала это было чудовищно — настоящая пытка, но злоба перекрывала все эмоции.

— Ты до сих пор злишься на меня? — Он опустил вилку.

Злюсь ли я?

— Нет. Сейчас уже нет.

Он улыбнулся и выдохнул с облегчением.

— Так, может быть, нам снова начать встречаться, понемногу, день за днем? Вдруг у нас есть еще один шанс?

— Еще один шанс? — Я глядела в пустую тарелку. — Так получается, ты хочешь вторую порцию? — проговорила я с загадочной улыбкой.

— Вторую порцию? Да, — прошептал он. — Хочу.

Иногда мне приходят письма, в которых люди признаются, что у них вроде бы и нет проблем, но вместе с тем они чувствуют себя несчастными, хотя понимают, что заслуживают счастья. И они спрашивают меня, что сделать, чтобы стать счастливыми. Обычно я отвечаю, что в моем понятии счастье — это когда ты хочешь то, что у тебя есть, а не то, чего у тебя нет. По крайней мере, я всегда давала именно такой совет. Но теперь я уже не уверена. К примеру, я хотела, чтобы Эд вернулся — сходила по нему с ума долгие месяцы, — и вот, к моему изумлению, он здесь, отчаянно умоляет меня дать ему еще один шанс. Но, как ни странно, получив то, о чем я мечтала, я не чувствую себя счастливой — у меня внутри пустота и какое-то странное ощущение. Если бы Эд пришел в прошлом октябре, я стала бы воском в его руках. Все бы простила, и забыла, и вернулась к нему — помилуйте, кому захочется разводиться? Но с тех пор как мы разошлись, прошло шесть месяцев, и моя жизнь изменилась. И теперь я запуталась окончательно.

— Он хочет вторую порцию, потому что ему десерт пришелся не по вкусу, — презрительно фыркнула Белла, когда я заглянула в магазин близняшек в субботу. — Надеюсь, ты не собираешься снова с ним увидеться?

— Странно слышать это от тебя, — удивилась я. — Ведь ты сама пригласила его на вечеринку.

— Знаю, — поморщилась она. — Но у меня разум помутился. Так ты собираешься с ним встречаться?

Я вздохнула.

— Понятия не имею. Я сказала ему, что хочу все обдумать, и он, как истинный джентльмен, оставил мячик на моей половине корта. Он не настаивает — просто дал мне повод для размышлений. Он очень раскаивался, к моей радости, и сочувствовал мне, и вот теперь я думаю — что, если он прав? Ведь его интрижка закончилась, я осознала свои ошибки — может, нам действительно стоит попробовать заново? Все-таки для меня «в разводе» — все равно что «законченная неудачница».

— Я бы на твоем месте смотрела в оба, — проговорила Белла, качая головой. — Однажды он уже тебе изменил.

— Но учти смягчающие обстоятельства — я была никудышной женой.

— Не знаю, не знаю, — сказала Белла, — это твоя жизнь, но я всегда говорила, что твой Эд с гнильцой…

Меня так и подмывало ответить: «Посмотри на кучу третьесортного распутного дерьма, с которой ты встречаешься», но я закусила губу.

— Как у вас здесь дела? — мило проговорила я.

— О, отлично. Беа сейчас на встрече с клиентами — поклонниками латвийского минимализма, так что задача не из легких, — а я вот застряла здесь. Но, по правде говоря, — призналась она, — наверное, так лучше, потому что мы в последнее время не очень ладим. Беа стала очень… капризной, — деликатно выразилась Белла.

— То есть?

— Она превратила мою жизнь в сущий ад.

— Что же она сделала?

— Ну… — Белла понизила голос: вошел покупатель и принялся рассматривать чайный сервиз в сеточку. — … вчера мы с Эндрю пошли в кино. И взяли с собой Беа.

— И что? — пробормотала я.

— Ну, это было немного неловко.

— Но она так одинока.

— Знаю. Образцы мебельной обивки внизу, мадам, хотите взглянуть?

— И она до сих пор сохнет по Генри, — добавила я. — Ей не мешало бы немного отвлечься.

— Да, это справедливо. Но потом в понедельник мы с Эндрю пошли поужинать в «Куаглино», и Беа тоже заявилась!

— Правда?

— Да. Во вторник нас пригласили на премьеру, и она настояла, что пойдет с нами. Эндрю все это не нравится.

— Еще бы.

— По-моему, у нее с головой не все в порядке, — беззаботно заключила Белла. Кто бы говорил, подумала я. — Как думаешь, Роуз, что мне делать?

Ну почему мне приходится все время решать чужие проблемы? Я что же, ходячий филиал реанимации?

— Ну, — проговорила я, чувствуя, как поджались губы, — ты должна провести четкую границу. Не говори ей, куда собираешься, каждый раз, когда вы с Эндрю куда-то идете.

— Но она всегда спрашивает или звонит на мобильный и вынуждает сказать ей. Я не знаю, как мне быть.

— Запутанная ситуация. Будем надеяться, со временем бизнес станет развиваться, и она будет все время занята делом. Тогда она почувствует себя увереннее. Вы друг для друга как якоря. Беа с ужасом представляет, что ты ее бросишь.

Белла поморщилась.

— Знаю. В этом самая большая проблема, — с сожалением произнесла она. Да, подумала я, это точно. Чем дольше близнецы живут вместе, тем тяжелее им оторваться друг от друга, и тем сложнее мужчинам с ними общаться. — Ведь если Эндрю захочет, чтобы я к нему переехала, — продолжала Белла, — я вовсе не удивлюсь, что Беа тоже решит жить с нами. С одной стороны, меня бы это вполне устроило, но я знаю, что Эндрю никогда не согласится. Беа ему даже не нравится, — призналась она. — Частично оттого, что и она его недолюбливает.

— Правда? — Я притворилась, будто ни о чем не догадываюсь. Я была поражена, что самовлюбленный Эндрю заметил, что Беа его презирает.

— Да. Она его ненавидит. Говорит, что везде ходит с нами по одной причине — чтобы «присматривать» за ним.

— Хммм…

— Она говорит о нем ужасные вещи.

— Правда? Какие?

— Ну, она намекнула, что он может меня… обмануть.

— В смысле изменить?

Она кивнула.

— Но я-то знаю, что он не способен на такое. Вам помочь? — вежливо обратилась она к посетительнице, которая поднималась наверх, держа в руках бархатную подушку, расшитую цветками львиного зева и наперстянки.

— Да. Я возьму вот это. Прелестная подушка, — вздохнула девушка.

— Согласна, — кивнула Белла и принялась заворачивать подушку в оберточную бумагу. — Очень красивая. Вы для себя покупаете? — вежливо поинтересовалась она, отрывая кусочек скотча.

Девушка улыбнулась.

— Нет, это для мамы. Я всегда стараюсь выбрать что-нибудь особенное на День Матери.

Когда я приехала домой двумя часами позже, на автоответчике ждало сообщение от Генри.

— Роуз, завтра я уезжаю в зону Персидского залива на шесть недель. Извини, что давно тебя никуда не приглашал. Я был очень… ммм… занят. Надеюсь, Беа меня не возненавидела. Позвоню в мае, когда вернусь.

Повесив пальто, я огляделась. В доме царил бардак. На полках и картинах скопилась пыль, ковер не мешало бы пропылесосить. Диванные подушки смялись, в гостиной стояли грязные кофейные чашки. На кухне валялись непрочитанные газеты, в раковине высилась гора немытой посуды.

Мы с Тео стали как свиньи, подумала я. Не знаю почему, но я уже не такая чистюля, как раньше. Я знала, что нужно пропылесосить, но мне было лень. Вместо этого я принялась разбирать коробку со старым барахлом, которую привез Эд. Пластинки отнесла в гостиную, картину и горшок упаковала, чтобы послать в дом престарелых. Дом престарелых, с горечью подумала я. Да, мне там самое место. Ну и что, все равно ничего не поделаешь, размышляла я, пролистывая старые школьные папки. Три красные тетради на пружинках — письменная выпускная контрольная на желтеющей бумаге, надписанная мелким, необычайно аккуратным почерком. Я сдавала экзамены по английскому, французскому и истории искусства и с треском провалилась на всех. Это было в 1980 году, но я до сих пор помню, как сидела в холле моей школы и пялилась на вопросы без проблеска понимания в глазах, будто они были составлены на санскрите.

Прокомментируйте использование символизма в романе «Мадам Бовари»… Ну уж нет. Назовите величайшие достижения эпохи Ренессанса. Спросите что полегче. Почему комедию «Мера за меру»[53] считают черной? Понятия не имею. Мой мозг вырубился, как телевизор по окончанию передач: тупое жужжание на сером фоне. Я сидела и рисовала чертиков, время от времени поглядывая на часы, и не могла написать ничего, кроме своего имени. Мне даже не нужно было читать письмо с официальными результатами, которое пришло в августе: я и так знала, что получила три кола.

Двойняшки сказали, что мне просто попались вопросы, которые я не учила, но это было не так. Я очень много занималась и была отлично подготовлена, но совершила одну ужасную ошибку. Я обратилась в бюро регистрации рождения, и за день до экзамена получила результаты. Понимаете, если вас, как меня, удочерили до 1975 года, то сперва с вами должен провести беседу социальный работник. Он консультирует вас по так называемому «Разделу 51», чтобы вы были готовы к тому, что можете обнаружить. Я поехала в социальную службу в Эшфорде и познакомилась с этой женщиной, социальным работником, которая была очень мила и профессионально компетентна. Она объяснила, что то, что мне предстоит узнать, возможно, будет все равно что открыть банку с червями. Уверена ли я на сто процентов, что хочу узнать это, ведь я еще очень молода? Я ответила: да, я уверена на сто процентов. Я ждала этого момента всю свою жизнь. Потом она спросила, знают ли мои приемные родители о том, что я собираюсь сделать, и я ответила, что знают. Я сказала, что хочу увидеть запись о регистрации рождения, потому что это нужно для получения паспорта, но я соврала. На самом деле мне просто хотелось наконец узнать имена моих биологических родителей. Но когда мне протянули этот листок бумаги и я увидела то, что там было написано, я пережила самый жуткий шок в своей жизни. На следующий день я каким-то образом заставила себя прийти в школу и отсидеть первый выпускной экзамен, но все мои мечты о поступлении в университет рассыпались в прах…

Я услышала звук поворачиваемого в замке ключа — Тео вернулся. Он был у Бев, помогал ей заполнить налоговую декларацию.

— Ничего себе, какая древность! — воскликнул Тео, увидев мои пластинки. — Это твои? «Partridge Family». В первый раз о таких слышу. — Внезапно я почувствовала себя очень старой. — «Jackson Five». О боже — Майкл Джексон что, негр? А это еще что? «Mudd», «Bay City Rollers»… смотри! Мэри Осмонд! Да эти пластинки целое состояние стоят, Роуз!

— Прекрати. Я чувствую себя антиквариатом.

— Извини. — Он улыбнулся. — Я раньше жену так дразнил, она приходила в бешенство.

— Она почти такая же старая, как и я?

— Почти.

— Как у Беверли дела? — спросила я, меняя тему.

— Нормально, хандрит немножко.

— Наверное, ее парень уехал. — Тео уставился на меня. — Шотландец. — Он все еще не понимал, о чем речь. — Дирижер.

— А, точно. Хэмиш. Да. Он уехал за границу, поэтому у нее легкая депрессия, к тому же Тревор подхватил простуду.

— Она не хочет зайти в гости и поужинать с нами? Я могу чего-нибудь приготовить.

— Я уже спрашивал, она отказалась.

Я заметила, что, когда у Беверли плохое настроение, она всегда предпочитает оставаться в одиночестве. Так что мы с Тео весь вечер играли в «Скраббл» — мы частенько так делаем. И только я обрадовалась, что мой телефонный маньяк вроде успокоился, как он словно прочитал мои мысли и позвонил опять (хотя, возможно, это было просто совпадение). Телефон зазвонил в одиннадцать часов, я сняла трубку и услышала тяжелое дыхание.

— Кто это? — спросил Тео.

— Телефонный маньяк.

Он скорчил гримасу.

— О нет. Опять.

— Ну, хоть кто-то меня любит.

— Похоже, он тебя совсем не тревожит.

— Нет. Я уже привыкла.

— И как он себя вел на этот раз?

— Тяжело дышал, как больной астмой: мне почти стало его жалко. Знаешь, — проговорила я, сев на диван и взглянув на свои фишки с буквами, — что-то здесь неладно. Обычно телефонные маньяки звонят несколько раз подряд, чтобы довести тебя до белого каления, но мой преследователь всегда довольствуется только одним звонком.

— Какой вежливый преследователь.

— Или вежливая. Я так и не выяснила.

— Ты же хотела записать его номер в черный список.

— Пыталась, но в телефонной компании все время занято. Вчера я двадцать минут висела на телефоне и слушала рождественскую песенку в синтезаторной обработке. Но потом не выдержала. Так, чей ход? Мой. Эй, нельзя подсматривать, какие буквы выбираешь! Это жульничество.

— Но мне нужны гласные. Так, что там у тебя? — Я посмотрела на свои фишки. О, с, р, и, т, две е. Получается «рост» или «торс», но так слишком мало очков.

— О'кей. Придумала… вот. — Я пристроила «СИРОТ» к «ПАЛАТКЕ» Тео.

— Сирота. Получается… двадцать четыре очка.

— Я сирота, — проговорила я с горькой усмешкой.

— Да. Тебя надо отправить в детский дом. Но, может, ты и не сирота вовсе, — произнес он, глотнув пива. Взял свои фишки и пристроил «ОДИТЕЛИ» к моему «СИРОТЕ». — Возможно, твоя настоящая мать еще жива. И кто знает, может, и отец тоже. — Я подняла глаза. — Им, наверное, еще шестьдесят не исполнилось. Еще лет двадцать впереди. — Если бы кто-то другой упомянул о моих биологических родителях, я бы применила к нему жидкий азот, но из уст Тео эти слова почему-то не казались возмутительными. Тео потянулся за журналом «Таймс». На обложке красовался заголовок розовыми буквами: «Стильные подарки к Дню Матери. Оригинальные идеи!»

— Накануне Дня Матери всегда вспоминаю свою маму, — сказал он, пролистывая журнал.

— И я свою.

— Ты имеешь в виду свою приемную мать? — Я кивнула. — Можно спросить тебя кое-что о твоих приемных родителях? — произнес он с нехарактерной ему скромностью.

Я вынула из мешочка еще фишки.

— Сколько угодно. Спрашивай.

— Кажется, вы были не очень близки.

— Ты прав.

— Когда их фотографию украли, ты так вяло отреагировала, что я все понял. — Я пожала плечами. — Роуз, что это были за люди?

— Что это были за люди? Понимаешь, — объяснила я, раскладывая фишки с буквами на доске, — они были примерно на фут ниже меня. И… они были очень консервативны и набожны. По выходным мы часами торчали в баптистской часовне, — добавила я. — Поэтому я и не хожу в церковь. Я бы могла сказать, что они хотели как лучше и были достойными людьми, но…

— Но что?

Я вздохнула.

— Понимаешь, — произнесла я, покусывая нижнюю губу, — всегда так делаю, когда волнуюсь, — меня много что не устраивало. Во-первых, Тео, я никогда никому в этом раньше не признавалась, даже близняшкам, — у меня всегда было такое ощущение, что мне в этом доме не место. У отца была мастерская по изготовлению обуви на заказ, и я часто наблюдала, как он подбирает клиентам обувь, тщательно измеряет им ступни в длину и в ширину, рассматривает свод стопы и подъем, чтобы ботинки подошли идеально. Так вот, мне казалось, что я моим родителям не подхожу.

— Потому что ты на них не похожа?

— Нет, не поэтому. Если бы мы были более привязаны друг к другу, это имело бы значение. Но я не ощущала родительской любви. Конечно, я ни в чем не нуждалась, и они относились ко мне подоброму, но… они не были ласковы. Я была им как будто гостем, а не дочерью. Смотрела, как мама близнецов обнимает их, когда забирает из школы, и испытывала ужасную тоску. Мои родители не умели со мной играть, так что приходилось самой себя развлекать. Они не любили детей, и мне постоянно внушали, что я не должна устраивать беспорядок.

— Поэтому, наверное, ты такая чистюля, — сказал Тео. — Хотя… — он огляделся, — в последнее время ты понизила планку.

— Угу. Не понимаю, что со мной.

— Ты избавляешься от комплексов, Роуз. — Я подумала, что он прав. — Расскажи еще о своих родителях, — мягко попросил он.

— Я часто ломала голову, зачем они вообще меня удочерили, — продолжала я. — Но ответ я узнала только после их смерти.

— И что же ты узнала? — Я уставилась на игровое поле, думая, отвечать ли на этот вопрос.

— Они удочерили меня из неверных побуждений, — ответила я.

— Как это?

— Из жалости.

— Откуда ты знаешь?

— После их смерти я разбирала их вещи и в папином столе нашла папку с разными документами, касающимися удочерения. Я эти бумаги никогда не видела. Там хранились письма от социальных служб и семейная переписка. Когда я была маленькой, они говорили, что хотели завести милую малышку вроде меня, но это была ложь. Они сделали это из христианского милосердия. Так они это и объяснили. Я нашла копию письма, которое мой отец послал социальному работнику. Там говорилось, что «заботиться об этом несчастном ребенке — его христианский долг».

— Все же я не понимаю, — сказал Тео. — Ведь чтобы взять приемного ребенка, необходимо долго состоять на учете в комиссии по усыновлению.

— Неправда. В шестьдесят втором году все было по-другому. Сейчас на усыновление передается пятьсот детей в год, а тогда в приюты поступали двадцать семь тысяч детей ежегодно — можно было в буквальном смысле выбрать любого малыша, и не было бесконечных списков и собеседований, как сейчас. Постановление об абортах шестьдесят седьмого года многое изменило, по понятным причинам. После этого процедура усыновления усложнилась. Но все равно мы с родителями всегда ладили, хотя и не были очень близки. Но когда я увидела это письмо, мое отношение к ним резко изменилось. Как будто безнадежно оборвался целый период в моей жизни.

— Но у тебя не возникало чувства, что с их смертью может начаться новый период?

— Я… я не понимаю, о чем ты.

— Неужели тебе не захотелось найти свою настоящую мать? — Я уставилась на него. — Неужели тебе не хочется найти ее? — Хочется ли мне? — По-моему, хочется.

— Ну…

— Когда тебе будет сорок?

— Первого июня. Наверное.

— Наверное?

— Я не уверена. Так указано в свидетельстве о рождении.

Тео нахмурился.

— По-моему, твой сороковой день рождения — в каком-то смысле рубеж. Ты же хочешь найти ее, правда, Роуз? — Я глотнула еще пива. — По-моему, ты с недавних пор подумываешь об этом. В этом твоя проблема. Ты хочешь — и одновременно нет. Ты очень жизнерадостная девушка. Роуз, но иногда бываешь мрачнее тучи, и я уверен, причина именно в этом.

— Ничего подобного, — тихо ответила я. — Ты не прав, Тео, потому что я никогда никому не рассказывала правду.

— Но мне кажется, правда в том, что ты так и не простила ее за то, что она тебя бросила.

— Если бы все было так просто.

— Что ты имеешь в виду?

— Я… — Я прикусила губу.

— Подумай, Роуз, говорят, что в сорок жизнь только начинается, так почему бы не сделать свой день рождения отправной точкой, началом новой жизни? — Я посмотрела на него и почувствовала, как набухает в горле. — Неужели тебе не хочется увидеть ее лицо?

— Я… — Уголки глаз защипало от слез.

— Неужели тебе не хочется поговорить с ней, спросить ее о том, кто ты такая?

— Я… — Щеки у меня горели, очертания лица Тео стали расплываться.

— Тебе хочется, Роуз, — настойчиво проговорил он. — Я уверен. — Я разглядывала свои колени. — Я прав?

— Да, — всхлипнула я. — Я хочу ее найти. Хочу познакомиться с ней. Конечно, хочу. Но не могу.

— Нет, можешь!

— Нет. Не могу. Все намного сложнее, чем ты думаешь.

— Неправда.

— Правда!

— Почему?

— Не могу объяснить.

Тео протянул мне свой носовой платок, и я промокнула слезы.

— Роуз, — произнес он. — Я не хочу причинить тебе боль, но, по-моему, мне известна причина.

Я подняла голову и широко раскрыла глаза.

— Это невозможно, — хрипло прошептала я.

— Возможно. Я догадался.

— О чем?

— Ты боишься. Боишься, что твоя мать не захочет тебя знать и ты не сможешь этого вынести, потому что тогда получится, что она отвергла тебя дважды.

— Извините, доктор Фрейд, ваш диагноз неверен.

— А по-моему верен. И я прекрасно тебя понимаю: тебе казалось, что твоя мать тебя отвергла.

— Мне это не казалось. Она на самом деле меня бросила, — горячо возразила я. — Но какая теперь разница, — добавила я. По щеке скатилась обжигающая слеза.

— Тогда почему ты не можешь отыскать ее, Роуз? Существуют специальные агентства, частные детективы и розыск по интернету. Будет не так уж сложно все распутать.

— Нет!

— Почему нет?

— Потому что…

— Почему?

— Потому что нет, вот почему.

Лицо Тео выражало смесь сострадания и полного непонимания.

— Роуз, — нежно проговорил он. — Объясни мне толком, чтобы я понял. Почему ты не можешь разыскать мать? Она отдала тебя в приют, поэтому наверняка есть документы, которые помогут установить ее личность.

— Нет никаких документов, — сказала я. — В том-то и дело. Нет никаких бумаг. Ничего нет.

— Как это нет? Они утеряны? Или был пожар, и они сгорели? — предположил он. Я отрицательно покачала головой. — Тогда в чем же причина? — не отступал он. — Почему ты не можешь попытаться разыскать ее?

— Потому, — произнесла я, чувствуя, как в груди расползается чернота, — потому, что меня не отдали в приют, как ты говоришь. — Я смотрела на него, кровь пульсировала в висках. Я слышала тяжелые удары своего сердца.

— Как это? — сказал он. — Не понимаю.

Ну вот, подумала я. Сейчас или никогда. Настало время.

— Меня нашли, — сказала я. — Нашли на улице. Меня выбросили. — Я закрыла лицо руками.

— О Роуз. — Повисла минутная тишина, затем Тео взял меня за руку.

— Меня выбросили. Как мусор. Выкинули. Как отходы, как отбросы. Как ненужную вещь. Оставили на улице, словно лишний багаж. Ну вот, — простонала я. — Теперь ты знаешь. Вот что со мной случилось, Тео. — Горло саднило от сдавленных рыданий, дыхание стало прерывистым.

— О Роуз, — повторил он. Я заплакала, как ребенок, — безутешно, вздрагивая от горя. — Мне так жаль… но где? Где тебя нашли?

— В тележке из супермаркета на парковке! — прокричала я.

— О боже. — Он потерял дар речи. — И… когда ты это выяснила?

— Когда мне было восемнадцать, — сказала я, потянувшись за бумажной салфеткой. — Увидела запись об этом в свой восемнадцатый день рождения! В графе «имя матери» значилось «неизвестно», в графе «имя отца» — тоже «неизвестно», «место рождения» — «неизвестно», правда, там была приписка: «Ребенок найден на кооперативной парковке для автомобилей в Чэтхеме, графство Кент, 01.08.62». В графе «дата рождения» говорилось «неизвестно, возможно 01.06.62», потому что, когда меня нашли, мне было примерно восемь недель.

— Восемь недель?

— Да, она держала меня восемь недель, — всхлипнула я. — Целых восемь недель, два месяца, и только потом решилась. Это было самое обидное. Знать, что она была со мной так долго. Знать, что она кормила меня, брала на руки, убаюкивала… — Я замолчала.

Он подошел, сел рядом со мной на диван и обнял.

— Бедняжка Роуз, — прошептал он. — Бедняжка Роуз.

— И когда я вернулась домой и рассказала матери, что видела, она обронила: «О да, я смутно припоминаю, что в газетах что-то писали о брошенном младенце». Но больше она никогда об этом не упоминала, и папа тоже. И я никогда об этом не заговаривала, потому что с того момента меня переполняла ненависть. Я уже не мечтала найти свою настоящую мать, как раньше. Было трудно поверить, что она так со мной обошлась, поэтому я вырезала ее из сердца. Вырезала, как опухоль, Тео, вырвала с корнем, потому что лишь так смогла бы выжить. Я отправила ее в чулан памяти, заперла дверь, и с тех пор эта дверь намертво закрыта.

— Ты жила с этим двадцать лет, — тихо проговорил он, — и ни разу ни с кем не поделилась? — Я кивнула. — О Роуз. Это же невыносимо, — сказал он.

— Для меня да.

— Но и для нее тоже. Бедная женщина, — пробормотал он. — Она была в отчаянии. Наверное, она вспоминает о тебе каждый день. Значит, твои приемные родители узнали о тебе из газет?

— Да, — прошептала я. — Они жили в Эшфорде, в тридцати милях от того места, но кто-то оставил в магазине моего отца экземпляр «Чэтхем ньюс», где и напечатали мою историю. Мать работала в городском совете и знала одну женщину из социальной службы в Кенте, так что они подали заявление на усыновление. И взяли меня к себе. По одной простой причине — им казалось, что они выполняют свой «христианский долг», как они выразились. Когда я прочла эту фразу в письме отца, в моем сердце будто что-то оборвалось.

— И твоя биологическая мать так и не вернулась за тобой?

— Нет. В приюте ждали четыре месяца, но она так и не появилась.

— Должно быть, ей было стыдно или она была сбита с толку.

— Понятия не имею, что она чувствовала.

— Ну надо же, Роуз, ты — найденыш, — пораженно проговорил он. — Найденыш. Мне почему-то это слово нравится куда больше, чем «брошенный ребенок».

— Да, — сдавленным голосом ответила я. — Так оно и есть. Я найденыш, Тео. Меня нашли на стоянке. И у меня такое чувство, будто я всю жизнь блуждала в потемках.

Минуту или две мы просто сидели, не говоря ни слова. Тишину прерывали лишь мои подавленные всхлипы.

— Как тебя нашли? — тихо спросил он. Я прижала платочек к глазам и посмотрела на него. — Что было на тебе, когда тебя обнаружили?

— Я узнала об этом после смерти родителей. В той папке я нашла еще газетную вырезку, где говорилось, что я была завернута в хлопчатобумажное одеяло — стоял август, так что было не холодно; и еще там была записка — в ней она просила того, кто меня найдет, позаботиться обо мне и назвала мое имя — Роуз. И еще маленькую голубую пластиковую коробочку.

— Что в ней было?

Я взглянула на него и сделала глубокий вдох.

— Я тебе покажу. Об этом не знает ни одна живая душа. — Я поднялась в спальню, открыла шкатулку с драгоценностями, взяла коробочку и спустилась вниз. — Наверное, это все, что у нее было, — сказала я и показала ее Тео. — Там один золотой кулон. — Кулон в форме лампы Аладдина. Иногда я потираю его, надеясь, что появится джинн и принесет ее обратно. — Вот все, что мне известно, — тихо добавила я. — Единственная подсказка, которая поможет мне понять, что это она, и по которой она узнала бы меня. Так делали женщины во времена королевы Виктории, — продолжала я, немного успокоившись. — Оставляя детей в больничных приютах, они давали им что-нибудь — вышивку, ожерелье или игральную карту, иногда даже лесной орех, — на случай, если снова увидят своего ребенка. Тогда они бы спросили, что за талисман получил ребенок при рождении, и смогли бы узнать наверняка. — Я взглянула на часы. Полночь. Наступил День Матери.

— Бедняжка Роуз, — прошептал Тео, качая головой. — Так долго носить это в себе. Теперь я понимаю многое о тебе, чего не понимал раньше. Например, тот твой пунктик с газетой. — Я подняла глаза. — И понимаю, почему твой брак развалился.

— Развалился — это еще мягко сказано. Кошмар какой-то. Он любил меня и бросил меня, — с горечью произнесла я. — В точности как она.

— А по-моему, ты сама заставила его уйти. — Он замолк на секунду, словно вспомнив о чем-то, как будто выдержал паузу, чтобы перевести дыхание, а я размышляла над тем, что он только что сказал.

— Я заставила его уйти?

— Судя по тому, что ты рассказала, так оно и вышло. Ты будто пыталась намеренно создать ситуацию, в которой тебя снова бы отвергли. Как будто в глубине души считала, что быть брошенной — единственное, чего ты заслуживаешь.

Я уставилась на него.

— А ведь я на самом деле так думаю.

Я прикусила нижнюю губу и шмыгнула носом, и тут Тео очень тихо проговорил:

— Найди ее, Роуз. Еще не поздно. Попытайся разыскать ее.

— Я бы хотела, Тео, но как? У меня нет никакой информации, записей, так что это ей придется искать меня. Брошенные дети редко воссоединяются с настоящими родителями.

— И все же мне кажется, тебе стоит попробовать. Я помогу тебе, Роуз.

Я посмотрела на него и улыбнулась.

— Правда? — со всхлипом спросила я.

— Да. Я потерял мать, когда мне было девять лет, так что с удовольствием помогу тебе найти твою маму. Можно дать объявление в местную газету в Чэтхеме.

— Хммм.

— Стоит попробовать, тебе не кажется?

— Возможно.

— Попытка не пытка, как думаешь, Роуз?

Я взглянула на него, и глаза снова наполнились слезами.

— Да, — прошептала я. — Попытка не пытка.