Разлуки и радости Роуз

Глава 21

Следующие три дня я почти не видела Тео. Он был очень занят: записывал интервью о книге, встречался с адвокатами и агентами по недвижимости. Я по-прежнему ухаживала за Эдом. Но в понедельник Эд вышел на работу. Я сама отвезла его, ведь в метро его могли неудачно толкнуть или прижать. На работу ему нужно было к девяти, поэтому я явилась в редакцию раньше, чем обычно. И чтобы сократить заботы Беверли, распечатала почту.

— Интересно, что у нас сегодня? — вслух проговорила я, разрывая первый конверт.

Вы, конечно, понимаете, что его проблема не связана с огнестрельным оружием, поэтому, вздохнув, я накатала быстрый ответ, приложив буклет «Преждевременная эякуляция», проставила на письме дату и перешла к следующему.

О боже.

А о чем она раньше думала? Чтобы не обижать чувства ее мужа, я предложила ей взять двойную фамилию, в континентальном стиле — разумеется, если ее девичья фамилия не «Мокри».

Следующее письмо было от одной парочки по поводу свадебного торжества — оба давали брачные обеты не в первый раз:

Не жениться, хотелось написать мне. С таким послужным списком — зачем вам это? Но вместо этого я посоветовала им никого не приглашать на церемонию, а после свадьбы устроить вечеринку, арендовав очень большое помещение, чтобы враждующие стороны держались подальше друг от друга.

Я посмотрела на часы — без десяти десять. Скоро придет Беверли. Отложу для нее пару писем от трансвеститов — у нее хорошо получается на них отвечать. Следующее письмо было написано на голубом почтовом бланке Базилдона. Почерк, хотя письмо было написано слегка дрожащей рукой, показался мне знакомым, но откуда — непонятно. В эту минуту у меня пропищал мобильник — пришло сообщение. На экранчике высветились буквы и какие-то значки. Я озадаченно заглянула в словарик Серены: «Мой ангел». Я улыбнулась, представив, какие мучительные усилия Эд приложил, чтобы набрать сообщение левой рукой. Телефон пропищал снова, и я прочитала: «Ску4аю!» Я засмеялась, вспомнив рекламу смс-сообщений: «Прояви заботу». Я и на самом деле чувствовала, что Эд обо мне заботится. Настроение у меня поднялось, и, повеселев, я вернулась к письму.

— Доброе утро, Роуз! — бодро прощебетала Бев. — Роуз? Что с тобой? — спросила она.

Я подняла голову.

— О, извини, привет, Бев. Привет, Трев.

— У тебя такой серьезный вид. Плохое письмо?

— Да, — ответила я, продолжая читать. — Грустное.

Меня как будто скинули в пропасть. Письмо затряслось у меня в руках.

— Роуз, что с тобой? — раздался голос Беверли как бы издалека.

— Что?

— На тебе лица нет.

— Да.

— Значит, очень грустное письмо? — спросила она, включая компьютер.

— Да, — пробормотала я, — очень.

Слова расплывались перед глазами. Я перевернула конверт и перечитала обратный адрес. Королевский лазарет, Халл.

— Роуз, что стряслось? — повторила Беверли. Я смотрела в окно на серое небо, потом перевела взгляд на реку. — Все в порядке? — тихо произнесла она.

— Нет, Бев. Не в порядке.

— В чем дело?

Я не ответила. Я не могла ответить. У меня не было слов. Теперь я вспомнила телефонные звонки матери Эда и его сестры и как он жестко отказал им в помощи. Вспомнила письмо, которое он выкинул, даже не прочитав, и фрагмент другого письма, который я нашла в мусорной корзине. Что там говорилось? Я знаю, у нас были разногласия, но ты — мой последний шанс… Я-то думала, что Джон просит денег. Но дело не в деньгах — на карту поставлена его жизнь.

Как мог Эд отказать ему? Как можно быть таким эгоистичным, таким скупым, таким… подлым? Этим маленьким словом невозможно описать нечеловеческое убожество души, его ужасающее бессердечие.

— Можно я взгляну? — спросила Беверли. Я протянула ей письмо, глядя, как выражение ее лица меняется от сочувствия до полного непонимания и даже шока, когда она подошла к концу. — Его родной брат? — пораженно спросила она. Ее глаза расширились от негодования. — О Роуз. — Мы смотрели друг на друга, онемев от потрясения. Она покачала головой.

— Кошмар.

— Я знала, что он подлец, — проговорила она, поджав губы. — Но это… выше моего понимания!

— Как ты могла знать? — спросила я. — Вы же не знакомы.

— Та история с Мари-Клер. Моя подруга Джилл рассказала, что Мари-Клер бросила Эда именно по этой причине — он повел себя низко. Когда она жила с ним, он заставил ее платить арендную плату, хотя сам же просил ее переехать к нему. В ресторанах они всегда платили поровну, и он никогда не оставлял чаевых и никогда не угощал ее. Мари-Клер сказала, что Эд — самый привлекательный мужчина, которого она знала в жизни, но его жадность все портит.

— Она права, — ответила я. Так вот что Эд имел в виду, когда говорил, что Мари-Клер все время «ныла» и «жаловалась». Неудивительно, что он не захотел рассказать, почему она от него ушла.

— Но разве ты сама никогда этого не замечала, Роуз? — тихо проговорила Беверли. — Ты же была за ним замужем. Неужели ты не замечала?

Я задумалась над ее вопросом, глядя в окно.

— Наверное, замечала. Естественно, я это видела, но на первых порах он так вскружил мне голову, что я не обращала внимания. Потом у меня появилась моя колонка, работы было по горло, и мне стало не до этого. Конечно, я замечала какие-то мелочи, но прощала их ему, потому что понимала, что у него было непростое детство, которое оставило тяжелый отпечаток.

— Его детство здесь ни при чем, — горячо возразила Беверли. — Я знаю людей, у который было кошмарное детство, и они невероятно щедры. Хэмиш, например! Он вырос в многоквартирном доме в Глазго и долгие годы был на грани выживания, когда учился музыке, но он всегда за меня платил. Детство Эда не имеет никакого значения, — возмущенно заявила она. — Он один из тех людей, кто просто не умеет отдавать.

И я подумала: ведь она права. Совершенно права. Как всегда, Бев попала в яблочко. Эд не способен отдавать. Не умеет отдавать. Точнее, просто не хочет. И он никогда не был на это способен.

Теперь я вспомнила, что он никогда не жертвовал на благотворительность, не подавал бездомным, торговался с продавцами в магазинах. Он говорил, что давать чаевые таксистам «унизительно», поэтому никогда так не делал. Когда нас приглашали в гости и я хотела взять с собой шампанское, он запрещал мне и говорил, что «хозяева обидятся». И как он жаловался, что я посылаю чеки читателям, — со временем я просто перестала вообще об этом упоминать. В конце концов, это же мои деньги, и я могу распоряжаться ими, как в голову взбредет. Но он говорил, что я безнадежно «наивна» и «легковерна». Я взяла сумку.

— Куда ты, Роуз?

— Прогуляться. К обеду вернусь.

Я ехала через мост Блэкфрайарз по направлению к Сити, и в голове всплывали разные неприятные мелочи, которые я раньше не замечала, потому что была влюблена. Например, как он не хотел покупать мне обручальное кольцо, говоря, что в этом «нет смысла», ведь мы были обручены всего шесть недель. Или наш дешевый медовый месяц на Менорке, в мертвый сезон, в крошечной квартирке его матери. Не желаете приобрести лотерейный билетик, сэр? Нет, спасибо. По этим словам я и узнала его на балу. И вспомнила, что его главное возражение против детей было в том, что «это сплошные траты». И как он сказал о ребенке: «Если такова цена, которую придется заплатить, чтобы ты была со мной, я согласен». В жизни Эда все имело свою цену.

Я припарковалась на платной стоянке за углом Ливерпуль-стрит, взбежала по ступенькам и, пройдя через сверкающие стеклянные двери, оказалась в офисе страховой компании «Парамьючиал». Лифт поднял меня на десятый этаж.

«Эд Райт, директор, работа с персоналом» — гласила табличка на двери. Работа с персоналом? Мне хотелось расхохотаться.

— Ваш муж знает, что вы здесь, миссис Райт? — поинтересовалась его секретарша Джейн.

— Нет, — любезно ответила я. — Хочу сделать ему сюрприз. — Я постучала один раз и сразу вошла, не дожидаясь ответа.

— Роуз! — Похоже, он был изумлен. В офисе пахло кожей и средством для полировки мебели. На столе лежали толстые папки. — Как мило, — засмеялся он, поднимаясь с кресла и помогая себе здоровой рукой. — Какой приятный сюрприз. Но что ты здесь делаешь?

— Дело в том, — ответила я, закрыв за собой дверь, — что я хочу с тобой посоветоваться по поводу одного письма, которое получила сегодня утром.

— Письма от читателя?

— Да.

— И ты думаешь, что я помогу решить его проблему? — озадаченно проговорил он.

— Да.

— Что ж, мне это очень льстит, и я сделаю все возможное. Наверное, дело срочное, — добавил он, когда я уселась в кресло по другую сторону стола.

— О да, не то слово. Дело жизни и смерти, — объяснила я. Достала письмо Джона из сумки и швырнула его через стол. — Прочитай, пожалуйста.

Он взял письмо левой рукой, сел, и черты его лица ожесточились, когда он узнал почерк. Он поднял голову.

— Слушай, Роуз, я…

— Читай! — крикнула я.

— Но…

— Читай! Прочитай письмо. С начала до конца.

— Ну… хорошо. — Он вздохнул. Поспешно пробежал строки глазами, сжал губы и сложил письмо пополам.

— Почему ты не помог ему, Эд? Какого черта ты медлишь?

Он тяжело вздохнул.

— Ты ничего не понимаешь, Роуз.

Я стиснула зубы.

— Что тут непонятного? Твой брат смертельно болен. Понимать нечего.

— Но мы с Джоном в ссоре. Да, очень печально, что он болен, но мы больше не общаемся. Мы не разговаривали шесть лет.

— Ну и что?

— У меня уже нет к нему… братских чувств. Мне нет до этого дела, потому что… — он пожал плечами, — … потому что мне все равно. Мы не поддерживаем контакт.

— Но какая разница, Эд, тем более что это неправда! Джон прислал нам на свадьбу такую красивую лампу, помнишь? Хоть ты его и не пригласил. Он держал для тебя дверь открытой, и у него на этот счет явно другое мнение.

— Но…

— Не может быть никаких «но». Твой брат умирает, ему нужна твоя помощь, и ты ему поможешь. Разговор окончен.

Эд вздохнул и покачал головой, будто это было не дело жизни и смерти, а мелкая неприятность.

— Я не могу, Роуз. Я просто… не могу. Я бы не сделал этого для чужого человека, а Джон стал мне чужим, поэтому мне не хочется ему помогать. Извини, но уже слишком поздно.

— Нет, не поздно. По крайней мере, пока. Но очень скоро будет поздно, если ты немедленно не поедешь в Халл.

— Можно же сделать еще химиотерапию. Возможно, он еще поправится.

— Он говорит, что химиотерапия — лишь временная мера.

— Врачи могут вырастить клетки из его собственной крови. Это новая технология. Я где-то читал.

— Если бы у него был шанс, думаешь, врачи бы ему не сказали об этом?

— К тому же я ненавижу больницы, — поежившись, пробормотал он. — Не выношу врачей. Ты же знаешь. У меня настоящая фобия. Я только что вышел из больницы и не собираюсь туда возвращаться. У меня до сих пор все болит, между прочим, — произнес он, прикоснувшись к гипсу.

— Знаешь что, Эд? Мне плевать. К тому же ты сам виноват — ты такой скупой, что даже пожадничал заплатить кровельщику, сам полез на крышу и упал!

— Это неправда, — запротестовал он, хотя горло у него побагровело.

— Нет, правда!

— Что ты хочешь, они дерут по девяносто фунтов в час!

— И это того стоит, Эд. Посмотри, во что обошлась твоя скупость — и тебе, и мне.

— Надеюсь, ты не жалеешь о том, что помогала мне, — сварливо пробурчал он.

Я посмотрела на него невидящим взглядом:

— Знаешь, Эд, вообще-то, жалею. Теперь, когда я узнала, что ты отказываешься помочь Джону, я очень жалею. Мне кажется, это… — я искала слово, способное выразить столь чудовищный эгоизм, — … непостижимо, как можно было так долго игнорировать его мольбы. У тебя есть сердце, Эд? Где оно? Или ты инвалид от рождения?

— Но донорская процедура очень неприятна, Роуз. Тебе делают несколько уколов в таз. Это очень дискомфортно.

— Что значат несколько уколов по сравнению со смертью? Джон умрет, если ты ему не поможешь. У тебя нет выбора.

— Есть. У меня есть выбор, и мой выбор — не помогать ему. Как я уже пытался объяснить — но ты отказываешься понять, — я чувствую, что меня это недостаточно… касается.

— Ты прав, — ответила я, опускаясь в кресло, — я отказываюсь понять. Я совсем ничего не понимаю. Я-то думала, кровные узы сильнее всего. Но очевидно, тебя это не трогает.

— Нет, — медленно произнес он, — не трогает. Для меня кровные узы ничего не значат. И для тебя тоже, Роуз, ведь если кровные узы были бы так сильны, как ты говоришь, твоя настоящая мать не сдала бы тебя в приют, как думаешь? — Я содрогнулась, будто мне влепили пощечину. — Роуз, иногда семейные связи рвутся, и ничего уже не исправить. Ты, как никто другой, должна понимать это.

— Я тут ни при чем. Моя мать меня… бросила, — осторожно вымолвила я, — когда я была младенцем, поэтому какие здесь могут быть отношения? Но Джон был твоим братом тридцать шесть лет. Твой отказ помочь ему — презренный поступок, — тихо произнесла я. — Мне стыдно, что я знаю такого человека, как ты.

— Мне очень жаль, что ты так думаешь, Роуз, — невозмутимо ответил он. — Но ты зря теряешь время, оскорбляя меня, тем более что, возможно, я даже не гожусь на роль донора.

— Может быть, и не годишься, в этом ты прав. Но у вас одинаковая группа крови, поэтому ты должен попробовать. Если Джон умрет, потому что не нашлось подходящего донора, это одно; но если он умрет, потому что родной брат отказался ему помочь, это совсем другое. Помоги ему, Эд.

— Нет. Не помогу. Я… просто не смогу.

— Сделай это сегодня же. Позвони в больницу. Позвони прямо сейчас. Вот номер. — Я протянула ему листок бумаги с координатами. — Спроси, что нужно делать. Знаешь, добавила я, — ты понятия не имеешь, как тебе повезло.

— Повезло? О чем ты?

— Именно. Тебе повезло, — повторила я.

— Почему?

— Потому что тебе предоставляется возможность сделать что-то важное для другого человека, что-то… — я поискала нужное слово, потом подумала о Тео и внезапно нашла, — … что-то вселенского уровня. Немногим людям дается такой шанс — возможность сделать что-то большое, значительное в жизни, а не поступать низко и эгоистично. Ты должен ухватиться за эту возможность, Эд, потому что это твой шанс стать лучше.

— Я… не могу. — Он качал головой.

Я вскочила на ноги.

— Нет, можешь, и ты это сделаешь! Или тебя опять душит жадность?

— Я не жадный!

— Будь ты проклят. Эд, ты самый жадный человек, которого я знала. Раньше это выражалось в мелочах, но я не понимала этого до сегодняшнего дня. Понятно, почему Мари-Клер тебя бросила.

Он побагровел.

— Она действовала мне на нервы. Все время ныла. Ожидала, что я буду ее содержать, — признался он, и его рот перекосило от отвращения. — Как будто у меня самого расходов нет. Очень дорого содержать такой дом.

— Не сомневаюсь. Но ты же сам захотел купить такой огромный дом, хотя детей заводить не собирался. Одному платить за дом нелегко, и оттого у тебя проблемы. Поэтому у тебя никогда нет лишних денег.

— Ты права, лишних денег не бывает, поэтому непонятно, с какой стати Мари-Клер должна была жить у меня бесплатно.

— Знаешь, Эд, вот уж не думала, что когда-нибудь буду симпатизировать Мари-Клер, но сейчас я на ее стороне. Теперь я понимаю, почему все твои предыдущие подружки тебя бросали. Потому что ты скупой, Эд. Ты неспособен проявить щедрость — ни деньгами, ни сердцем. Между кошельком и эмоциями есть взаимосвязь, и теперь я знаю, что ты просто скуп. Я не обращала на это внимания, потому что была без ума от тебя, но теперь это в прошлом. Осознав это, я ни за что на свете не останусь с тобой. Все кончено. Пути назад нет.

— Но я думал, что ты хочешь завести ребенка, — бесстрастно заявил он.

— Нет. Не хочу. Не с тобой. Теперь уже нет.

— Прошу тебя, не бросай меня, Роуз, — вдруг выдавил он. У него был расстроенный вид. — Умоляю. Не уходи. У нас еще есть шанс начать все сначала. Мы могли бы быть счастливы вместе, как в первые дни нашего знакомства.

— Нет. Ты не прав. Я помогла тебе, Эд, и теперь возвращаюсь на Хоуп-стрит. Там мой настоящий дом, мой маленький домик на Хоуп-стрит, а не твой ослепительный дворец в Патни. Ведь ты из-за этого хотел, чтобы я вернулась? Думал, что я продам свой дом и внесу свою долю и тогда твои расходы уменьшатся? Поэтому ты проводил свои маленькие расчеты. Только вот меня это не интересует, Эд. Я не хочу жить с тобой. И никогда не захочу. Но ты должен позвонить в больницу — немедленно. — Он сверлил меня взглядом. — Звони, — тихо приказала я. — Пока я здесь. Звони.

Эд посмотрел в окно, на небоскребы Сити, потом повернулся ко мне.

— Думаешь, ты такая великодушная, Роуз? — спокойно произнес он. — Добросердечная Роуз, знаменитый психолог, всегда помогает людям замечательными советами. Решает чужие проблемы.

— Нет, я так не думаю. Я понимаю, что у меня куча недостатков, но, по крайней мере, я никогда не была подлой и скупой. Подлость и скупость — твои определяющие характеристики, Эд. Ты не умеешь отдавать, только забираешь все себе.

— А ты умеешь?

Я в шоке взглянула на него.

— Да, я умею. И отдаю. Я делюсь со своими читателями. Хочу им помочь. Это называется щедрость.

— Да что ты говоришь, Роуз, не льсти себе! Ты делишься с ними, чтобы тебя любили и тобой восхищались. Отдаешь им свою доброту, потому что хочешь, чтобы все тебя оценили и подумали, какой ты золотой человек. Ты делаешь это не бескорыстно. Взамен ты требуешь признания и благодарности. Ведь я прав? Боже мой, у тебя даже есть отдельная папка с благодарственными письмами! — Я в ужасе уставилась на него. — Это так? — Мое лицо горело. — Я сам видел. Когда ты переезжала.

— Но это же просто… ирония. Шутки ради.

— Бред собачий. Ты хочешь, чтобы люди благодарили тебя, чтобы они в тебе нуждались, — потому что у тебя всю жизнь был комплекс неполноценности из-за того, что твоей собственной матери не было до тебя дела. Ты никогда мне о ней не рассказывала, но неужели ты думаешь, что я сам не догадался?

— Прекрати переводить разговор на меня, — огрызнулась я. — Мы сейчас говорим о тебе. И я не «советую» тебе, Эд, я приказываю тебе помочь Джону. Звони немедленно.

— Ты не можешь меня заставить, — спокойно ответил он.

— Нет. Наверное, не могу. Но если ты этого не сделаешь, я напишу твоему боссу.

— Испугала. И что же ты напишешь?

— Что тебе нужен отпуск на несколько дней, чтобы лечь в больницу и спасти жизнь своего брата. После этого ты уже не сможешь отказаться.

— Но я только что вышел на работу.

— Мне плевать. Я напишу ему — нет, лучше позвоню, — если узнаю, что к шести часам сегодняшнего дня ты так и не позвонил в больницу, где лежит Джон. — Я взяла сумку и открыла ее. — Я все сказала. Возьми ключи от твоего дома. — Я положила ключи на стол. — Я ухожу.

— Ну и катись отсюда, — огрызнулся он. — Катись в свой Кэмбервелл, к своему малолетнему астроному с его длинной трубой.

— Как ты жалок, Эд.

— Это же дураку понятно: ты в него влюблена. А может, у тебя просто «звездная болезнь»? Но я уверен, что он устроит тебе большой взрыв!

Я смерила его взглядом.

— Я попрошу адвоката поторопиться с разводом, — тихо процедила я. — Со своим переломом сам как-нибудь справишься. До свидания.

— Вот и все, — мысленно произнесла я, спускаясь на лифте к выходу. — Все кончено. Наконец-то. Путь назад отрезан. Конец. — Колени дрожали, и казалось, из глаз хлынут слезы как естественная реакция на шок, но от отвращения я не могла даже плакать. — Его родной брат, — все еще не веря, повторила я. — Его родной брат. Какая убогая душа.

Раздвинулись автоматические двери, я шагнула на улицу, и внезапно меня охватило чувство безраздельной свободы. Мне хотелось откинуть назад голову и закричать. Меня как будто выпустили из клетки. Ни к чему больше биться в агонии, взвешивать варианты, носиться туда-сюда. Я приняла решение. Я свободна. И в этот момент я осознала, что в глубине души понимала, что никогда не вернусь к Эду, и понимала почему. Я предвидела, что он будет меня оскорблять, и он на самом деле понес весь этот бред по поводу моей работы. Я стала вести свою рубрику, потому что искренне хотела помочь людям, и у меня это хорошо получается. Мои размышления прервал звонок мобильника. Это был Тео.

— Привет! — воскликнула я, отпирая дверцу машины. Сердце мое запело. Я была рада его услышать.

— Роуз, нам нужно поговорить. — У него был серьезный голос. Я замерла, но тут же успокоилась — скорее всего, его сделка провалилась! Потребовали дополнительную плату. И у него нет денег. Он не уедет.

— Да. В чем дело? — спросила я.

— Я дома, только что принесли вечернюю почту. На твое объявление ответили.