Разрушение в школе Прескотт

Глава 18

Деревья на переднем дворе — прекрасны, взрослые и нетронутые жадностью человеческих рук. Большинство их них — вечнозеленые, поэтому они все еще красивые, несмотря на то, что зима уже на пороге. То тут, то там возвышается бесплодный дуб — напоминание о том, что когда-то это поместье принадлежало элите Спрингфилда; они всегда отмечали свои земли дубами как символом статуса.

Виктор и я, оба — принадлежали «старым деньгам», а потом превратились в грязных нищих.

— Тебе нравится этом место? — спросил Каллум, останавливаясь рядом, в толстовке, сгорбленный, руки в переднем кармане. На удивление, его капюшон опущен. Это один из его щитов, и он хорошо его использует. — То ест, ты действительно хочешь выйти замуж здесь? — он замолчал, когда я посмотрела в его сторону, изучая его обнаженные икры, колени и все серебряные шрамы, пересекающие его кожу. — Знаю, что Виктор хочет потому, что дом его бабушки, даже если он слишком упрямый, чтобы признать это, он любил ее больше всех.

Последовала длинная пауза, но я не потрудилась заполнить проблемы вслух. Я знаю, о чем думает Кэл: кроме тебя. Возможно, кроме Хавока.

— Мне здесь нравится, — призналась я, оглядывая передний двор с разваливающейся беседкой, пожухлой травой, крыльцом, которое явно видело лучшие времена. — Когда-то это было чем-то, сейчас — ничто. Хорошее напоминание, что жизнь может измениться в одно мгновение.

Я полезла в карман своей кожаной куртки и достала косяк. Кэл подошел до того, как я попросила, и достал зажигалку из своего кармана, поджигая косяк до того, как я вообще попросила.

Я поднимаю на него глаза, и он улыбнулся.

— То, что Тодд здесь, не беспокоит тебя? — спросил он, но я покачала головой.

Каждая пролитая капля крови Тодда принадлежит мне. Это покаяние, и оно погружается в эту освященную землю, как благословение. Земля изнывает от жажды, а я — от голода.

Мне причитается сладостный вкус мести.

— Каждое имя в моем списке станет жертвой, — сказала я, делая два затяга прежде, чем передать косяк Каллуму. Наши пальцы соприкоснулись, зажигая в моих руках радость, которая последовала прямо в сердце. — Это как подношение темной богине, сидящей в моем сердце.

Каллум откинул голову назад в смехе, хриплом, сломленном и, о боже, таком красивом.

— У тебя получаются красивые метафоры, Берни, — сказал он, сверкнув зубами. Мое внимание привлекли татуировки на его обнаженных руках, подчеркивающие толстые, округлые изгибы его бицепсов. В средней школе, когда Кэл был худощавым, стройным и выглядел ангельски, я никогда бы не подумала, что он вырастит таким или что он будет покрыт таким количеством чернил. Видимо боль меняет людей, не так ли? — Никогда не прекращай. Жизнь без тебя была настолько скучной.

Я улыбнулась, когда Кэл протянул косяк обратно. На какой-то момент все стало простым и обычным, просто два подростка, тусующихся на заброшенном участке.

Затем все поведение Каллума изменилось, и он обошел меня, словно защищает от чего-то. Звук машины на пустой дороге дошел до меня эхом спустя несколько секунд.

Эрик здесь.

То есть, мы послали ему приглашение.

Дело в том, когда я взяла телефон Тодда у Вика и приложила свои губы к динамикам, я почти подумала, что Эрик распознал мой голос.

Но нет.

«Твой папочка сказал, что если я буду хорошей девочкой, ты дашь мне немного денег. Мне бы очень пригодились деньги, чтобы помочь с арендой».

Фу.

Другая вещь, за которую я переживала, было то, что я могла звучать старше для его извращенных предпочтений.

Видимо, нет.

Кэл и я стояли на месте, скрытые деревьями, когда Эрик припарковался рядом с передним крыльцом, вылезая, чтобы осмотреть дом с обеспокоенным выражением лица. Я наблюдала за ним со своего места, львица на охоте.

Он выглядел точно таким, каким я его помнила: словно какая-то кукла Кен с обесцвеченной кожей и белокурыми волосами. Когда мне было одиннадцать и мы впервые встретились, я посчитала его красивым. Он меня до смерти пугает, даже отсюда.

— Он собирается сбежать, — прошептала я Кэлу, мои глаза вглядывались в напряженное тело Эрика, его рука все еще лежала а дверной ручке Мерседеса.

— Думаю, ты права, — согласился он, его большое тело обвило мое, наблюдая, защищая.

Я чувствовала себя в чертовски сильной безопасности с Каллумом Парком за спиной. Непобедимой. Мы обменялись взглядами, и он кивнул, ускользая, пригнувшись, когда перебежал на поле слева от меня.

— Эрик, — позвала я, настолько сладостно, насколько могла, выходя из-за дерева и подавая голос высоко и четко. Он обернулся, чтобы посмотреть на меня, его лицо вспыхнуло триумфом…а затем страхом.

Нет…не страхом, ужасом.

Он был в ужасе. Потому, что узнал меня, как только увидел. В этом я не сомневаюсь. Когда он закружился, отчаянно хватаясь за ручку машины, Каллум был тут как тут, ползя по крыше, как паук.

— Привет, Эрик, — сказал он, и затем схватил Эрика за затылок и ударяет его лицом об Мерседес, оставляя его падать на землю.

Я медленно подошла к своему защитнику, когда остальные парни Хавок вышли через переднюю дверь, медленно, обычно, полностью доверяя мне и Кэлу разобраться с ситуацией.

— Может занесем его внутрь? — спросил Оскар, снимая пиджак и закатывая свои рукава своей белой рубашки.

Его серые глаза встретились с моими, и могу сказать, что мы собираемся сделать шаг вперед вместе. Не знаю, какой это буде шаг, но он грядет.

И быстро.

Я просила парней Хавок раскрыть все свои секреты.

Видимо, поэтому и существует старая пословица: будь осторожен в своих желаниях.

Эрик истекал кровью на полу, его глаза расширились, когда он уставился на узкое пространство между ним и его отцом. Из них двоих, он больше был изуродован, его кожа окровавлена и сырая, пальце сломаны, голени разбиты бейсбольной битой.

Я не сдвинулась со своего места рядом с дверью, позволяя парням делать всю работу. В конце концов, это мой запрос. Моя награда. Эрик домогался моей сестры, пытался домогаться меня. Он насиловал маленьких девочек. Я ничего не чувствую по отношению к нему, совсем.

— Скольких девочек ты изнасиловал и убил, а? — спросил Оскар, наклонившись и приставив ствол револьвера к голове Эрика. — Уверен, ты не знаешь точной цифры, но знаешь, что? — Эрик хнычет, закрывая глаза, когда кровь стекала по его лицу на них. Надеюсь, она чертовски жалила. — Я знаю. У меня очень хорошо с цифрами, мистер Кушнер. Я, блять, обожаю цифры, — Оскар скрежещет оружием до тех пор, пока Эрик не закричал, и отводит руку назад ровно настолько, чтобы заставить мужчину замолчать. — Цифры не врут, но люди — да. В совокупности, мистер Кушнер, я посчитал, что ты убил тринадцать несовершеннолетних девочек.

Оскар резко поднимается на ноги, убирая пистолет от Эрика и наставляя оружие на его отца. Эрик проскулил в облегчении, но Тодд начал тихо плакать.

— Не думаю, что он убил кого-то, — продолжал Оскар, серые глаза потемнели до почти черных за забрызганных кровью очками. Он указал в направлении Тодда, когда остальные пари молча смотрели на это, позволяя человеку, которого я вроде как считала айтишником Хавок, поднять это дерьмо на новый уровень. — Но он знает, что ты делал, и позволял тебе.

— Он — мой сын! — прокричал Тодд, трепыхаясь в своих оковах. — Я сделаю для него, что угодно.

Вероятно он думал, что звучит сильным, когда боролся, его глаза были сконцентрированы на его единственном ребенке. Но он не звучал. Он звучал слабаком, и мой живот заурчал.

Я все еще обдумываю весь этот сценарий, когда Оскар опускает пистолет, что он направлен прямо в голову Тодда…и выпускает одну пулю. От этого звука я подпрыгнула, как машина, заглохшая на закрытой парковке. В моих ушах так сильно звенело, что мне потребовалось целых две минуты, чтобы осознать крики Эрика.

Хавок только что выстрелили в Тодда Кушнера и убили его.

Внутри у меня все сжалось. Я не знаю, как переварить что-то из этого.

После Дона и Скотта, я не думала…Но потом я вспомнила оценивание риска Оскаром. Три процента. Хорошие шансы на убийство.

Аарон подвинулся ближе ко мне, обнимает меня за талию и притягивает ближе. Его запах такой сильный, что, когда я на мгновение зарываюсь в его грудь, все, что могу чувствовать — розы и сандаловое дерево. Резкий медный запах крови исчезает на короткое время, но потом я подняла глаза и увидела тело, и все начинается по новой.

— Что-то еще хочешь сказать Эрику перед тем, как я выстрелю прямо ему в лицо? — мягко спросил Оскар, ничуть не обеспокоенный ситуацией.

По крайней мере внешне. Внутри же кричал маленький мальчик со сломанными очками и ножницами с круглыми кончиками.

Какое-то время я смотрела на него, потом оттолкнулась от Аарона и встала перед Эриком. Наклоняясь, я потянулась и смахнула волосы с его окровавленного лба.

— Пожалуйста, — он всхлипывал, трясясь, его руки связаны за спиной, его лодыжки связаны вместе. — Мне не нравится причинять людям боль. У меня просто есть потребности, которые иначе не удовлетворить.

Я улыбнулась, но в выражении моего лица не было радости. Мои пальцы дошли обнаружили шрам над глазом Эрика, куда я ударила его металлическим машинкой.

— Ты изменил мою жизнь к худшему, Эрик. Приемная семья была моим побегом, подальше от моей матери, моего насильника-отчима. Ты украл этот шанс у меня, у нас.

Закрыв глаза, я представила другой мир, где Пен, Хизер и я обрели любящий дом, безопасное место, и мы все выросли без отметин монстров на нашей коже.

Я открыла глаза.

Сейчас я окружена моими монстрами, но, по крайней мере, я держу поводок некоторых очень красивых.

Черт, ты на самом деле думала, что они просто расправятся с Кушнерами? Не думала. Это следующий уровень. Должно быть где-то во мне осталась немного сладости, потому что все еще больно, в странном смысле. Если бы убийство вызывало мне только радость, я бы забеспокоилась. Но также, я не чувствую сожаления.

— Пожалуйста, пожалуйста, Бернадетт. Пожалуйста. Прости меня. Я больше так не буду. Я прекращу. Прекращу, — сейчас Эрик рыдает, сопли текут из его носа и на его губы. Его слюна пенится. Он определенно больно. Еще…должно быть он чувствует, что не выйдет отсюда, так? Как я и сказала, монстры всегда знают, что надо искать других монстров.

— Ты видел, что я сделала с твоим домом? — спросила я его, и он кивнул, почти охотно, будто думал, что признание в этом умалит меня. — Это тебя напугало?

Он снова кивнул, и я улыбнулась, поднимаясь и направляясь обратно, чтобы снова встать рядом с Аароном.

Оскар не спрашивал меня ни о чем, только сделал шаг вперед и снова навел револьвер на Эрика.

— Нет, пожалуйста! — кричал Эрик, его голос раскалывал неподвижный воздух.

Хоть я и ожидала этого, хотела этого, я снова прыгнула, когда Оскар спустил курок.

Два года назад…

Оскар Монток

Не то, чтобы я наслаждался совершать жестокие вещи. Нет, это жестокие вещи необходимы. Вы не можете создать порядок без маленького хаоса. Нельзя пошатнуть Хавок без малейшей боли.

Бернадетт сидит в кафе на другой стороне улицы, перед ней стоит черный кофе, светлые волосы падают на лицо. Она не хочет идти сегодня в школу.

Из-за нас.

Я поставил локоть на стол и поместил свой подбородок в руку, наблюдая за ней. Она вероятно думает, это только сейчас, что она оказалась под пристальным взглядом Хавок. Но это совсем не тот случай. Все пятеро из нас были также испорчены, когда были детьми, как и сейчас. Мы всегда наблюдали за Бернадетт Блэкберд.

Сначала она была для нас потерянной, маленькой птичкой, той, кто нуждается в защите, потому что они слишком слабы и слишком мягкие, чтобы постоять за себя. Жизнь показала нам, что мы не смогли спасти ее, как бы не старались. Мы не смогли спасти ее от абьюзивной матери или от отчима-педофила.

Все потому, что мы не обладали властью.

Теперь обладаем. И причина, по которой у нас есть эта власть, заключается в насилии.

— Есть, что сообщить? — спросил Хаэль, плюхаясь на стул напротив меня.

Я могу видеть это в его глазах, когда он смотрит на Бернадетт. Он влюблен в нее, но иначе, чем я. Моя любовь к ней причиняет боль. Она обжигает. Я стиснул зубы, что не поддаться чувствам, пока Хаэль не видит, но когда его внимание возвращается ко мне, эмоций не было. Я запираю их в серебряном сундуке внутри моего сердца, и всегда убеждаюсь, что откинул ключ далеко.

Я улыбнулся.

— Ничего. Она не притронулась к своему кофе и не проверила телефон.

Хаэль кивнул и вздохнул. Ему не нравится этот план, но больше мы ничего не можем сделать. Мы наблюдаем за Бернадетт, но Бернадетт никогда не перестанет наблюдать за нами. Здесь ей не место, черт подери. Как я и сказал, Хавок — это насилие. Насилие не весело. Я просто хочу, что Бернадетт ушла.

К сожалению, она видимо никуда не собирается уходить. И я действительно ненавижу делать это под видом помощи Кали Роуз-Кеннеди. Я бы никогда не причинил Бернадетт боль, чтобы угодить ей, несмотря на ее призыв Хавок.

Кроме того, Хавок означает две вещи: преданность и семья.

Сейчас не кажется, что мы преданы Бернадетт.

— Черт, ненавижу это, — сказал Хаэль, кусая губу.

Он снова покачал головой, но ничего не делает, чтобы изменить ее судьбу. Никто из нас не делает. Хаэль знает, что у него есть мать, которая живет внутри собственной головы, отец-убийца и плохие перспективы на будущее, если он не поможет Хавок построить что-то лучше. Мы все запросто можем застрять и прожить жизнь наших родителей — и мы могли бы обречь Бернадетт на гибель вместе с нами.

— Если бы это не было трудно, это не было бы правильным решением, — сказал я, поднимаясь со своем стула и направляясь к школе Прескотт.

Если Бернадетт не появится сегодня, нам придется пойти и найти ее завтра, вытащить ее из уютной кроватки, заставить ее бояться единственных людей в мире, которых не должна.

Я ругаюсь под нос, резко выдыхаю и поправляю запонки на пиджаке.

Я говорю себе не оборачиваться на нее, но все равно обернулся. Наши взгляды встретились, и что-то внутри меня сдвинулось и сломалось, в этих трещинах появилась обжигающая и опасная лава. Бернадетт поднесла свой кофе к губам и начала пить, наблюдая за мной, как я говорил, как всегда.

Два года я сожалел об этом моменте, потому что именно тогда я мог положить этому конец.

И я не имею в виду быть милее с Бернадетт. Я имею в виду стать ее худшим кошмаром.

Тогда она могла бы уйти, тогда бы она смогла избежать всех нас.

Она могла не заметить меня, стреляя в голову потенциальным насильникам. Все же надо было так поступить, — в конце концов, они касались ее так, как только я или один из парней Хавока должен касаться ее — но я бы никогда ей этого не сказал. Ей не пришлось бы видеть.

Наши глаза встречаются на залитом кровью полу, и мене становится интересно, почему после того, как плохо все они к ней относились, она позволила им касаться себя, целовать ее, трахать ее, особенно, Виктору. Он — худший из всех, тот, кто вбил последний гвоздь в ее гроб, приведя в Хавок.

Я опустил пистолет.

— Берни, — прошептал Аарон, обнимая ее так, как хотелось бы мне. Я видел, как притянул ее ближе, и мои плацы судорожно сжимают револьвер. Я бы никогда не навредил Аарону, но, черт подери, если я не хочу, чтобы он немного от нее отстал. — Хочешь сейчас пойти домой?

— Я пойду домой, — сказала она, почти рассеяно.

Она явно все еще борется со всем этим, несмотря на свою браваду. Вик кивнул, словно это приемлемый ответ, и отправил Каллума с ними обратно в дом Аарона.

Мои глаза снова вернулись к двум окровавленным телам. Сегодня мир стал безопаснее, даже если цена этого была высока. Я засунул пистолет обратно в кабуру под моим пиджаком.

— Так как ты облажался с видео Найла и Пен, ты можешь прибрать этот беспорядок, — сказал мне Виктор, и я лишь поднял взгляд и уставился на него. Он смотрела на меня в ответ, словно мне нужно было напоминание, что я тоже все испортил.

— Да, босс, — сказал я ему, хватаясь за край брезента, и помог Хаэлю завернуть тела.

Виктор знал, что я не стану оспаривать его приказы…не так сильно. Любой хорошо функционирующей организации нужен лидер, и мы оба знаем, что лидерство — не мое.

Несмотря на внешнюю привлекательность, у Виктора гораздо, гораздо более длинный запал, чем у меня.

— Бернадетт, — крикнул он до того, как она исчезла из поля зрения. — Больше не ходим домой, ладно? Ты и Хизер теперь останетесь с Аароном.

На долгое время она замерла, и даже отсюда невозможно было не заметить, как сильно она бы хотела, чтобы это было правдой.

Она достает из кармана кожаной куртки помятый конверт, разворачивает его на стойке лестницы, а затем тюбиком красной помады делает на нем прочерк.

Мне не нужно видеть бумагу, чтобы понять, что это ее список.

«Пожалуйста, Бернадетт» — подумал я, скрывая свою улыбку, когда я опустился и приступил к трудоемкой работе по оттиранию крови.