Развод не дам. Точка

Глава 24

Агата

Смеюсь так сильно, что начинает болеть живот. Абсурд зашкаливает. Смех стихает резко, как только вижу огромные радостные глаза Каринки. Как удар под дых. Марат вообще понимает, как делает ей больно? Для него это до сих пор игрушки? Неужели не понял, что это окончательно? Каринка несмело улыбается, и я чувствую, как сердце стремительно покрывается трещинами. Каждую из них чувствую.

Присаживаюсь на корточки, смотрю в голубые глаза. Вздыхаю и слабо улыбаюсь. Не должен был происходить этот разговор. Не так, не при Марате. А может, при нём лучше. Но почему опять я должна это говорить?!

— Кариш, мы с папой расстались. То, что он будет жить с нами какое-то время, ничего не меняет. Он любит тебя и будет любить всегда, как и я. Но с папой мы больше не семья.

Невозможно привыкнуть к тому, как стремительно заполняются слезами детские глаза. У самой сердце болит невыносимо. И правда за одну слезу ребёнка можно уничтожить мир. Тянусь к Каринке, но она отшатывается и отступает за Марата. Боль оглушает и бьёт наотмашь. Встаю, стараюсь оставаться спокойной, но как же хочется заорать на весь дом! Просто кричать, без слов.

— Ты не хочешь рассказать дочери, почему мы расходимся? — говорю, а голос не слушается. Просел, каждое слово царапает горло.

— Папа сказал, что любит тебя, — говорит Каринка. Рука чешется и ноет. Влепить пощёчину, да такую, чтобы ладонь отнялась, а его голова мотнулась в сторону. Чтобы в ушах потом звенело, а на коже появились кровоподтёки. Представлять мало, желание убивать сжирает изнутри. Это не я. Я не опущусь до подобного. Не при дочери.

«Папа любит только себя», — думаю горько. Эмоциональные качели выматывают не хуже часа в тренажёрном зале. Плечи опускаются. Когда это всё закончится?..

— Дайте мне переодеться, — говорю тихо и иду в гардеробную. Закрываюсь там, прислоняюсь к двери. Марат в своём праве. Я могу истерить, могу вызвать полицию, только он тоже собственник квартиры. Как ему такая мысль в голову пришла? Долго думать не надо, наверняка папа уже наплёл про ценность и нерушимость семьи, скрепы и это вот всё дерьмо, которым меня всю жизнь пичкали. Прерывисто выдыхаю, переодеваюсь в домашнее платье. Надо подумать, в чём идти завтра.

Отсечённая от реальности, в крохотной комнатке чувствую себя почти хорошо. Завтра в офис, там работа, там жизнь и… Алекс. С которым я сегодня, кажется, неуклюже флиртовала. Что будет завтра? Новый день, новая пища.

Марат как всегда одним только разворотом плеч занимает половину кухни. Невозмутимо прохожу мимо, достаю тефтельки в сливочном соусе и спагетти. Накладываю себе и Каринке, ставлю первую тарелку в микроволновку. С работой времени готовить стало меньше, да и не надо нам особых разносолов: Каринка любит котлеты, тефтельки и сосиски, завтракает и обедает в школе. А если нам захочется чего-то сверхъестественного, так всегда можно выбрать в доставке. Пироги и булочки дочка может и у бабушки поесть, у меня пока к плите стойкое отвращение. Как представлю, сколько над ней колдовала, чтобы любимого порадовать, а он в это время с другой в постели кувыркался.

Первой ставлю тарелку перед Каринкой. Раньше всегда начинала с Марата, глава семьи же. Свежие помидоры, огурцы, зелень. И своя тарелка. Можно ужинать, даже если кусок в горло не лезет под пристальным взглядом. Он что, реально ждёт, что и его обслужу? Пусть в Сочи летит! Марату явно неловко. Мы с Каринкой невозмутимо едим, я неторопливо расспрашиваю про школу. Наконец его нервы сдают. Встаёт, накладывает себе сам и разогревает. Надо же, оказывается, всё это он отлично умеет делать.

— Сегодня желаю приятного аппетита, — говорю, накручивая спагетти на вилку. — Но с завтрашнего дня вопрос о еде решай сам. Я не собираюсь на тебя готовить.

— Понимаю. — Марат кривобоко улыбается.

— Спать будешь в гостиной. Поместишься, — продолжаю, игнорируя печальный вздох Каринки. Нет, дорогие мои, можете пытаться манипулировать мной, но хватит, лавочка прикрыта.

— Да, конечно.

Сама покорность. Как далеко готов зайти, а главное, ради чего? Неужели ради семьи?

— Посуду за собой тоже помой.

Я доедаю первой и первой же выхожу с кухни. Слышу голоса Марата и Каринки, через время — плеск воды и счастливый дочкин смех. Как было бы проще, окажись Марат домашним насильником, абьюзером, алкашом… Каринка была бы счастлива избавиться от него. Теперь в её глазах я превращаюсь в чудовище и ничего не могу с этим поделать. Сегодня был первый приём у психолога, она скинула мне десяток голосовых, которые до сих пор не было времени прослушать. Самой бы не помешало к мозгоправу, чувствую, как начинают сдавать завязанные в узлы нервы.

Конечно, кто бы сомневался: рассевшись на ковре в гостиной, Каринка и Марат увлечённо рисуют. Остро чувствую себя лишней. Неделя только началась, а я уже исчерпала весь ресурс. Сбежать бы к Юльке… Наш отец-молодец сегодня бьёт рекорды: укладывает спать, долго читает книжку. А там тоже читает? Ему вообще каково знать, что где-то в другом городе живёт сын? У меня бы уже сердце разорвалось. Он поэтому с ней? Ради сына? Ну, я что-то не заметила, что через силу обнимал и за задницу тискал.

— Почему ты это сделал? — говорю тихо, когда остаёмся вдвоём. Мне надо это узнать, надо понять, потому что иначе с ума сойду. Сейчас достаточно спокойна, чтобы принять часть правды и подробностей. Не все, конечно. — Сколько было Каринке, когда ты… Или всегда изменял, просто этой повезло больше?

Нет, рано об этом говорить. Горечь и незаслуженная обида жгут, неосознанно тру грудную клетку. Я же нашу старость с ним представляла. Как внуков вместе растить будем.

— Не изменял, — отвечает, а сам глаза прячет. Стыдно? Ой, ли… Прислоняюсь к стене, он сидит на диване. Ближе подходить не хочу. Не могу ближе.

— Тогда почему?.. — комок проглатывается с трудом. Упрямо проталкиваю его внутрь.

— Не знаю, Мась. — Пальцы сжимаются в кулак. Смотрю на него. Вот мы были таким кулаком, крепкой семьёй. Ключевое тут: были.

— Я не буду спрашивать, что есть у неё, чего нет у меня. Все люди разные. Но если ты так влюбился, зачем остался со мной, с нами? Почему годами к ней летал? Годами, Марат!

— Я не знаю, — повторяет он и склоняет голову ещё ниже. Конечно, а чем тут крыть, если сын — точная копия?

— Сколько ему лет? — переведя дух, спрашиваю спокойно. Но от лаконичного «пять» новая волна боли проходит по телу. Выходит, Каринке было максимум чуть больше года, когда у них закрутилось.

— Я… — дышать тяжело, пора заканчивать. — Я… хоть что-то для тебя значила, скажи? Ты меня любил хоть немножко?

Перед глазами всё плывёт. Знаю, что это жалко, что вся я жалкая, но не могу, не могу не задавать эти вопросы! Они все эти дни в груди теснятся, подпирают горло. Марат любит Каринку, а кем была я? Инкубатором для ребёнка? Удобной молчаливой женой? Зачем эти отпуска, семейные праздники, если там, в паре тысяч километров, есть другая?

— Конечно любил! — Он встаёт, делает шаг. Вытягиваю руку.

— Не подходи.

— Я только сейчас понял, как сильно тебя люблю, — продолжает, наращивая напор. Ещё один шаг, маленький, но заметный для меня. Я же его до сих пор каждой клеточкой чувствую. — Если есть шанс. Хоть один, самый маленький, что ты сможешь…

Новый шаг, и моя ладонь упирается в его грудь. Не могу поднять глаза, смотрю на серый лонгслив, чувствую гулкий стук его сердца.

— Не смогу, — выдавливаю через силу. Ухожу быстро, стремительно пересекаю спальню, достаю плед, забираю его подушку, простыню. Молча передаю в руки — он так и стоит в гостиной.

Закрываюсь в спальне, даже сил раздеваться нет. Дай мне дышать, прошу, просто дай сделать чёртов вдох. Не души, не убивай своим присутствием так близко. Сейчас сошёл первый шок, только встала на новые рельсы. Почему так жестоко? Почему все вокруг со мной так жестоки?

Завтра спрошу у Алекса, какой адвокат вёл их развод. Никаких полумер. Даже если весь мир будет против меня, я получу свою свободу.