Развод не дам. Точка

Глава 32

Агата

Отец сухо пишет, что в обед привезёт Каринку. У Марата вечером рейс. Очень удобно — улетит, как ни в чём не бывало, проблема останется.

— Когда ты собираешься рассказать Каринке о брате?

Утро, кухня, всё снова вроде бы привычно, кроме нескольких панкейков, которые испекла исключительно для себя. Марат завтракает бутербродами с колбасой.

— Я не хочу ей говорить.

Вот это новость. Смотрю недоверчиво: это что, шутка такая? Иголка, которую можно в стоге сена спрятать и не найти? Это живой человек! Брат!

— Ты с головой дружишь вообще? — не могу поверить своим ушам.

— Не хочу, — повторяет, вздыхая. — Потому что не знаю, как сказать.

— Я тут тебе не помощник. — Даже руки вверх поднимаю. Мне и так потом дочь утешать, по психологам водить, слёзы вытирать. Ей-то за что это всё?! Сидит взрослый плечистый мужик с видом побитой собаки и думает, как ребёнку сердце разбить. Зла не хватает, руки так и чешутся встряхнуть и спросить: «Чем ты думал?!»

— Как есть, так и скажи, — отрезаю и с силой вонзаю нож в панкейк. — Что папа сделал братика с другой тётей.

— Блядь, — тянет он и роняет лицо в ладонь.

— Ты не блядь, Марат, не оскорбляй женщин древнейшей профессии. — Деловито нарезаю панкейк на ровные кусочки и поливаю абрикосовым джемом. — Я вообще тебя никак характеризовать не хочу.

Он смотрит сквозь пальцы, ослепляя бирюзой. За красивым фасадом столько гнили. Может, не поздно ещё её из него вытащить, да нормальным человеком сделать, только не мне этим заниматься. Уже не мне.

Родители приезжают оба. Тяжёлая артиллерия, да только у меня против них мощная оборонительная стена — равнодушие называется. Каринка взахлёб рассказывает, как с дедушкой и бабушкой ходили в лес и собирали грибы. Привезла целый пакет, обещаю, что обязательно их приготовим, она просит прямо сейчас и с папой.

— Папа скоро улетает, — говорю и пристально смотрю на Марата. Мама ему не улыбается, а папа жжёт тяжёлым взглядом. Знаю такой: когда дали задачу и ждут доклада о результате.

— Нам надо поговорить. — Это мама. Становится смешно: вот вроде бы вся семья собралась, должно быть тепло и радостно, а у меня чувство, что сейчас обвинять со всех сторон начнут. Даже Каринка поглядывает с ожиданием. Знакомая злость придаёт сил: дочку тоже начали подговаривать, что мама негодяйка и не хочет мириться с папой?!

— Я провожу вас до машины и поговорим. Вы же уже уходите?

— Мы надеемся, что вы с Маратом найдёте общий язык. И Каринка тоже очень хочет, чтобы вы помирились.

— Вот, значит, как, — тяну зловеще. Дочку буфером между нами поставили. Не буфером даже — живым щитом. — А мы разве ссорились? Мы с тобой ссорились, Марат?

Он молчит, тоже явно не ждал, что родители цирк устроят перед Каринкой. Вот только ему это представление на руку. Спасибо, что хоть молчит пока. Смотрю на дочку, мягко улыбаюсь:

— Я уже говорила тебе, мышонок, что мы с папой не поругались, а папа больше меня не любит. Так бывает, люди расстаются. Ты по-прежнему его любимая девочка.

— А мне папа сказал, что любит, — заявляет Каринка. Скриплю зубами, мама победоносно улыбается.

— Папа полюбил другую женщину, — говорю ровно, хотя внутри всё дрожит от гнева и отчаяния. Почему опять я, почему я разгребаю?! Почему опять это чувство вины?! Быстрый взгляд на Марата — бледнеет. — И она родила ему сына.

О тишину, повисшую к комнате, можно порезаться. Хватит уже ходить вокруг да около и делать вид, что всё можно починить. Смотрю на Каринку, она — на меня, потом на Марата. Глаза заполняются слезами, и у неё, и у меня. Тянусь к ней, вырывается, срывается с места и несётся в свою комнату.

— Теперь вы все счастливы?! — рявкаю на родителей и Марата и бегу за ней, но на полпути меня останавливает Марат. Качает головой:

— Я сам.

Психолог сказала, что я не должна лезть в отношения дочери и отца, я и не лезла, но то, что Марат принял решение поговорить с Каринкой, приятно согревает.

— Надеюсь, теперь вы поняли, что это конец, — говорю устало, выхожу на балкон. Видеть их не хочу. Вскоре хлопает входная дверь. Нагадили и ушли. Хотя, что ни делается — всё к лучшему. Выдернули последнюю занозу, теперь лечить.

***

Марат

Рассказать Каринке. Легко сказать. После разговора с Агатой полез в интернет искать ответы на свои вопросы. И тут тесть с тёщей. Подсобили, блядь, от души… За дверью детской всхлипы. Захожу, прикрываю за собой. Каринка лежит на кровати под одеялом, сжалась в комочек, горько рыдает, и сердце сжимается. Вот к этому я шёл все эти годы? Сажусь на край кровати, касаюсь острого плечика.

— Уйди, — говорит она приглушённо.

Обычно каждую обиду можно было легко развеять, просто обняв. Держал Каринку, пока не затихала и не обнимала в ответ. Сейчас бессмысленно.

— Я тебя очень люблю, — начинаю, поглаживая по спине. — И я виноват. Перед тобой, перед мамой. Но тебя очень-очень люблю.

— Тогда почему ты так сделал?! — Каринка резко садится, смахивает одеяло и злобно смотрит.

Потому что в штанах стало тесно. Потому что мозгами не думал. Потому что конченый мудак.

— Я бы очень хотел, чтобы это не случалось, но машину времени пока не изобрели. Я не врал, когда говорил, что хочу помириться с мамой.

— Я тоже тебя не прощу.

Её рот снова кривится, новые слёзы градом катятся из глаз. Всхлипывая, выталкивает:

— Это правда? Про брата?

— Правда.

Психологи все, как один, советуют — говори правду. Измена для ребёнка — предательство, но хуже скрывать правду, которую он потом узнает. Хочется зажмуриться, сжаться до атома.

— Уйди! Уходи-уходи-уходи!

Она бьёт ладошками по груди, а в меня словно булыжники летят.

— Ненавижу тебя!

Ноги не гнутся. Выхожу, мало что соображая. Прохожу в гостиную, сажусь на диван, смотрю на свои руки. Придушил бы себя. Прямо сейчас придушил. Сука, как же себя ненавижу! Агата тенью проскальзывает к Каринке, слышу успокаивающий голос. Надо собираться на работу, а у меня перед глазами всё расплывается. Тру их, пальцы мокрые.

Переодеваюсь на автомате, проверяю документы, забираю фуражку, тихо выхожу. Так же машинально завожу машину. В ушах крики Каринки, перед глазами — Агата. Вжать педаль в пол, въехать в первый попавшийся столб. Так легко со всем покончить, плакать никто не будет. Нога опускается сильнее, иду на обгон, сердце бьётся в горле. Визжат тормоза на светофоре, отрезвляет. Совсем рассудка лишился. Дебил, блядь. Утыкаюсь лбом в руль, мычу.

Соберись, тряпка. Соберись, выдохни. Прими последствия. Вернусь — буду доверие дочери завоёвывать. И с Костиком тоже поговорить надо. Сейчас? Или через год-другой? Сейчас, Марат.

— Ты не прошёл тест, — говорит Андрей, наш врач, и пристально смотрит на протокол медосмотра. — Что случилось?

— Ничего, — улыбаюсь, а у самого ладони мокрыми становятся.

— А если честно? Марик, не пущу, сам знаешь.

Блядь. Стискиваю виски, пальцами, провожу ладонью по лицу.

— По ходу, с женой развожусь.

— Понятно. — Андрей кивает и ставит красную печать на протоколе. — Зайди к кадровикам. Отвод от полётов на неделю по медицинским показаниям. Решай свои дела, приводи нервы в порядок.

Забираю бумаги с ощущением свободного падения. У дверей догоняет любопытное:

— Кто виноват-то?

Поворачиваюсь, криво улыбаюсь:

— А сам как думаешь?