Развод не дам. Точка

Глава 30

Марат

Пиздец. Нет, не так: какого хуя тут происходит?! Смотрю в наглые глаза этого длинноволосого, и аж подбрасывает. Лялька ещё, сучка, как чёрт из табакерки выскочила. Дебила кусок, какого хуя её с собой тащил? Агата в мою сторону даже не смотрит. Уезжает с другим мужиком, как будто так и надо. А я имею право возражать? Что бы там Лялька ни пиздела, Агату я знаю, она точно не изменяла. До этого. А сейчас, выходит, уже вовсю. Свободу почувствовала? Пальцы в кулак сжимаются с силой. Кажется, кожа вот-вот лопнет. Это что, Агата так быстро утешилась? Играла в неприступность, а сама даёт направо и налево.

Нет. Мысли гадкие, грязные, от образа Агаты рикошетом отскакивают. Ну не такая она, и всё тут. Что забыться пытается — верю. Даже упрекать не стану, сам виноват. Поигралась, и хватит. Раз мы теперь квиты, можно переступить и новую жизнь строить.

— Отвезёшь меня домой? — подаёт голос Лялька. Поворачиваюсь к ней. Дождь из мелкой мороси превратился в настоящий, затяжной.

— Сука ты, Лялечка.

Она пожимает плечами. Не спорит даже, хотя могла бы оправдаться. Шагает под козырёк, достаёт сигарету, прикуривает и говорит буднично так:

— А чего ты от меня ждал, Марик? Что буду, как жена декабриста, страдать и превозмогать? Перевёз, поменял нашу жизнь и бросил. Поджал хвост, как только жена узнала. Я не ждала, что ты с нами останешься, но даже духу не хватило в глаза сказать. Всё ещё считаешь себя львом? А я вижу облезлого кота.

И что я вообще в ней нашёл, понять не могу? Пизду молодую? Тогда голова шла кругом: дома дурдом, вечно орущая Каринка, измученная Агата, от которой одни глаза остались, тёща с советами, тесть с заебавшим: теперь нужен наследник… Я из дома бежал, возвращался без охоты, и когда Лялька появилась, показалось — вот она, нормальная жизнь. Та, что раньше была, когда нет пелёнок-распашонок, а тебя всегда с улыбкой встречают.

Каринка подросла, только спать по ночам стала, когда Лялька залетела. Это правда было её дело — оставлять ребёнка или нет. Раз случилось так, что её таблетки осечку дали, что теперь? Насильно на аборт бы тащить не стал, да и помогать помогал бы — не чужой ребёнок. К тому же младенчество Костика мимо прошло, мне самое приятное осталось: прилетай и смотри, как подрастает сын. Всё.

Каринка на глазах росла. Первые зубки, первые шаги, первые слова видел. Любовь к дочке не сразу появилась, сперва не мог понять, что этот новый человек и моя часть. С Костиком было проще, я к тому времени уже понял, что к чему. Но к Каринке нежность запредельная, а с Костика спрос больше, потому что парень.

Парень. Я сознательно запретил себе думать о будущем. Так проще, потому что, стоило заглянуть в глубину пиздеца, в которую себя загнал, и волосы на загривке дыбом становились. Разруливать надо как-то, а не получается. Не отрывается самолёт от взлётной полосы.

— Сама доберёшься, — говорю и иду к машине.

— Ну, кто бы сомневался! — летит в спину. — Может, мне Костику сказать, что папа долетался? Ну, а что ребёнку тебя ждать?

— А знаешь? — разворачиваюсь резко. — Если хочешь — так и скажи! Только я от него не отказывался и не собираюсь!

— И где ты видишь его в своей жизни?! — Окурок летит в лужу. Лялька презрительно улыбается: — Где-то между налаживанием отношений с семьёй и полётами?

— Я сам с ним поговорю.

Сам. Как объяснить четырёхлетке, что папа не самый правильный и честный, с трудом понимаю. Но может, Каринке объяснять не придётся, вот чьего осуждения дико боюсь.

— Прежде чем найдёшь удобное время в загруженном графике, позвони, может, мы будем заняты, — бросает Лялька и достаёт телефон — вызывать такси.

Надо что-то сказать. Надо, но слова не идут. Ради чего семью годами разрушал? Ради неё? Сплёвываю под ноги, сажусь в машину, завожу мотор. Фары освещают фигуру у входа в клуб. А ведь думал, что привязался к тебе, Лялечка, только бросаю без сожалений.

Карты раскрыты, теперь только на чистоту с Агатой. Только она домой не спешит. Стрелки ползут вверх, а её нет. Ночует с этим недомужиком с голубой внешностью? Что вообще в нём нашла? Волосы эти длинные, серьга в ухе, не удивлюсь, если татуировками забит сверху донизу. Агате такие никогда не нравились. Точно мне назло связалась. Решила новое попробовать. Моя Агата и другие. Жар проходит по телу. Да ну нахуй! Представлять в чужих руках не надо: видел, как они её лапали. Сука, надо было съездить по харе!

Расхаживаю по дому, постоянно смотрю на часы: второй час уже, она не охуела? Знает же, что я тут, что жду. И вот так, демонстративно показывает, что с другим? Нет, наверное, к Юльке поехала. Та наверняка в курсе. Точно, уехала к Юльке. Ага, перед тем как сосалась с другим. Явно на всё готовая была. Я бы не помешал — они уже в номерах бы кувыркались. А что, я мужика понимаю: красивая, холёная, сама на шею вешается. Сука, да не про Агату это!

Или про неё? Как хорошо её знаю? Кто даст гарантию, что эти годы не было у неё никого? Строит из себя невинность, а сама, может, годами рога наставляла. Нет. Нахуй, это точно не про неё. Не про неё, и всё тут. Видел же, какими глазами смотрела, как встречала. Лялька никогда так при встрече не светилась, а Агата…

Мычу в темноту. Мудак. Полчетвёртого, сегодня уже можно не ждать. А утром что, из-под другого мужика домой вернётся?

К рассвету в глаза как песка насыпало. Выпиваю неизвестно какую по счёту кружку кофе, во рту горчит, руки дрожат, мотор колотится о рёбра. Ключ в замке поворачивается в восемь, когда мозги перестают соображать.

Выхожу в коридор, подпираю косяк плечом, руки в карманы домашних штанов по запястья засовываю. Потому что чешется либо придушить, либо обнять. Но сперва всё же придушить.

— Нагулялась? — спрашиваю, когда она заходит. Усталая? Нет. Бодрая, выспалась явно, не то, что я. И смотрит холодно и пусто. От этой пустоты что-то неприятное внутри ворочается. Не смотрела так ни разу. Даже когда узнала всё и рассказала. Когда о разводе говорила так — пусто — не смотрела.

— Почему ты здесь? — разувается, обходит. Ловлю за плечо, разворачиваю и смотрю в глаза.

— А где я по-твоему должен быть?

— Со своей второй семьёй. Кстати, как хоть её зовут-то? Может, мне с ней пора подружиться и пироги вместе печь? Как ты любишь, с грибами.

Она пытается вырваться, а у меня планка падает. Пелена перед глазами, потому что чувствую чужой запах на её коже.

— Ты бы хоть помылась после чужого хуя, — цежу, а самого аж трясёт. Агата белеет, разом подтверждая догадку. Толкаю к стене, прижимаю телом, чтобы не вырвалась. — Вот она, цена твоей верности, да, Мась? Строишь из себя святую, а у самой постель от мужа остыть не успела. — Ладонь ложится на шею. — Ты с ним тут, в нашей постели, тоже кувыркалась? Когда только успела. Или он тебя по блату устроил?

Проталкиваю колено между ног, поднимаю вверх, с силой вжимаю между ног. Как представлю, что она их для него раздвигала, кровь кипит.

— А у тебя только так, да? — приглушённо говорит она. — По себе судишь?

— Что тут судить, Мась? — говорю ласково, большим пальцем вожу по подбородку. Он её целовал тут. Где ещё целовал? — Я своими глазами видел.

— Я тоже. — Агата смотрит прямо в глаза, и снова эта пустота знакомая. Страшная.

— Давай забудем, — шепчу и к губам. С силой, язык между её губ просунуть, целовать торопливо. Как я по ней соскучился! Обнимаю одной рукой, поворачиваю её голову, чтобы поцеловать глубже, когда ладони упираются в грудь. Агата с непривычной силой отталкивает, вытирает рот. Кривится.

— Не лезь ко мне. Никогда больше не лезь!

— Нацеловалась за ночь, да? Или, может, и насосалась от души?

Пощёчина заставляет голову мотнуться в сторону. В ушах звенит. А рука у Агаты, оказывается, тяжёлая. Хлопает дверь в спальню. Не могу сдержать дебильную улыбку: судя по реакции, ничего у них не было. Ещё не было точно. А значит, у меня есть все шансы. Лучше ругаться, чем демонстративно молчать. Такую Агату не видел ещё, она заводит до гула и тесноты в штанах. Сильная, уверенная в себе. И обязательно снова станет моей.