Развод в 45. Я не вернусь

Глава 4

Аплодисменты не смолкали. Маша сжала мою ладонь сильнее. Ее растерянный взгляд нашел мой. Она сникла, вжала голову в плечи.

Во мне поднялась неправильная, иррациональная злость на подругу.

Отвернулась от нее, чтобы не показывать, как я злюсь.

Зачем позвала? Зачем заставила пройти это унижение?

Хотела бы я узнать эту правду… вот так?

Если бы мне предложили выбор.

Не знаю. Но уже ничего было не переменить.

Я сидела в этом зале, смотрела на мужа, на его триумф…

И поневоле впитывала каждую деталь его лживого, гадкого, лоснящегося лица.

Чтобы намертво отпечаталось в памяти, чтобы вовек не забыть.

Хотя усилий для этого прилагать не пришлось.

Память такая стерва — она не щадит и сохраняет навсегда самые жуткие моменты. Да и как забудешь такое?

И будто этого было мало, судьба припасла для меня новый удар.

После очередной вспышки камеры телефона на сцену начал кто-то подниматься.

Алина…

Нет. Не может быть. Она же сказала…

Я позвала дочь поехать со мной на кладбище, но она пообещала, что съездит туда в другой раз. И я приняла это, не стала настаивать, моя девочка уже взрослая, и ей важно построить карьеру, к тому же я не хотела быть навязчивой.

И сердце будто пережало, сдавило, дышать стало больно, почти невозможно.

Моя девочка, моя Алина, которая должна была находиться на стажировке и бодро чирикала мне в трубку, как важно не пропустить ни единого дня.

Эта девочка легко поднялась на сцену, а затем полетела к отцу, нарядная, красивая, с большим букетом гладиолусов и гербер, чтобы поздравить с фальшивой победой.

Почтить его, а не меня, чтобы чествовать его, а не свою мать, о присутствии которой в зале она не подозревала.

Алексей улыбнулся, раскрыл объятия, она кинулась к нему.

Никто из них не знал, что я здесь, поэтому у меня была возможность увидеть всё без прикрас.

Своими глазами лицезреть то, что они хотели от меня скрыть.

Интересно…

Мысль мелькнула.

А на что они вообще рассчитывали?

Как они планировали вести себя дальше? Думали, я не узнаю? Надеялись, что информация до меня не дойдет? Странная самонадеянность. Или наглость? Может, им всё равно, что я узнаю? Но как же так? Я же не старый хлам, который можно засунуть в кладовку, а то и выкинуть.

Все смотрели на сцену, умилялись, восторгались, а меня проедала горечь.

Разве со мной так можно? За что? За что, родные?

Алина радостно вручила букет отцу, он важно ухмыльнулся, а она чуть приподнялась и чмокнула его в щеку. С гордостью, как победителя.

Такая взрослая, сияющая, красивая, но сейчас такая чужая, будто незнакомка.

У меня закололо в груди, желудок подпрыгивал, пальцы онемели.

А потом…

А потом она повернулась к Вере.

И тоже поцеловала ее в щеку, сказала ей что-то, они вместе засмеялась, разделяя общий радостный момент.

За новым взрывом аплодисментов своего стука сердца я уже не слышала.

Но знала, что оно стучит, как отбойный молоток.

Боже, что творится?

Я сидела и не понимала, как так вышло. И это моя дочь? Моя девочка, которая плакала у меня на плече, плохо сдав очередной экзамен, приговаривая:

— Мама, я вас позорю, надо мной все будут смеяться, но я пересдам, обещаю, пересдам! Хочу быть идеальной, как ты, самой умной! Ты же мне поможешь? Пожалуйста!

И я помогала. Мягко убеждала, что надо больше стараться. Что высшее образование — это очень важно. Алина получила красный диплом, устроилась в хорошую компанию, я очень гордилась своей девочкой.

Да я им всем помогала. Всех тащила. Со всем справлялась. Всё успевала.

А они? Не оценили.

Просто пользовались, как им удобно, потому что я позволяла.

Значит, Алина знала, что делает отец, знала, что он готовит.

Знала, и молчала. В лицо мне врала. Надеялась, что я не узнаю.

Лидочка на кладбище. Конечно! Лидочки нет, и ее можно использовать.

Можно ее забыть, не учитывать, похоронить можно.

Сердце билось уже где-то под горлом, сидеть на месте было невыносимо, хотелось подскочить и дернуться на сцену, чтобы заявить во всеуслышание:

— Это моя работа! Они не имеют права! Вас всех обманывают!

Но даже сейчас, даже в этот момент, я не представляла себе, что смогу повести себя так недостойно и опозорить нашу семью.

Тем более на сцену поднялся еще один человек.

Высокий, в дорогом костюме. Широкие плечи, уверенная походка, взгляд с прищуром. Я видела его раньше, мельком, и кажется, он присутствовал на паре семинаров. Супруг Веры и по совместительству — меценат, спонсор кафедры. Он финансировал программу научных стажировок, выделял гранты на исследовательские проекты. То есть... частично оплачивал и то, что я годами писала по ночам.

То, что Алексей и Вера сейчас выдавали за свой труд.

Вадим Фарофонов уверенно пожал руку Алексею, приобнял Веру за талию, подтянул за руку мальчика, тот вручил букет маме, она наклонилась и поцеловала сына в щеку.

Мой муж снова сжал микрофон.

— И, конечно, мы не можем не поблагодарить Вадима Романовича, — сказал он, повернувшись к мужу Веры. — Без его поддержки ни один из этих проектов не был бы реализован. Он финансировал исследования, открыл для наших студентов путь к зарубежным стажировкам, помог расширить наши границы. Благодарим за веру в науку. Зал снова зааплодировал. Кто-то даже поднялся.

А я сидела как прибитая, всё еще надеясь услышать хоть что-то о себе.

Но ни слова не было сказано обо мне. Ни намека.

Как будто меня не было.

Словно я тень или пустое место.

Выйти на сцену я так и не решилась. Скандал устраивать не стала.

Тихо поднялась, протиснулась к выходу, шагнула в сторону двери.

Маша тоже встала и пошла за мной. В пустом коридоре громко цокали ее каблуки, когда она спешила за мной, пытаясь заговорить.

— Лид... — только и выдохнула Маша, догоняя, но я ответила, глядя перед собой и не оборачиваясь:

— Не здесь, пойдем на кафедру.

Маша молча кивнула. Мы повернули в коридор, и я зашагала туда, где раньше проводила так много времени, но где после смерти мамы просто не могла находиться.

На кафедре было всё по-прежнему. Старые стеллажи, потертые шкафы, мой угол — чуть в тени, где всегда стоял ноутбук и лежала кипа бумаг, на которую я постоянно клала очки. Всё до боли знакомое, родное.

В кабинете было тихо, только за окном чуть накрапывал дождь. Маша прошла в кухонный закуток, достала из шкафчика чай, поставила воду. Всё делала молча, механически. Я же уселась на свое прежнее место — рядом с ее рабочим столом. Странно, но здесь ничего не изменилось, как будто я никуда не уходила.

— Я не знала, — заговорила Маша наконец, присаживаясь рядом со мной. — Лида, клянусь тебе, я не знала. До сегодняшнего дня. Я… я знала, что они общаются, что работают вместе… так тесно…

Я пыталась понять, что она говорит, в ее бессвязной речи не было смысла. Или же я просто не хотела верить, что помимо воровства моей работы существовала еще и измена мужа…

— Лида, я не знала, что делать… Может быть, я всё не так поняла, она же замужем…

— Маша…

— Что?

Я покачала головой, глядя на нее строго и серьезно.

Казалось, это я ее успокаиваю, а не она меня.

— Не надо. Я всё слышала. Когда шла в зал. Весь университет в курсе, что мой муж путается с этой Верой.

— Но как… Это же… — Маша от ужаса округлила глаза и прикрыла рот рукой. — Но ее муж… Он ей не простит этого, если они… Да нет, нет! Лид, он не мог, ничего же еще не подтверждено…

Чайник закипел, и Маша бросилась к нему, залила кипяток в заварку. Достала кружки, поставила одну передо мной. Вытащила какое-то печенье, конфеты. Я взяла кружку, но чай не пила, просто сидела, слепо глядя перед собой. Думая, что делать, как быть.

— Лид, ты не должна была уходить с кафедры. Не надо было. Понимаю, что тебе нужно было время оправиться, но посмотри, к чему всё это привело. Ты же всё равно тянула на себе управление. Я же знаю. Ты написала эту работу! А он…

Я продолжала молчать, не зная, как всё это переварить, а Машин трагический голос ничуть не помогал, но всё же я была рада, что она рядом. Что этот кошмар я проживаю не в одиночку.

— А Вера… — Маша откинулась на спинку стула, провела ладонью по лицу. — Я вообще в шоке. Замужняя женщина. Ребенок маленький. Муж богатый, на руках носит. Что ей еще надо? Она же всё потеряет! Ради простой интрижки…

Она внезапно замолчала, опустила глаза, на минуту воцарилась тишина.

— Ты… — она осеклась, услышав шум в коридоре.

Я тоже напрягла слух. Мое место было у окна, в углу, Рядом со мной стоял высокий стеллаж с методичками, закрывавший обзор от входа.

Почему меня и не заметили.

Сначала послышались шаги. Веселые, торопливые шаги. Послышался смех. Женский, звонкий вторил мужскому, басистому, такому родному и знакомому.

Вера ворвалась в кабинет первой. Раскрасневшаяся, с растрепанными волосами и, конечно же, с тем самым букетом, от моей дочери.

— Машенька, — весело воскликнула она. — У вас нет вазы? Цветы просто роскошные! А мы сейчас с Алексеем Дмитриевичем, Вадимом и Алишей едем в ресторан — будем отмечать! Ну как прошло выступление? Ты же видела? Это же фурор! Сумасшедший успех!

Сумасшедший — и правда.

Феноменальный просто.

Феерия лжи и предательства.