Рейс

Глава четырнадцатая РЯДОВОЙ ПОЛИТРУК

Черный блестящий муравей упорно карабкался вверх по сухой травинке. Травинку Алехин зажал в кулаке, лежа в копне сена и жмурясь на яркий свет полуденного солнца. На конце травинка обрывалась, но муравей настырно лез и лез вверх, словно там, на обрыве, была какая-то одному ему видимая цель.

Неподалеку две небольшие темные птицы взмывали в воздух и, сложив крылья, отвесно падали друг за дружкой, в нижней точке почти касаясь земли. Потом с криками взмывали вверх снова, чтобы вновь упасть. Птичий крик был почти не слышен за рокотом моторов, доносившимся от шоссе. Там шла и шла бесконечная колонна бронетранспортеров, танков, «Градов», самоходных пушек и зеленых грузовиков с кузовами, покрытыми серым брезентом. Пыль стояла столбом. Сухой ветер подхватывал ее в небо узкими спиралями мини-смерчей и относил в бескрайнее поле.

Украинская граница начиналась километрах в двадцати. Туда и направлялась колонна. Алехин и его спутники решили остановиться. Переждать. Больше не было сил глотать пыль. Колонну было все равно не обогнать, и чтобы не задохнуться — лучше пропустить и дать ей уйти подальше. Решили, что пары часов хватит. К тому же у «Патриота» приспустило правое переднее колесо. Отъехали по ухабистой грунтовой дороге к лесополосе, куда не долетала пыль с трассы. Расположились в прозрачной тени жиденьких березок, раскурочив ближайшую копну, чтобы удобней было присесть и полежать.

Рыбников молча и сосредоточенно менял колесо. От помощи Алехина он отказался. Писатель Захаров ходил взад-вперед по бровке лесополосы, ни на секунду не прекращая своего бесконечного монолога. Никто не задавал ему вопросов, а он все говорил и говорил, словно всю жизнь до этого молчал. Не столько даже говорил, сколько старался перекричать рев колонны. Поскольку Рыбников был занят, монолог в основном был обращен к Алехину, который сосредоточенно разглядывал муравья на травинке и держался из последних сил, чтобы не откинуться на спину и не уснуть под монотонный дорожный гул и обрывки фраз, которые мог разобрать. Он не хотел обидеть писателя невниманием и время от времени кивал, давно уже потеряв нить его рассуждений.

— Я мог бы что-то придумать про свои иллюзии, чтобы показаться более рефлексирующим и повысить степень доверия к себе, — кричал Захаров, не обращая внимания на то, слушают его Алехин с Рыбниковым или нет. — Но я, когда перечитывал свои тексты, написанные до Майдана и во время Майдана, ясно понял — у меня не было никаких иллюзий. Я сразу понял и беспристрастно сообщил читателям, что: а) на Украине назревает гражданская война; б) поход Украины в Европу будет провален; в) закваска у «антикоррупционной» борьбы украинского народа в целом русофобская — они ведут себя так, словно все их проблемы им завезли из России. В то время как мы им никаких проблем не завозили и вообще не очень обращали внимания на то, что там у них происходит.

Писатель был невысокого роста. Круглый, с двумя мясистыми подбородками. Он все время сморкался в носовой платок, глотал пригоршнями какие-то таблетки и протирал тем же платком круглые очки и красную блестящую лысину. Под носом у него торчали ухоженные усы щеточкой. Время от времени он пощипывал их левой рукой, когда она была свободна. Большую часть времени писатель жестикулировал ею — широкими волнообразными движениями, в такт своим размышлениям о судьбах страны, народа, литературы и по национальному вопросу. Новенькая, хоть и выгоревшая на солнце камуфляжная американская военная форма сидела на нем так плотно, что казалось, она вот-вот разойдется по швам.

Алехин был несказанно счастлив, когда они, наконец, остановились на непредвиденный привал. Кондиционер в «Патриоте» совсем не тянул. Вдоль военной колонны они ехали не меньше часа. Окна пришлось держать закрытыми из-за оглушающего рева моторов и сплошной пылевой и выхлопной завесы. В жизни Алехина путешествия бывали и пострашнее и потруднее. Но в этот раз его не столько утомила сама дорога, сколько нескончаемый словесный понос политрука. Захаров ехал в действующую, как он выразился, армию русского мира не только как писатель, но и как «почетный политрук» одного из ее добровольческих батальонов. Алехин молча завидовал Рыбникову, а тот молча вел машину. Писатель и Алехин расположились сзади. Политрук в сопровождении капитана Рыбникова и подполковника Алехина ехал на фронт не с пустыми руками. Весь проем переднего пассажирского сиденья, часть салона сзади и багажник были под завязку забиты автоматами, цинками с патронами, бронежилетами, гранатометами, деревянными ящиками с похожими на незрелые ананасы осколочными гранатами Ф-1, аккуратно, как елочные игрушки, разложенными по ячейкам. Среди всей этой разношерстной и разнокалиберной амуниции, способной на время вооружить и оснастить партизанский отряд какого-нибудь неистового Че Гевары, был даже пулемет — ПКМ. Алехин на секунду представил Захарова на тачанке и с пулеметом и улыбнулся в первый раз за день. При всей своей неистовости политрук на пламенного экспортера революции не тянул. Гораздо больше он напоминал Алехину киношный образ генерального секретаря госбезопасности, отчима советской ядерной бомбы, Героя Социалистического Труда, маршала Советского Союза, изменника родины и английского шпиона Лаврентия Павловича Берия.

Писатель сидел, плотно прижавшись к Алехину своим пропотевшим, жирным боком, астматически дышал, как карп на прилавке магазина «Живая рыба», и, наклонившись вполоборота вперед, беспрестанно что-то говорил, брызжа слюной прямо ему в лицо. От писателя пахло, как спел один бард о проводнике в поезде, «пивом, носками, табаком, грязным полом», плюс — перегаром, одеколоном и давно нечищеными зубами.

Платону Захарову было лет сорок — сорок пять, что по российским меркам позволяло отнести его к разряду «молодых литераторов». Но писателем он был чрезвычайно плодовитым. Писал исключительно военные боевики. На злобу дня. Благо, тема войны в России последний десяток лет вновь стала востребованной. Это была его очередная командировка на войну. До недавнего времени во всех своих боевых приключениях Захаров скромно именовал себя «простым солдатом родины», которая позвала в поход. И вот теперь повысил себя чином сразу через несколько званий.

Менее популярные литераторы с брезгливой завистью величали его между собой «соловьем Генштаба». Его четыре романа о Чеченской войне — «Ведь это наши горы!», «Смерть на Минутке», «Двадцать пятая рота» и «Грозовой перевал» — стали бестселлерами и разошлись миллионными тиражами. По двум из них были сняты телесериалы, завоевавшие высокие рейтинги. Однако серьезные издательства его сторонились. Почетный президент Русского Ордена Вселенских Хоругвеносцев Захаров слыл пещерным антисемитом, ксенофобом, гомофобом, сексистом, сталинистом и православным радикалом. Литературный истэблишмент — критики и братья по цеху — также обходили его творчество стороной, относясь к нему, как к покойнику, о котором — или хорошо, или ничего. Хорошего о нем ни один авторитетный критик не мог из себя выдавить ни строки даже за большие деньги, ругать же Захарова никто из них тоже не хотел, боясь накликать на себя гнев его многочисленных сектантов-поклонников. По тиражам и народной популярности Захаров в России на сегодня был писателем Номер Один, и критикам приходилось с этим считаться. И молчать в тряпочку.

Лет пять назад боевой генерал, ветеран-инвалид Афганской войны, Герой России и президент одной северокавказской республики Магомед Магомедович Магомедов лично подал иск в суд, требуя изъять из блокбастера «Кавказский разлом», снятого по сценарию Захарова, эпизод с фразой «Не брат я тебе, гнида черножопая!». Также генерал-президент требовал удовлетворения миллионного морального ущерба жителям республики, эмоционально пострадавшим в результате просмотра этого «расистского беспредела».

Процесс был публичный и громкий до чрезвычайности. Магомедов его проиграл. Захарова защищал Плевако современной российской адвокатуры — Генрих Водорезов, высокий, седой как лунь и похожий сразу на всех американских президентов на долларовых купюрах, вместе взятых. Баритоном оперного певца Водорезов убедительно доказал суду, что отвратительную фразу в сценарии Захарова произносит отрицательный герой, ксенофоб и злодей, которого через семь эпизодов все равно убивают, и что уважаемый Магомед Магомедович и его соплеменники «просто не досмотрели кино до конца». Магомедов, лично присутствовавший при оглашении, воспринял приговор как оскорбление его ветеранской чести и достоинства. В течение короткого времени на Захарова было совершено четыре покушения, и он чудом остался жив, расширив свою читательскую аудиторию на весь русский мир — так теперь было принято именовать в России страны ближнего и дальнего зарубежья, в которых имелась хоть какая-то русскоязычная диаспора. А Магомедова вскоре отправили в отставку со своего поста указом президента — в связи с утратой доверия.

Обо всех этих перипетиях и этапах боевого пути «соловья Генштаба», равно как и о его творчестве, Алехин не имел ни малейшего понятия, пока Рыбников не раскрыл ему глаза.

Вечером предыдущего дня он неожиданно встретился с Рыбниковым в холле отеля. Тот сидел за журнальным столиком и листал какой-то рекламный проспект.

— Жданов! Как хорошо, что я тебя нашел! — вскочил и бросился к нему Рыбников, словно они были давнишними друзьями. — Как у тебя дела с военным билетом?

— Выслали, — коротко ответил несколько ошеломленный Алехин. — Сказали, послезавтра доставят. Заказным письмом. А как вы меня нашли, Иван Федотович?

— Давай просто — Ваня и на «ты», ладно? — Рыбников крепко похлопал Алехина-Жданова по обоим плечам. — Я тебе звонил. Телефон отключен. Потом вычислил, где ты мог остановиться. Ростов — город маленький.

— Хорошо, Иван. Чем могу быть полезен? Может, кофе, чай? Или что покрепче?

— Я заказал себе бутылочку холодной минералки. Сейчас принесут. Садись пока, — Рыбников уселся обратно в свое кресло. — Есть дело на сто тыщ.

Алехин присел рядом на диван. Официант принес воду и один бокал. Рыбников налил его до краев, передал Алехину, а сам одним глотком из горлышка осушил запотевшую бутылку «Боржоми», выдохнул газы сквозь ноздри и попросил не успевшего далеко уйти официанта принести еще пару бутылок и второй бокал.

Конечно, Рыбников не мог до него дозвониться. Алехин выкинул симку после встречи с Гитлером. Если Рыбников лично заявился к нему в отель, значит, есть на то причина. Рыбников, человек военный и прямой, капитан связи в отставке, объяснил Алехину, что в Ростов приехал «выдающийся писатель земли Русской» Платон Захаров. Приехал для того, чтобы дальше отправиться — в Донецк, в штаб Белкина. Его там знают и всегда готовы встретить как родного. Белкин — его давнишний друг. Но Захаров — человек скромный, не хочет шума, фанфар и прочего. Его просто нужно доставить на место и как можно быстрее. Он не хочет, чтобы ему, как генералу или президенту, высылали охрану, «типа, отрывали военнослужащих добровольцев от дела». Поэтому и намеревается сделать Белкину сюрприз — приехать неожиданно к старому товарищу, «свалиться как снег на голову в летний зной».

— Между нами, он не хочет, чтобы Белкин заранее сооружал для него потемкинскую деревню, — сказал Рыбников.

— В смысле? — не понял Алехин.

— В апреле, еще в Слонявске, вместо фронта Белкин — из лучших побуждений, конечно, заботясь о безопасности Захарова, — отправил его с охраной на мирную окраину, где два подразделения белкинских ополченцев, которых тот привез с собой из Крыма, разыграли Куликовскую битву. Специально для писателя, представляешь? В результате взрывом был разрушен частный дом. Под завалом погибло два бойца. Четверо ранены.

— И?

— Захаров не дурак. Он бывал на реальной войне. В Чечне. На вокзале в Грозном попал в окружение. Отстреливался наравне со всеми до последнего патрона, пока подмога не пришла, был ранен. В госпитале провалялся пару недель… В общем, он сразу просек, что ему туфту впаривают, но, чтобы не обижать Белкина, ничего не сказал. Теперь он хочет настоящей войны. С кровью и мясом, как у него в книгах. Читал «Грозовой перевал»?

— Нет.

— А «Смерть на Минутке»? Или «Русские люди с длинными стволами»?

— Если честно, я вообще мало читаю. И никогда о таком писателе не слышал.

— Хорошо. Ты только ему так не скажи. До утра время есть, почитай в Интернете про него. Типа, краткое содержание и все такое.

— До утра? Зачем?

— А затем, что ты едешь со мной, то есть с нами.

— Куда? С кем?

— Ты мне сразу понравился, Жданов. Вижу, ты парень настоящий. Я сопровождаю писателя в Донецк. Мне нужен еще один человек.

— А как же военный билет?

— С Захаровым и его документами нас ни ФСБ, ни погранцы фильтровать не будут. Прямым ходом к Белкину, а там, на месте, он тебя определит. Ну как? По рукам?

— Я могу подумать?

— Нет. Стартуем в пять утра. По холодку. Ты машину водишь?

— Да, конечно.

— Отлично. В два руля поедем.

— На чем?

— «Патриот». «Уазик». Самая подходящая машинка. Хоть по полю, хоть по лесу. До Донецка дорога — песня. С «Макаровым», «Калашниковым» обходиться умеешь?

— На раз.

— Отлично! Вот тебе обмундирование, — Рыбников протянул Алехину увесистый пакет, из которого торчал рукав камуфляжной серо-зеленой формы. — Вроде твой размер. Не подойдет, на месте разберемся. Но лучше ехать в форме. Броник, каску и оружие получишь завтра. Жду тебя в штабе в четыре сорок пять. Ты там был — где базарили с Николаичем. Эфэсбэшники подгоняют свой автобусик к полшестого, поэтому мы должны успеть выехать до их приезда. Писатель, конечно, отбрешется за нас, если какие сложности возникнут, но… зачем лишние хлопоты?

Они допили «Боржоми» и расстались, как старые друзья.

Алехин ехал на войну. Чужую войну. Он сам толком не понимал, зачем. Но что-то внутри гнало его туда. Хотя бы взглянуть… на поле… где они… Ком в горле не давал ему дышать. Целую минуту не мог разжать стиснутые челюсти.

В 2000 году в составе отдельной сводной бригады спецназа Внутренних войск он провел три месяца в Грозном. В самом пекле. Через Чечню так или иначе прошли все российские менты. Как опера́. Или как пушечное мясо. Людей не хватало. В топку были брошены все. Антон, пользуясь своим блатом на Мытной, вовремя вытащил его оттуда — спас ему жизнь. После его отъезда полбригады полегло под Веденом — колонна попала в засаду.

«Эх, Антон, Антон… Зачем ты меня спасал? — в который раз за последние три года Алехин мысленно задал этот вопрос Слуцкому. И сам же на него ответил: — Чтобы потом убить».

Несмотря на все, что случилось, Сергей скучал по другу и вспоминал о нем немногим реже, чем о жене и дочках. Значит, опять война. Все повторяется, только… Только теперь его дома никто не ждет. Да и никакого дома у него теперь нет.

Алехин был прав насчет «дома, которого нет», а вот о том, что его никто не ждал, — ошибался. Через два часа после того, как писатель, Рыбников и он сам отправились на войну, в ростовском аэропорту из самолета, прибывшего из Москвы, вышли два не совсем неприметных пассажира. Их задача была — доставить Алехина в Москву «живым или полуживым» во что бы то ни стало. Два бандита, Петя Лысовик и Павлик Гарькавый, были одними из лучших бойцов в синдикате Книжника. Оба родом с Восточной Украины, из Харькова и Днепропетровска, оба в начале своей карьеры отслужили в армии и потом подались в Подмосковье «строить москалям дачи». Работали полгода, пока не решили ограбить ювелирный магазин в Истре. Там их и взяли с поличным. Через год на зоне огромного, как Кинг-Конг, Петра, которого блатные обломать не смогли, как ни старались, взял под свою опеку Книжник. Вскоре Петр обзавелся погонялом Боксер и стал его персональным телохранителем.

Откинувшись с зоны, Петя-Боксер остался в команде Книжника в Москве и с разрешения хозяина пригласил к себе Гарькавого, который к этому времени тоже успел откинуться и уехать домой в Днепропетровск. Через пару лет Петр и Павел (погоняло — Айртон) стали лучшими бойцами, или хитменами синдиката, как их на американский манер называл Книжник-Джуниор. Книжник доверял парочке самые крутые дела — похищения и ликвидации. Хотя последнего Книжник старался избегать. Никто в банде Книжника, да и в московском уголовном мире в целом, не мог в предельно короткий срок разработать, похитить и оттранспортировать объект лучше, чем неразлучные Боксер и Айртон.

Вот и в этот раз Книжник поручил самое главное дело последних лет жизни этим ребятам. Оба хорошо знали регион, не раз бывали в Ростове, Донецке и Луганске. Свободно изъяснялись на суржике, имели по два паспорта — российский и украинский — на всякий случай. Украинское законодательство запрещает двойное гражданство. Но где преступники и где закон? Эти две почти что параллельные прямые сходятся только в суде. Если Боксеру с Айртоном и было суждено попасть туда снова, то уж точно не за лишний паспорт.

Багажа у них с собой не было. В зале прилета их, как официальную делегацию, встречал лично «вор в законе» Ричмонд Беленький, который в свое время, по слухам, что-то проиграл Книжнику на зоне в карты. Никто толком не знал — что. Понятно было, что скорее чью-то жизнь, чем миску баланды. В общем, остался должен.

Ричмонд пожал бандитам руки, пожелал удачи и отправил со своим шофером в черном «мерсе» с тонированными стеклами «на малину» по указанному ими адресу. В машине они получили от водителя по комплекту ТТ со сбитыми номерами и с двумя обоймами к каждому. Ровно через сорок четыре минуты машина остановилась у дома номер 41/66 по улице Ленина, где в Ростове-на-Дону проживал Гитлер. Два шкафа, один высокий прямоугольный, второй короткий и квадратный, в серых с искоркой костюмах, белых рубашках навыпуск и черных начищенных ботинках, вышли из машины и набрали на домофоне номер 336.

Гитлер стоял у кухонного окна своей двухкомнатной малогабаритной квартиры на четвертом этаже. Он видел, как к дому подъехал «Мерседес». Видел, как вышли из него двое в сером. До того как запиликал звонок домофона успел подумать, что черный цвет был бы более «в тему». Перекрестился, подошел к двери и нажал кнопку. Пока слушал грохот приближающегося лифта, перекрестился еще раз.

— Господи, прости грешного раба твоего, — прошептал Гитлер, стоя на пороге открытой двери.

Алехин приехал на место сбора на десять минут раньше назначенного. Форма ему подошла. Вечером, после ухода Рыбникова, он купил в соседнем с отелем спортивном магазине объемистый ранец-рюкзак, куда положил все необходимое. Как они с Антоном шутили в молодости — джентльменский набор: джины́-часы-трусы. Смену белья, носки, медикаменты из ближайшей аптеки. Пару бутылок воды.

— Сидит как влитая! — обрадовался Рыбников, увидев его в обновке. — Сейчас продолжим экипировку. Начнем с личного оружия. Садись в машину.

Иван влез на водительское сиденье, пригласил Алехина сесть сзади и, обернувшись, вручил ему новенький «Макаров» с четырьмя магазинами.

— Проверь машинку, пока писателя не подвезли, — коротко сказал он.

Алехин взял ПМ в руку, щелчком вытащил обойму. Положил ее на сиденье рядом с остальными тремя. Снял затвор с предохранителя. Огляделся. Убедился, что улица пуста, взвел затвор, высунул руку в окно, направил ствол вверх и нажал спусковой крючок. После сухого щелчка поставил затвор на предохранитель, ударом ладони вставил обойму в пистолет и убрал его вместе с магазинами в объемистый карман рюкзака на молнии. Проверил ход застежки туда-сюда. Убедился, что все работает, и вспомнил, как он взял ПМ в руки в первый раз.

Осенью 1995 года Алехина отправили в Челябинскую межобластную школу милиции — что-то вроде crash-course[45] для новых офицеров с высшим, но техническим образованием. Он навсегда запомнил первое занятие в оружейке. Пожилой майор с усталым безразличным лицом обратился ко всем курсантам со словами:

— Вы ведь все знаете про Тринадцатую, так называемую красную, колонию в Нижнем Тагиле? И наверняка знаете, что примерно половина из отбывающих там наказание ментов сидят за незаконное применение оружия. Так вот, слушайте внимательно — там нет и никогда не было ни одного осужденного за неприменение! Не надо это записывать, просто запомните: пистолет — ваш лютый враг! Его можно тупо потерять. Можно забыть на подоконнике, посрав в общественном туалете. Его у вас может украсть товарищ по службе, чтобы занять вашу должность. Помните: залетев в притон без пистолета, вы можете получить п…ды, а расстреляв там обойму — срок. Начнем с предохранителя…

По логике челябинского майора выходило, что Алехин должен был навечно поселиться в Тринадцатой колонии. И произойти это должно было еще девятнадцать лет назад — после того как он в запале пролил первую кровь, пристрелив сразу пятерых, когда спасал Гитлера в лесу под Ебургом. Ну ладно, что было, то было. Что касается Гитлера, то он позвонит ему сегодня с дороги, чтобы не будить сейчас, и попросит попридержать билет до следующего раза. Уходя из отеля, он вложил оставшуюся часть денег за липу в конверт, заклеил и оставил на ресепшене. На имя Адольфа. Алехин не любил оставаться в долгу.

Между тем привезли писателя. Из въехавшей во двор темно-синей «Шкоды» выкатился круглый, как колобок, бритый тип в камуфляже с гитлеровскими усиками под носом, в три прыжка преодолел расстояние между машинами, рванул ручку задней двери и плюхнулся на заднее сиденье рядом с Алехиным.

В машине, после знакомства, писатель попросил обращаться к нему на «ты» и не обращать внимания на его статус.

— Да, на войне я политрук, — заявил он. — Просто рядовой политрук Захаров. Такой же защитник отечества, как и вы. Зовите меня просто — политрук Захаров. Или Платон.

Лида принесла вместе с ужином очень плохую весть. Виталик Крючков, командир его дивизиона, скончался ночью в госпитале на Ленина от тяжелого отравления. Три дня в коме. Ни слова не сказал. Картинка вырисовывается та еще. Ребят из расчета Курочкина взорвали в первый день. ЧП на учениях. Непроизвольный подрыв боеприпаса. Какой, на хер, непроизвольный? Какие, на хер, учения? Взорвали пацанов, и концы в воду! Если все так и есть, как он думает, то следующим в траурном списке станет он, Герой России, подполковник Георгий Горовой, командир 329-й зенитно-ракетной бригады ПВО Сухопутных войск Российской Федерации.

Подполковник, одетый в синий шерстяной спортивный костюм с коленями-парашютами, пальцами извлек из пол-литровой банки последний соленый огурец. Огурец не хрустел. Нужно было банку на ночь в холодильник поставить. Да все равно не помогло бы — свет отключили. Только к утру дали. Сжевав огурец, Горовой запил его рассолом прямо из банки. Походил по предбаннику туда-сюда. Увидел, что за окном начинает темнеть, открыл дверь, вышел из прохладной бани в удушливую вечернюю жару, сел на ступеньки и обхватил голову руками.

Мысленно он ругал себя последними словами. Как он мог на это пойти? Как он мог согласиться? Трус! Идиот! Мудило! Дебил! В какой-то момент он даже застонал, не в силах больше выносить безвыходность своего положения. Потом мысленно ухватился за то, что спас жену с дочерью, и перестал беспомощно тонуть в своем горе. Главное, что они в безопасности. Татьяна с Машенькой уехали еще в конце июня в Литву к ее сестре Лане. Та замужем за литовцем. У них свой дом в Ниде, лошади, катер, сосны, белые грибы. Таня каждое лето ездит к ней. А ему нельзя. Невыездной.

Жора был не против ежегодных поездок Тани. Иначе он бы не проводил дней и ночей с Лидой, медсестрой из госпиталя. Все сплетничали за спиной, что у него шуры-муры с Люсей из штаба. И ни единая душа не знала, что у него роман с Лидой. Таня ревновала его к одной, а он спал с другой. И алиби на месте, и совесть чиста. Лида была разведенная, без детей. Горовой — ходок со стажем. Для Лиды он даже завел отдельный телефон с SIM-картой на ее имя, чтобы жена ненароком не поймала его на такой ерунде. Вот и пригодилась конспирация. Нежданно-негаданно.

Это его пока и спасало. А то лежал бы сейчас в морге, как Виталик, постаревший за три дня лет на тридцать, со слезшей, как у змеи при линьке, желтой кожей и выпавшими волосами. В палату к нему никого не пускали, даже жену. Та в коридоре день и ночь рыдала, убивалась, рассказала Лида. В городке (они все жили в военном городке рядом с поселком Маршала Жукова) был объявлен траур. «Погибший на учениях» расчет из второго дивизиона хоронили всей частью.

Теперь только один Горовой знал, что это за учения. Он был уверен, что его уже ищут и рано или поздно найдут. Он не мог оставаться на одном месте. Не мог рисковать Лидой. Перед тем как выкинуть в речку Сейм телефон, он позвонил Тане, сказал, чтобы не волновалась за него. Мол, уезжает в командировку, но возникли чрезвычайные обстоятельства, и они с дочкой ни в коем случае не должны возвращаться в Россию. Он потом все объяснит.

— Не переживай и никому не звони, — сказал, почти прокричал он в трубку, когда Таня начала рыдать. — Я сам буду звонить. Я люблю вас. Все будет хорошо.

У Лиды была дача в Сахаровке. Осталась ей от родителей. Туда он и доехал общественным транспортом в тот же вечер, отдав кошку Мусю на попечение жене прапорщика Исакова, которая обожала детей и зверей и ухаживала за Мусей, когда Таня была у сестры, а он на дежурстве. Взял все деньги, что были дома, документы, Танины драгоценности — два золотых кольца, цепочку и три пары серег с камешками. Сунул в сумку пистолет без кобуры с тремя снаряженными магазинами и ушел из дому. Похоже, что навсегда.

Горовой был плотным, пышущим здоровьем мужиком сорока четырех лет. Год до пенсии по выслуге лет. Они собирались с Таней уехать к ее родителям в Крым. Теперь это было просто, потому что Крым наш, российский. У них был там огромный дом, доставшийся еще от выселенных татар, правда, не на побережье, а в получасе езды до моря, в Старом Крыму. Так назывался поселок. Места — красоты неописуемой. Рядом лес вперемешку с маковыми полями. В лесу — старинный армянский монастырь. Последний раз они там были год назад. В августе, когда Таня с Машенькой вернулись из очередной поездки в Прибалтику. И в этом августе, через неделю, собирались поехать туда. Но жизнь распорядилась иначе. А так мечтали посидеть под тенью столетнего грецкого ореха во дворе, поесть особенных крымских помидоров — «дамских пальчиков» с огорода, которые даже без соли безумно вкусные, словно уже под маринадом. Прогуляться пешком до плато в Планерском, заглянуть в монастырь. Поваляться на пляже в Коктебеле.

Горовой снова задрожал от ужаса и отчаяния. И что сказать Лиде? Она уже волноваться начала, не понимает, что происходит. А он ее все завтраками кормит. Мол, завтра все объяснит. У него от переживаний волосы дыбом встают вместо члена, который, наоборот, три дня ни на что не реагирует, что тоже Лиду настораживать должно. Раньше ведь по два-три раза в день «это самое».

— Ты что, Горовой, виагру какую-нибудь принимаешь? — смеялась она. — Ты ж меня уже до полусмерти затрахал, любимый мой, сладкий, золотце мое, — и опять начинала сама к нему приставать.

Ох, и злое…учая девка досталась, думал он. Сама кого угодно затрахает до «мама-не-горюй». А теперь — все, карантин и караул. Никакой виагрой не поднимешь. А ведь стоял, как боже мой, как «Бук М 1–2» на боевом дежурстве…

Горовой понял, что если сейчас не успокоится, то у него просто лопнет башка. Хоть в петлю лезь! Он зашел в дом, достал из прикроватной тумбочки пистолет. Повертел в руках. Приставил к виску, посмотрел на себя в зеркало, вставил дуло в рот, закашлялся и, матерясь, швырнул оружие на пол.

Он ведь сразу понял, что дело швах, когда начальник войск ПВО приехал. Генерал-лейтенант Троекуров. Он всего один раз в жизни его раньше видел. На штабных учениях. До этого по всем вопросам общался с командующим армией. А тут — через голову. Приезжает без звонка, без предупреждения. Запирается с ним в штабе. И начинается — х…е-мое, мотня в пользу бедных. В конце концов разобрались с задачей, с датой, со временем, с «коридором».

У Троекурова выходит — боевое задание, у Горового — херня ка-кая-то непонятная. Десять тысяч метров — это вообще, б…дь, гражданский эшелон. Какие, на х…й, ВСУ?! Они вообще боятся бумажный самолетик запустить, после того как зенитчики из 53-й бригады «Вербами» их транспортники и вертушки «поприземляли». Там вообще ни одна б…дь не летает, кроме гражданских бортов. И то не ниже девяти пятьсот.

— Георгий Семенович, вся надежда на вас, — тупо глядя в карту Украины на столе, сказал Троекуров. — Секретное правительственное задание.

Последняя фраза Горовому очень не понравилась.

— Зенитно-ракетный комплекс «Бук М 1–2» предназначен для противовоздушной обороны войсковых группировок и объектов, — начал тупить комбриг. — Он используется для поражения самолетов армейской, оперативно-тактической и стратегической авиации, вертолетов огневой поддержки, крылатых ракет и дистанционно управляемых беспилотных летательных аппаратов.

— Ты что, Горовой, ваньку валяешь? — повысил голос генерал, но спохватился, посмотрел на запертую дверь, потом поднялся, подошел к окну и сам закрыл форточку. — Да, гражданский коридор! Я и без тебя знаю, умник хренов! И борт будет гражданский. Только с виду. Внутри там американское высокоточное вооружение. Целый самолет вооружения. В результате его использования погибнут тысячи наших солдат. Наши танки, как спичечные коробки, гореть будут. Как в Ираке. Ты этого хочешь?

— Я понимаю, товарищ генерал, — угрюмо возразил Горовой. — А почему мои ребята должны это делать? Там, под Ростовом, двадцать вторая, двадцать седьмая бригады есть. Под Таганрогом — тридцать четвертая. Почему мои?

— Потому что ты, Горовой, самый лучший, — взбодрился генерал. — Кто отличился при контрольных пусках весной? Пушкин? Тухачевский? Кто одной ракетой сбил маневрирующую мишень типа «Стриж» в сложной помеховой обстановке? Шесть расчетов стреляли, а попал только ты! Одной ракетой на высоте десять тысяч! На дальности тридцать два килóметра! Как в игольное ушко, б…дь!

— Не одной, товарищ генерал, а двумя, — посчитал нужным поправить начальника Горовой.

Лесть даже в самой сложной обстановке играла с военными злые шутки. Они не привыкли, чтобы их хвалили. Тем более так откровенно.

— Вторая уже по обломкам пришлась! — Троекуров стукнул кулаком по столу так, что латунная пепельница подпрыгнула и брякнулась на пол.

Кучка окурков рассыпалась на лакированном паркете вокруг нее, как солнечные лучики, выложенные ребенком маленькими узенькими камушками вокруг круглого большого голыша на пляжном песке. Горовой вспомнил о скорой поездке в Крым и немножко успокоился.

— Что ж? Целый комплекс выдвигать? — спросил вдруг Горовой, сам не зная, почему и как это вышло. Он просто хотел поскорее закончить этот дурной разговор и выйти из душной комнаты, не догадываясь, что уже сдался.

— Что ты имеешь в виду? — Троекуров сменил тон на деловой.

— Машину командного пункта, — начал перечислять подполковник, — СОЦ, СОУ и ПЗУ.

— Зачем? — усмехнулся генерал. — Мы же не войну объявляем. Эшелон, азимут, дата, время до минуты — все расписано по ноткам. Играй, не хочу. Тебе нужно будет одну ракету пустить, максимум две. И домой. ПЗУ вам хватит с головой. Ну, повезете четыре ракеты на всякий случай. Да, ты ведь в отпуск собрался, я слышал? В Крымнаш?

Горовой криво ухмыльнулся. Естественно засмеяться у него не получилось. «Слышал ты, ага, — подумал он. — Ты обо мне, вообще, когда узнал? Вот ведь, суки, обложили…»

— Хорошо, — подполковник постарался сказать это настолько твердо, насколько мог. — Мне самому расчет подбирать, или как?

— Дык мы ж вроде договорились, — генерал достал из кармана очечник, надел очки в роговой оправе, перетянутые узким кусочком скотча в соединении правой дужки. Потом из другого кармана выудил листочек и развернул его, продолжая говорить себе под нос: — Поедут твои ворошиловские стрелки, которые «Стрижа» сбили. Как их там? Ага, вот: Курочкин, Федулов и Картавов. И Калужин тоже.

— Калужинов, — поправил подполковник, поняв, что теперь уже не отвертеться. — Товарищ генерал-лейтенант, мне нужен приказ.

— Ты его получил. Нет?

— Я имею в виду письменный приказ. С указанием координат стартовой позиции и эшелона цели и всем остальным.

— Горовой, — генерал снял очки и внимательно посмотрел на комбрига, — я чего-то не догоняю. Ты слышал о такой штуке, которая называется военной тайной?

— Что-то слышал, — немного осмелев, ответил подполковник. — Мы просто засунем приказ в сейф, и все. Из кабинета никуда не денется.

— Если бы Жуков каждый раз требовал у Сталина письменные приказы, мы сейчас с тобой служили бы в Вермахте. Это в лучшем случае.

— Не самый худший вариант, — ухватившись за шутку, постарался перевести разговор Горовой, хоть и понимал, что загнан в угол. — Может, зарплата была бы поприличней.

— А зарплата начальника моего штаба тебя не устроит? — хитро сощурился генерал. — Пирогов на пенсию собрался. Должность, да, ответственная. Но ведь генеральская. Звездочки, опять же, другие. Сначала три, а потом, глядишь, — одна, да побольше.

— Вы мне предлагаете новую должность? — прямо спросил Горовой.

— Предлагаю, — прямо ответил Троекуров.

— Мне нужен письменный приказ, — не купился Горовой.

— О твоем назначении?

— О боевом задании.

— А ты знаешь, что это не мой приказ? — глаза генерала округлились, словно невидимые руки мгновенно вставили ему удивленные линзы. — Это его приказ.

— Чей — его?

— Его! — генерал показал глазами на потолок.

— Министра?

— Бери выше.

— Куда ж выше? — продолжал валять ваньку Горовой.

— Короче, подполковник, — Троекуров снял очки и начал укладывать их в очечник, — я хотел по-хорошему. Не выходит у нас. Ты отказываешься выполнять личный приказ верховного? Я тебя правильно понял? Сдавай дела и дуй в Крым. Только смотри, одно слово о нашем разговоре — и…

— Верховный вам лично дал приказ? — спросил Горовой, глядя куда-то мимо Троекурова, словно за спиной генерала возникла вдруг какая-то новая фигура.

— Нет, передал с нарочным, — попробовал съязвить генерал. Но у него не очень выходило. — Под расписку в журнале. Что ты как курсант, в самом деле?!

Троекуров уже начал уставать от этого разговора. Он был совсем не дурак и понимал, что приказ — действительно идиотский (это на языке гражданских).

— Хорошо, я согласен, — Горовой встал и начал разминать ноги, сгибая и разгибая их в коленях.

— Что, затекают коленки-то? — по-отечески спросил генерал.

— Да, и поясница что-то дурака начала валять, — осознав, что проиграл, успокоился подполковник. — Старость не радость.

— Не переживай. Выполнишь задание, слетаешь ко мне на недельку в Москву. Я тебя за ручку свожу к полковнику Сергею Федоровичу Глушакову, начальнику лаборатории рефлексотерапии в Мандрыко. Он тебя за один сеанс на ноги поставит. Ноги будут, как у жеребца. Про спину забудешь. И х…й будет стоять, как у Гагарина.

— А я все думал, почему он разбился. Рычаги перепутал.

Оба засмеялись.

— Товарищ генерал-лейтенант, у меня есть одна просьба.

— А-а, так ты с требований на просьбы перешел, полковник? — Троекуров снова хитро посмотрел на Горового. — Это уже неплохо.

— Подполковник, товарищ генерал, — поправил его Горовой.

— Ну, знаешь, военный, это мне решать, сколько тебе звездочек носить. Сказал — полковник, значит, полковник. Жди приказ первого августа. Со всеми вытекающими. У тебя, кстати, выпить чего-нибудь найдется? А то в горле пересохло. Давно столько ни с кем не гутарил.

— «Боржоми»?

— Ты, полковник, действительно сегодня что-то тормозишь. Я же ясно сказал — выпить, а не сиську пососать. Я доходчиво излагаю?

— Так точно, товарищ генерал! — звякнул воображаемыми шпорами повеселевший Горовой.

Пока он открывал сейф и тянулся за дежурным коньяком, генерал напомнил ему о его просьбе:

— Так что ты хотел, Горовой? Какая просьба? Давай, валяй, я сегодня добрый.

— Вы не могли бы лично отдать приказ моему расчету? А то, знаете…

— Знаю, — оборвал его довольный генерал. — Знаю, что ты меня опередил. Именно это и собирался сделать. Зови сюда своих ворошиловских стрелков. Кстати, знаешь про них анекдот?

— Про моих ребят?

— Нет, про стрелков.

— Не знаю. А может, знаю… Нет, не знаю, — Горовой произносил слова, не вдумываясь в их смысл. Мгновенная реакция Троекурова на его просьбу показалась ему странной, но в чем здесь подвох, он еще не понял, и ему снова стало тревожно на душе.

— Короче, — генерал взял его за локоть. — Кстати, знаешь, что надо говорить, когда кто-то в разговоре с тобой говорит «короче»?

— Нет. А что?

— «Короче у соседа» — надо говорить, — лицо Троекурова вдруг стало пунцовым от резкого приступа смеха. — Короче, б…дь, у соседа! А-ха-ха-ха-ха! Ты понял? Что у соседа — короче?

— Понял, товарищ генерал, — выдавил из себя смешок Горовой.

— Так вот. Короче, идут два ворошиловских стрелка по площади Пушкина в Москве, — грузное тело и лиловые щеки генерала все еще сотрясались от смеха. — Ты в Москве был? Площадь видел?

— Так точно. Был, видел.

— Молодец, — генерал успокоился и не дрожащей более рукой начал разливать коньяк по рюмкам, которые Горовой достал вместе с бутылкой из сейфа. — Ну, давай! За звезды в небе. Чтоб на погоны сыпались! И за силу русского оружия. Вздрогнем, брат!

Троекуров одним глотком выпил рюмку и, не поморщившись, налил себе еще. Горовой последовал его примеру.

— Лимона у тебя нет случайно? — улыбка на лице генерала стала тепло растекаться по всему его телу. — Люблю, знаешь, по-человечески, чтобы и вкус был, и букет.

— Так точно, — Горовой полез в маленький холодильник под портретом Верховного главнокомандующего в форме офицера-подводника. — Как я мог забыть?!

Он достал уже порезанный на дольки лимон на блюдечке с золотой каймой и поставил на стол.

Выпили еще по одной.

— Ну вот, значит, идут стрелки эти… ворошиловские… по площади Пушкина, — язык у генерала начал слегка запинаться. — Ты, кстати, заешь, поч…чиму площадь так называ-ется?

— Ну, имени Пушкина, поэта.

— Пра-а-а-льно. А если ни-и знашь названи-и-и-я, как узнать назва-а-а-а-а-ние?

— Не знаю.

— Во-о-о-т им-м-м-но. Там Пушкин стоит. Сан Сегей-е-е-е-йч. Памятни…ик! — Троекуров икнул и потянулся за лимоном.

— Да, знаю. Стоит.

— Так во-о-о-т. Один стрело-о-к другому говори-и-т: «Не пйму. Па-а-а-мятник Пушкину. А попа-а-а-а-л-то Дантес!» Данетес, б…дь, попал. Понима-а-ашь?

— Так точно. Ха-ха-ха! — в этот раз Горовой засмеялся ненатужно. Он никогда не слышал раньше этого анекдота. — Дантес попал, товарищ генерал. В Пушкина.

— Во-о-т им-мно, — удовлетворенно хмыкнул Троекуров. — Как ты в того «Стрижа». — Генерал-лейтенант смачно высморкался в огромный, как шаль, носовой платок, спрятал его в карман кителя и продолжил совершенно трезвым голосом: — Ну, полковник, давай своих ворошиловских орлов. У меня всего час остался.

Через двадцать минут все четверо были в штабе. Разговор прошел спокойно и взвешенно. Протрезвевший генерал пообещал расчету новые звездочки и должности. Всем, кроме механика-водителя. Тому денежную премию. По-отечески обнял каждого, рассказал дежурный анекдот про смекалистого солдата и под дружный хохот своего воинства отправился на аэродром, где его уже ждал самолет с включенными двигателями.

— Я не слышал этого анекдота раньше, — капитан ФСБ Чернецов снял наушники и спросил старшего лейтенанта Павленко. — Правда, смешной?

— Вы про какой, Николай Борисович? — Павленко тоже снял наушники. — Если про смекалистого, которому писец, то, да, слышал. А про Пушкина нет.

— Ну правда ведь смешной?

— Очень, Николай Борисович, — Павленко с сосредоточенным видом вновь надел наушники и отмотал запись назад.

Они сидели в мини-вэне «Фольксваген» у дома через дорогу от входа в часть, метрах в пятидесяти от штаба.

— Гораздо смешнее, товарищ капитан, что разговор, кроме нас, еще кто-то писал.

— С чего ты взял?

— А наденьте наушники, плиз.

— Ну, надел. И где?

— Вот. Послушайте здесь, в самой концовке.

Чернецов напрягся и расслышал отчетливый сухой щелчок в конце записанного ими разговора.

— И что? — спросил он. — С чего ты взял, что это запись?

— У нас жучок вставлен в его семейную фотографию. Ту, что на столе, в толстой позолоченной раме с подставкой. Щелчок отчетливо слышен, так? Щелкнуло то, что лежало на столе рядом с фотографией. Вот, к примеру…

Павленко достал свой смартфон «Самсунг» и поставил его на запись. Через несколько секунд выключил. Отчетливый щелчок в конце был идентичен записанному только что в кабинете Горового.

— Кроме того, по ходу записи были многочисленные наведенные помехи, — добавил Павленко. — Помните этот писк время от времени, как будто волна в радиоприемнике слетает?

— Да, точно. Я думал, это у нас какие-то помехи.

— Нет, не у нас. Разговор писал кто-то еще. Кроме нас.

— Ух ты. Интересно девки пляшут. И кто же?

— Я думаю, командир бригады. Генералу зачем это писать?

— По логике вещей — да. Ему незачем. Х…ёво это, Павленко.

— Вот и я о том же. Вносим в отчет?

— Придется. Куда денешься…

Эфэсбэшники были правы. Горовой записал весь разговор на свой второй смартфон, в котором, кроме Лидиного номера, больше никаких других контактов не было. Сейчас подполковник вновь в который раз прослушал всю запись в телефоне от начала до конца и процедил сквозь зубы:

— Да уж, смешной анекдот… Попал, говоришь, как в «Стрижа». Видел бы ты, сука, того «Стрижа», б…дь…

Потом он лег на кровать и включил телевизор. Начал было засыпать под музыку рекламы и вдруг очнулся от суровых ноток в голосе диктора: «Мы прерываем программу для срочного выпуска новостей. Сегодня в одиннадцать часов утра в Ростовской области во время учений разбился вертолет Министерства обороны. Об этом сообщает Интерфакс со ссылкой на пресс-службу военного ведомства. В результате аварии все восемь человек на борту, включая членов экипажа, погибли. В числе погибших — начальник войск ПВО Вооруженных сил Российской Федерации генерал-лейтенант Герман Троекуров, его заместитель генерал-майор Анатолий Малышев и два полковника из оперативного управления штаба ПВО. По предварительной информации, вертолет задел провода высоковольтной линии в условиях непогоды и плохой видимости и после падения на землю взорвался. В районе падения проводятся работы по обнаружению останков погибших».

Горовой вышел в Интернет в смартфоне, набрал в поиске pogoda.ru, выбрал intellicast и нажал ссылку на Ростов-на-Дону.

Тридцать два градуса выше ноля. Солнечно. Без осадков.