Рейс

Глава двадцать третья БАРВИХА

Ваня Краснов сидел на завалинке фельдшерского пункта в селе с необъяснимым названием Репяховатый. Жара стояла страшная. Тяжелые капли, одна за другой, скатывались у него с кривого, поблескивающего влагой носа на небритый подбородок, который Ваня все время вытирал кулаком, выплюнув очередную порцию подсолнуховой шелухи. В селе мастеровитей него семечки никто не лузгал — талант от бога. Он бросал их в рот одну за другой, штук пять или шесть, и только потом приступал к замысловатым выкрутасам зубами и языком. Очищенные семечки пролетали дальше в пищевод, а шелуха аккуратно складировалась в надутой пузырем правой щеке, словно в мешочке у хомяка. По завершении обработки каждой новой порции Краснов смачно выплевывал влажное месиво себе под ноги. На вытоптанной земле под скамейкой уже образовалась горка шелухи, похожая на среднего размера лесной муравейник.

Краснов работал здесь последние десять лет, с тех пор как вернулся из армии, где тоже служил фельдшером, окончив до призыва медучилище и не поступив в ростовский медицинский. Работа не пыльная, на полставки, три раза в неделю, чтобы в каком-то чиновничьем кабинете ленивый и осмотрительный столоначальник с осознанием своей неизмеримой полезности ставил очередную галочку в отчет об охвате населения медицинской помощью. В остальные дни Ваня подрабатывал извозом, когда его винтажная тачка была на ходу. Возил сельских жителей за умеренную плату в Куйбышево или даже в Ростов на своем древнем «Москвиче-407» времен «Книги о вкусной и здоровой пище». И то и другое было единственным наследством, оставшимся от дедушки и передаваемом из поколения в поколение. Дедушка был председателем колхоза, честным и принципиальным коммунистом-ленинцем. Ничего толком не нажил, кроме «Москвича». За долгие годы в третьем поколении Красновых предмет роскоши превратился в музейный экспонат.

Местные жители уважали Ваньку за умелые руки и предпочитали его тихоходный тарантас современным такси, управляемым, как правило, какими-то бешеными цыганами или обкуренными «чебуреками». Все свободное время Ваня возился с автомобилем, который не мог прожить без ремонта и дня. Сине-белый, крашеный-перекрашенный, как забор детсадовского палисадника, «Москвич» стоял рядом, глядя на дорогу грустными фарами-глазами.

Ваня еще вчера понял, что движок накрывается и нужен «капитальный» или замена. Надо было ехать в город, искать у гаражников какой-нибудь хлам, прилаживать его пару месяцев, чтобы продлить агонию еще на месяца два-три до следующей капиталки.

«Честно говоря, задолбала уже эта железяка хý…ва, — подумал Ваня, украдкой взглянув на своего пятидесятилетнего «конька-горбунка». — Правильно мамка говорит. У меня из-за тебя, “москвиченыш”, ни семьи, ни детей…»

Ваня вытащил из кармана халата очередную пригоршню семечек. Он любил сухие, остроносые, серые с белыми прожилками, а не подгоревшие жареные — черненькие и маленькие.

На нем был белый халат, замызганный то ли кровью, то ли марганцовкой, накинутый на голое тело. Костлявая грудь с влажными серыми волосками вылезала из прорези незастегнутого халата, словно Ваня — прямиком из бани и балдеет на солнышке.

Его невеселые мысли мигом улетучились в облаке пыли, когда что-то огромное и рычащее из железа и битого стекла остановилось перед ним на полном ходу, и оттуда выскочил военный с загорелым лицом и кровоподтеком на лбу над правой бровью.

Ваня травмы видел за километр. Мог оказать любую помощь — остановить кровь, измерить давление, вправить вывих, продезинфицировать и перевязать любую рану, сделать любой сложности укол (было бы что и куда колоть), вытащить гвоздь из пятки и даже принять роды, если кому приспичило (что пару раз уже случалось).

Роды принимать в этот раз не пришлось.

— Паренек, слышь, помоги! — крикнул военный, рывком открывая багажник с выбитым стеклом.

Ваня охотно помог. Они перенесли тело в смотровую (другого помещения в пункте и не было). Положили спиной на стол. Нехорошие мысли зародились у Вани, как только он взялся за ноги пациента. Голова пострадавшего свешивалась назад. Посреди груди на зеленой армейской майке расплылось широкое темное пятно. Пока военный вытирал руки о штаны и доставал из нагрудного кармана какие-то бумаги, Ваня натренированными пальцами попробовал прощупать пульс. Которого, как он и предполагал, в наличии не оказалось. Разглядел он теперь и аккуратное пулевое отверстие во лбу.

— Так он, того… преставился уже, — поставил диагноз фельдшер. — Ранения, того… несовместимые.

— Так точно, — подтвердил военный. — Убит при исполнении.

— Ну а я-то чем могу помочь? — развел руками Ваня. — У меня не то что морга, а и морозильника нет. Только холодильник «Саратов». С лекарствами внутри. Они ему уже не помогут.

— Вызывай полицию. И «скорую» из города. Пусть забирают. Вот его документы.

Алехин положил на тумбочку у двери паспорт и другие документы Грымова, которые он нашел в карманах его куртки.

— Не могу я его принять. Не местный он. Вы его привезли — вы и везите в город.

— Не пойдет. Скажешь, сам приехал.

— Ага, приехал. Сам, бля. С дыркой во лбу.

— Тогда скажешь участковому, мол, так и так, тело обнаружил на дороге. Сейчас принесу тебе всю сопроводиловку — все, что полагается.

Алехин вышел на улицу. Быстрым шагом дошел до машины, открыл рюкзак Грымова, вытащил оттуда три пачки, поднялся на крыльцо к Ване, стоявшему в дверях, и протянул ему деньги.

«Триста штук, по сто в каждой, — тут же прикинул Ваня. Взяв бабки, он побежал в смотровую и быстро спрятал их в тумбочку.

Алехин тем временем принес из машины еще две пачки. У Вани защемило под ложечкой.

— У тебя лимузин на ходу? — спросил Алехин.

— Чего? — не сразу понял вопроса ошалевший от привалившего богатства фельдшер, который в мыслях уже сидел в новой «Ниве» фиолетового цвета. — Ах, «Москвич»? Да, конечно, на ходу. До Киева довезет.

— До Киева — в следующий раз, — Алехин протянул фельдшеру деньги и, словно прочитав его мысли, добавил: — Кстати, не обязательно покупать «Ниву». Можно отремонтировать «Патриот». Лучше и надежней лошадки не придумать. Проверено.

Фельдшер, не веря своим глазам, уставился на огромный джип, о котором и мечтать не мог.

— Жестянку сделать, — продолжал Сергей. — Подрихтовать чуток, вставить стекла — и катайся на здоровье. Картошку — мешками вози.

С этими словами Алехин протянул фельдшеру руку. Ваня принялся благодарно жать ее.

— Давайте, я вам ранку обработаю, — от избытка чувств предложил он, поглядев на лоб Алехина. — Перекисью. Я мигом.

Ваня принес из пункта ватку и пузырек с перекисью, протер Алехин рану и достал из кармана ключи от «Москвича».

— А вы откуда едете? — вдруг спросил он.

Алехин молча показал большим пальцем правой руки себе за спину.

— Понятно, — кивнул Ваня. Он понял, что с вопросами лучше завязать, но напоследок не удержался: — А теперь куда?

Алехин молча ткнул указательным пальцем той же руки вперед.

— Вас понял, — улыбался и продолжал кивать Ваня. — Ровной дороги.

— Да, вот еще что, — сказал Алехин. — Ты ничего не видел и не слышал. Так ведь?

Он посмотрел на Краснова взглядом, от которого тому стало не по себе. Фельдшер почувствовал себя бутылочкой перекиси на верхней полке холодильника «Саратов».

— Конечно! — Ваня уже заметил красивую рыжую девушку, которая успела выйти из автомобиля и внимательно рассматривала свое лицо в разбитом боковом зеркале. — Не вопрос!..

Алехин и Краснов обменялись ключами.

Сергей еще раз зашел в смотровую. Постоял над телом Грымова.

«Интересно, — подумал он. — Вот лежи я сейчас на твоем месте, я… Может, уже встретился бы с ними? Или…»

Помолчал еще несколько секунд, тихо сказал:

— Короче, прости, Миша, — и вышел на улицу.

Ваня тактично ждал снаружи.

«Москвич» завелся с пол-оборота. Беглецы перенесли туда вещи и уехали.

Краснов помахал им вслед. Мысленно извинился перед дедушкой и отцом, перекрестился. Потом, словно от удара током, подскочил, бросился в смотровую, рывком открыл верхний ящик тумбочки — и облегченно выдохнул. Деньги на месте.

Он еще раз перекрестился, взял с тумбочки телефон и начал набирать номер. Но после двух цифр остановился и положил телефон обратно на тумбочку. Вышел, обошел здание, скрылся в сарае и через пару минут вернулся. В руках у него было две лопаты — штыковая и совковая.

С большой дороги вновь раздавался грохот танков…

— Завтра в час дня машина будет у отеля, — сказал Гена Филимонов, по кличке Гитлер, когда закончил разговор с каким-то Гогой по телефону. — «Шкода Октавия». Семилетка. Состояние отличное, Сергей Михайлович. Все тип-топ. Номера будут не курские, а воронежские. Соседняя область. Они там как родные. В глаза не бросаются. Курск — Воронеж — хрен догонишь. Номера реальные — не туфта. Люди проверенные. Давно с ними работаю.

Гитлер суетился. Больше чем нужно. Алехин обратил внимание, как часто тот облизывает языком сухие губы. Как у него дрожали руки, когда деньги принимал и укладывал их при нем в платяной шкаф. Алехин даже на кухню вышел, чтобы его не смущать.

— Хорошо. Договорились, — сказал Сергей. — Давай прощаться. Спасибо тебе за военный билет. Может, еще пригодится где.

Филимонов, как обещал, сделал военный билет. От настоящего не отличишь. И даже карточку как-то омолодил. Профи.

«Но что-то этот профи уж непривычно дерганый какой-то, — пронеслось у Алехина в голове. — Да и глаза его, когда мне дверь открыл. Словно привидение увидел… Похоже, не ждал».

Он обнял Гитлера крепче, чем нужно, когда прощались. И ему показалось, что он услышал, как у того бьется сердце.

— Звоните, если что, — скороговоркой пробормотал Гитлер, пока стоял в дверях, ожидая, когда за Алехиным закроются двери лифта.

Сергей ничего не сказал Гене про Джейн. Лишняя информация. Чем меньше тот будет знать, тем лучше.

Они так и не доехали до города на фельдшерском «Москвиче» — мотор накрылся. Таксист привез их в отель «Эрмитаж». Четыре звезды. На улице Ульянова. Сняли не один номер, а два, оба на имя Джейн. Она осталась в своем. Ей нужно было связаться с редакцией, с Островской, да и прийти в себя после боевика с погоней.

Они попрощались до утра. Той ночи в Донецке словно и не было. Словно вообще ничего не было.

«Ну и ладно, — подумал Алехин, когда перед ним захлопнулась дверь ее номера. — Будет, как будет».

«Нет, что-то не так с Гитлером… — его мысли вновь вернулись к Филимонову, пока лифт подъезжал к первому этажу. — Ведь и я почему-то не стал ему звонить, договариваться, а нагрянул домой среди ночи. А он не ожидал. Как-то он очень сильно не ожидал, если мне не привиделось».

Алехин вышел из лифта, подошел к двери подъезда, громко хлопнул ею, вышел на улицу, сориентировался, что окна Гитлера выходят на другую сторону, и на цыпочках, через ступеньку, побежал обратно на четвертый этаж.

Гитлер открыл дверь на первый же звонок. Как будто стоял за ней и ждал. Зачем он открыл дверь? Как так получилось? Гитлер сам не мог понять. В руке у него был телефон, а в глазах — ужас. Не говоря ни слова, Алехин выдернул у него телефон, захлопнул за собой дверь и, одной рукой придерживая Гитлера за ворот халата, другой набрал последний высветившийся номер.

— Да, Гитлер, — взял трубку вызываемый абонент. — Что еще?

Голос Книжника Алехин узнал бы из тысячи голосов с первого слова.

— Гитлер капут, — сказал он после короткой паузы. — Как вы, Евгений Тимофеич?

— Твоими молитвами, Сережа, — без паузы ответил Книжник, не меняя тона. — С приездом. Как жив-здоров? Не простудился в океане?

«Значит, я был прав, — подумал Алехин. — Они меня еще тогда вычислили».

— Ну, ты надолго на побывку? — продолжил Книжник. — Как там русский мир? Держится?

Алехин посмотрел на Гитлера. Тот был белее потолка. Было ясно, что Гена заложил его еще в прошлый раз, и Алехин чудом остался жив, раньше времени уехав из Ростова в компании с Рыбниковым и Захаровым.

Какое-то время Книжник с Алехиным молчали, прислушиваясь к дыханию друг друга. Книжник прервал паузу первым.

— Сережа, ты решай там не больно, ладно. Он — душа подневольная, — было слышно, как Книжник делает глоток. — Хотя делай, как знаешь. Крысятничать — западлó.

— Хорошо, только с одним условием, — ответил Алехин. — Евгений Тимофеич, не ищите меня больше. Я тут один проект доделаю и сам вас найду. У нас ведь остаются еще общие темы?

— Остаются, Сережа, остаются, — Книжник сделал еще один глоток. — Буду ждать.

Они одновременно отключили связь.

В следующую секунду Гитлер уже валялся на полу в кухне, притянув ноги к подбородку и скуля. «Менты по яйцам промахнуться не имеют права», — любил говаривать Слуцкий.

— Гена, ты меня очень огорчил, — Алехин вытащил из-за пояса ПМ и взвел затвор. — Ты ж меня крестным своим называл. Тебя бы на куски порезали, крыса, на колбасу, если бы я не нарушил одну из главных заповедей — не класть столько народу из-за одного куска такого говна, как ты. Как же ты мог, сученок?

— Он бы меня убил, Сергей Михайлович, — скороговоркой заверещал Гитлер, даже не пытаясь подняться с пола. — У него везде свои люди. Они следят за мной. Они и вас тогда сами выследили. Я не при делах. Честно говорю… Как на духу, Сергей Михайлович. Вы ж знаете, как я к вам отношусь…

— Теперь точно знаю, как относишься, — Алехин подошел к Гитлеру. — Я думал, что хуже. На колени, ублюдок.

— Не надо, Сергей Михайлович! — уже рыдал в голос Гитлер. — Не берите грех на душу, прошу вас! Умоля-ю-у-у-у-у!

Одной рукой Алехин приподнял и поставил почти невесомого Гитлера на колени, другой поднес ему к виску пистолет.

Гитлер уже не скулил и не рыдал, а только трясся мелкой дробью. На полу из-под его халата растекалась лужа.

Алехин нажал на спуск. Сухой щелчок расколол тишину.

Гитлер без чувств повалился на пол.

Сергей открыл стоящую на столе бутылку теплого «Боржоми» и вылил весь газированный фонтан на голову Филимонова. Тот пришел в себя. Приподнялся на руках и, пятясь, стал отползать, пока не уперся спиной в плиту. Алехин присел на корточки перед ним. Достал из кармана патрон и протянул Гитлеру. Тот схватил его, крепко зажал в кулаке и поднес руку к груди. Слышно было, как у него мелкой дробью стучат зубы.

Алехин встал и пошел к двери.

— А деньги, Сергей Михайлович? — снова заскулил ему вслед Гитлер. — Вы ж теперь машину брать не будете?.. Давайте я прям сейчас вам их верну.

— Засунь их себе в жопу, Гитлер, — не оборачиваясь, сказал Алехин и вышел за дверь.

Подполковник Горовой говорил сухо, словно выступал у себя в штабе на разборе учебных стрельб. На собеседников он старался не смотреть.

— Я потом два раза проверял время, эшелон, координаты уничтожения цели. По карте сверялся. По нашей секретной километровке. Потом по диспетчерской, в открытом доступе. На чатах профессиональных, в дискуссиях летчиков, диспетчеров. Дата, время, высота — все сходится. Ошибки быть не может. Они не тот борт сбили.

— То есть вы — военный хотели сбить?

Горовой уловил смену личных местоимений и впервые за весь разговор посмотрел Алехину прямо в глаза. Взгляд ему не понравился.

«Журналист прав, — подумал подполковник, которому Островская представила обоих как американских журналистов. — На все сто процентов. Не они, а мы».

— Нет, не военный, — Горовой решил, что они и без него знают уже достаточно, так что лучше говорить всю правду, как она есть. — Военные транспортники выше пяти-шести тысяч не летают.

— Вы знали и сознательно сбивали пассажирский? — спросила Джейн, опередив Алехина.

— Мне было сказано, что под видом пассажирского будет чартер с американским оружием.

— Вы поверили?

— Это приказ был. Не обсуждается.

— А расчет знал, что цель гражданская?

— Им было сказано, что цель военная, но большая. Их задача была по координатам работать, чтобы меньше вопросов было. Они и не спрашивали, Крючков докладывал.

— Крючков? — переспросила Джейн.

— Да, командир дивизиона. У них уже на местности мог возникнуть вопрос, потому что от военного транспортника отметка на индикаторе меньше. Но они если и хотели связаться по закрытой радиосвязи, то им это не удалось, и они сами приняли решение. А борт был гражданский. Аэрофлотовский. Москва — Ларнака. Оба рейса — лондонский и этот — шли одновременно на разных эшелонах. Но под одним азимутом над Первомайским. Вот такое совпадение. Расчет реально к работе на незнакомой местности оказался не готов и ошибся. Конечно, фактор подстилающей поверхности, иными словами, рельефа, инфраструктуры на рельефе, имеет вторичное значение. Я думаю… Я почти не сомневаюсь, что у пацанов забарахлил прибор показания высоты, вот они и ошиблись. Иначе не объяснить. В бригаде они лучшие стрелки.

— А что такое азимут? — спросила Джейн.

— Направление, — Горовой обеими руками почесал себе голову, словно ему предстояло объяснить второклассникам теорию относительности. — Вот вы циркуль себе представляете?

— Что? — не поняла Джейн.

— A drawing compass, — по-английски вставил Алехин, водя указательный палец из стороны в сторону, изображая вращательные движения.

— Oh, I see, — закивала головой Джейн. — Thank you, Seryozha. Yes. Цир-куль. Циркуль. Got you now[90].

— Так вот, — продолжил Горовой, изображая циркуль пальцами на лакированной поверхности стола. — Игла на сошке циркуля — это мы, то есть индикатор локатора или радара. Вторая сошка циркуля, которая с карандашом, ну, та, что круги рисует, это азимут. То есть направление. Значит, радиус круга — направление, а дужка, прорисованная на верхней точке, — это метка. Отметка цели.

Все внимательно, как зачарованные, смотрели на руку Горового, будто оттуда сейчас вылетит самолет. Джейн понимающие кивала, закусив губу, как отличница-зубрила.

— В нашем случае циркуль начинает рисовать, только если радар засекает какой-нибудь предмет в воздухе, — Горовой продолжал чертить пальцами по столу. — И тогда циркуль дужкой фиксирует цель. Чем больше объект, тем длиннее и округлее дужка, она же метка. Метки от пассажирских самолетов всегда больше, чем от военных транспортников.

Все слушали и молчали.

— Кроме того, для четкой, уверенной работы расчета необходимо привыкнуть к местности, — Горовой перестал чертить круги и поднял голову. — А мои ребята попутали, ездили полдня из одного Первомайского в другой. Место под Первомайском было выбрано для стартовой позиции, но населенных пунктов с таким названием только в одной Донецкой области оказалось пять или шесть. Таким образом, они потеряли драгоценное время для адаптации расчета на местности вокруг стартовой позиции.

— Но раз сбили, значит, не опоздали к пуску? — задала резонный вопрос Алла.

— Не опоздали, но не успели полностью выставиться на местности, — ответил Горовой. — То есть привыкнуть к реперным точкам рельефа или местным помехам. Ну, там, лес, деревья, линии электропередачи, трубы котельной, высокие здания, холмы… Это поначалу тоже сбивает с толку. Дужка или метка от пассажирского больше, чем от транспортника военного, как я уже сказал. На индикаторе радара они засекли две цели. Если бы одна цель была военной, а вторая — гражданской, разницу было бы сразу видно. И они бы пускали ракету по военной цели. Но обе цели были гражданскими. Лондонский рейс вылетел с часовым опозданием. Поэтому оба рейса сходились в этой конкретной точке. Совпадение. Случай. Диспетчеры к этому были готовы. Они развели борта. Все правильно и вовремя сделали. «Аэрофлот» как летел, так и остался на десять двести. А лондонский опустили эшелоном ниже. На девять пятьсот. Но ребята об этом не знали. Да если бы и знали… У них эшелон все равно был заложен, как десять двести. Но они, по ходу, ошиблись эшелоном. Не знаю точно, в чем причина. Но я уже сказал, что, скорее всего, барахлил прибор показания высоты. И пуск был произведен по нижней цели.

— Вы с экипажем говорили? — спросила Джейн.

— С членами расчета?

— Ну, да, расчета. Простите.

— Пока они мыкались в поисках пункта выдвижения, с ними говорил командир дивизиона. Он мне докладывал.

— А потом?

— Когда?

— После. После пуска.

— Нет. Они сигнал условный через спутник послали, что цель поражена, но радиосвязи не было. А потом они все погибли. Их машина взорвалась еще на подъезде к Ростовской области. На обратном пути. Типа учения. Это официально. И весь спрос. Из России они, получается, не выезжали. Самоподорвались на полигоне.

— Кто еще погиб? — продолжала Джейн.

— Ка Дэ. Командир дивизиона. Чей расчет был. Умер в госпитале. Скоропостижно скончался. От отравления, сказали. Еще — начальник ПВО. Со своим заместителем и двумя штабными. Вертолет разбился. Никто не выжил.

— Это тот, который вам приказ отдавал? — спросила Джейн, глядя себе в блокнотик. — Троеруков?

— Да, только он — Троекуров. Генерал-лейтенант…

— А зачем вам надо было сбивать рейс Москва — Ларнака? — спросил Алехин — опять на «вы».

Джейн бросила на него укоризненный взгляд.

«Не надо его сейчас колоть этими местоимениями, — подумала она. — Ему и так тяжело. Мне Сергей так все интервью угробит».

Тут она поняла, о чем только что подумала, и вновь взглянула на Алехина, испугавшись, что тот услышит ее мысли. Она уже начинала жалеть, что притащила его с собой. Но как она могла отказать?

«Бесчувственная идиотка! — мысленно закричала она сама себе. — Его жена, дети… Каково ему это слушать?»

— Я не могу ответить на этот вопрос, — замялся подполковник. — Знаю только одно: именно этот рейс и был целью. Я должен был проверить заранее, что там будет лететь. Я доверился Троекурову. Проверять не стал.

— Все очень просто, — вмешалась Джейн. — Просто и очень цинично. Москва сконцентрировала на границе с Восточной Украиной сто тысяч войск, танки, орудия… Им нужен был претекст.

— Что? — не понял подполковник.

— Повод, — перевел Алехин.

— Правильно, повод. Спасибо, Сергей, — поблагодарила его Джейн и продолжила: — То есть они сами сбивают свой самолет. В нем летит около двухсот человек. В основном русские holiday-makers[91]. Я проверяла. В этот же день Кремль объявляет это актом агрессии, неслыханным злодеянием. Парламент за пять минут голосует за использование troops[92] за границей. И все — дальше поход на Киев.

— Но они же и так ввели войска, — заметил Сергей. — Мы оба видели. Танки, орудия, техника, личный состав на грузовиках.

— Да, но не в таком масштабе, как замышляли, — парировала Джейн. — Теперь у них совсем другая операция — тактическая. Чтобы остановить украинское наступление на Донбассе. Это — совсем другое дело. Они же не идут на Киев или даже Мариопуль.

— Мариуполь, — машинально поправил Сергей.

— Да, спасибо, Мари… Марипуполь. To cut it short[93]. Пухов по сей день не признает присутствия российских войск в Украине. Он больше не собирается наступать во весь франт. Sorry, фронт.

— Вы правы, Джейн, — сказал Горовой. — У нас отменили все отпуска. Все бригады были или передислоцированы, или готовились к отправке. Офицеры ночевали в казармах.

— Значит, приказ отдавал именно Пухов? — спросила Джейн.

Все посмотрели на Горового.

— Да, — ответил подполковник. — Никто больше не мог отдать такой приказ. Министр обороны по закону не может отдать приказ о боевых действиях за пределами страны. Он может только исполнять. А отдает только Верховный. Другого варианта просто нет и быть не может.

— То есть вы знали, что приказ отдал президент? — вступила в разговор Алла Островская.

— Знал.

Все замолчали.

Островская вышла в бар сделать кому — чай, кому — кофе.

Она спрятала Горового в мотеле «Дуга», расположенном в сосновом бору в двадцати километрах от города. Мотель принадлежал ее мужу. Стоял на реконструкции. В нем был один работающий номер. В помещении бара можно было разогреть еду, сварить кофе. У рабочих был трехнедельный отпуск, связанный, по словам мужа, с недопоставкой отделочных материалов. Место было если не совсем заброшенное, то на отшибе. Ни одна душа не должна сюда заехать, сказала Алла. По ее сведениям, Горового уже вовсю искали, даже по телевизору показали его портрет. Сказали, что похищен неизвестными преступниками ради выкупа. В общем, «Дуга» была единственным местом, где беглый подполковник хотя бы некоторое время мог чувствовать себя в относительной безопасности.

Джейн и Алехин добрались до Курска без проблем. Рано утром на шумном ростовском авторынке Алехин купил неприметную серую «Тойоту Короллу» с ростовскими номерами. В пути не было происшествий, кроме одной остановки гаишником за превышение скорости. Алехин дал гаишнику денег, даже не показав документы, и они через минуту проследовали дальше. В условленном месте встретились с Аллой и затем оказались в мотеле. Первый день за неделю в них никто не стрелял. И никаких погонь за ними больше никто не устраивал.

Самым страшным местом в интервью для Алехина был тот момент, когда Горовой включил запись своего разговора с генералом Троекуровым. Джейн внимательно слушала. Подполковник время от времени сокрушенно качал головой. Алехин вдруг понял, что слушает разговор, в котором решается судьба его семьи. Генерал и подполковник вынесли приговор Лене и дочерям. А потом пили коньяк и травили анекдоты. Про дуэль Пушкина и ворошиловских стрелков. Перед Алехиным сидел не свидетель, не офицер и даже не человек, а палач. Один из.

До конца встречи Алехин больше не проронил ни слова. По его отсутствующему виду можно было подумать, что он вообще потерял интерес к разговору.

В конце концов, более чем четырехчасовое интервью подошло к концу и было принято общее решение, что Алла едет домой и будет оттуда следить за новостями. Джейн на поезде отправляется в Москву и решает с посольством вопрос о предоставлении Горовому убежища, для чего консул должен приехать сюда вместе с ней на машине посла, забрать Горового, и, пользуясь правом экстерриториальности посольской машины, беспрепятственно довезти его до Москвы.

— Кадиллак с американским флагом на капоте в России никто не остановит, — поставила точку Джейн.

У нее в сумочке была флэшка с записью разговора Горового с генералом, и теперь ничто не могло остановить ее, как и ничто больше не могло спасти международного террориста Пухова от разоблачения. Алехину отводилась роль охранника. Он должен был оставаться с Горовым и охранять его до приезда Джейн.

Джейн не поставила их в известность, что ее босс, главный редактор «Нью-Йоркера» Дэвид Саймак, уже договорился с Госдепартаментом о деталях секретной операции по вывозу ключевого свидетеля из Курска и из России.

А вот Горовой никого не поставил в известность, что с телефона, оставленного ему Аллой на чрезвычайный случай, рано утром, когда он был в мотеле в одиночестве, рискнул позвонить жене в Ниду, на Куршскую косу, и минут пять проговорить с ней и с дочкой.

Фатальная ошибка с его стороны. ФСБ уже сбилась с ног в поисках подполковника. Его любовницу Лиду допрашивали несколько часов. Ничего конкретного добиться от нее не смогли. Поставили ее телефон на прослушку, прикрепили николай-николаичей к ее дому и дачке — все мимо. Горовой как в воду канул. Пришлось срочно связываться с недремлющей литовской агентурой. Те вышли на жену Горового. Обнаружили ее в Ниде на косе. Наружка неотрывно следила за тем, как подполковничиха прогуливалась с дочкой через сосновый лес от залива до морского пляжа и назад к вонючему заливу с зацветшей водой. Выяснить номер ее нидского стационарного телефона и литовского мобильника оказалось для профессионалов делом плевым. И сразу клюнуло! Не успели на прослушку поставить, как — бах! — прозвучал звонок. И не откуда-нибудь, а из Курска. Пробили номер. Зарегистрирован на некоего Ираклия Островского, мутного курского предпринимателя с еще более мутным прошлым, не говоря уже о настоящем. Однако не бизнес предпринимателя привлек внимание оперативников, а его супруга Алла, самая оппозиционная журналистка в области. На ее машине уже около года по старым делам стоял маячок, о котором все давно забыли. И тут вспомнили. Пробили маршруты передвижений журналистки за последнюю неделю — бинго! Мотель «Дуга», принадлежащий тому самому Островскому. Паззл сложился. Дальнейшее было делом техники. И специально обученных людей.

Алехин и Горовой прощались с Аллой и Джейн, а группа захвата из семи человек на двух машинах уже выехала из Курска. Когда Алла за рулем и Джейн рядом с ней в крайнем возбуждении говорили о том, какое значение может иметь публикация доставшихся им материалов, подкрепленных теперь показаниями ключевого свидетеля, они не обратили внимания на два черных «Лэндкрузера» с тонированными стеклами, промчавшихся мимо них по встречной.

Оставшись в номере вдвоем, Алехин и Горовой между тем молча допивали чай. Пауза затянулась. Горового это заметно нервировало.

— А вы из какой газеты, Сергей? — обратился он к Алехину, просто чтобы поддержать разговор. — Джейн говорила, но я, простите, запамятовал.

— Я вообще не из какой газеты, — ответил Сергей. — Джейн пошутила.

— Вы с радио?

— Я мент.

— Вы шутите сейчас?

— Я не шучу, товарищ подполковник. Я, правда, мент, но — бывший. Не бойтесь.

— Вас наняли для моей охраны? — Горовому очень не понравилось резкая смена в тоне собеседника. Было в ней что-то настораживающее. Этот мент-журналист за весь вечер сказал не больше десятка слов, но… Сейчас тон у него был совсем другой.

— Да, — ответил Алехин. — Но не волнуйтесь. Все идет по плану. Я хотел спросить о другом.

Горовой еще больше напрягся. Алехин встал с дивана и подошел к окну. Раздвинул шторы. За окном быстро темнело.

— Вот что бы ты сделал, подполковник, если бы у тебя убили жену и дочь? — спросил он, не поворачивая головы.

— Не понял? — неожиданный переход на «ты» и сам вопрос застал Горового врасплох.

— Очень просто, — Алехин вернулся и сел на диван. — Кто-то, к примеру, убил твою семью. И ты знаешь кто. И как его найти. Вот что бы ты сделал?

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

По тону Горового было ясно, что тот на самом деле не понимает.

— Не о чем, а о ком. Я говорю о тебе и о себе.

— Какого хера?! — сорвался Горовой, повысив свой командный голос почти до крика. — Сергей! Может, ты мне объяснишь тогда, что все это значит?

— Объясняю. Моя семья летела в этом самолете. Жена и две дочери.

Из рюкзака, в котором, кроме пачек денег, пакетов с бельем и туалетными принадлежностями, находились два пистолета ПМ с четырьмя снаряженными магазинами, Алехин достал фотокарточку, которую ему передала Джейн, и положил на столик перед Горовым.

— Это я с ними. Они летели. В этом самолете. Который ты сбил. Ты, подполковник, — глухо сказал он.

— Я ничего не сбивал, — еще глуше произнес Горовой, глядя на фотографию с четырьмя счастливыми лицами.

— Твой приказ.

— Это была ошибка. Они сбили не тот самолет.

— Если бы вы не ошиблись, то сбили бы… с другими семьями. И тогда бы тебя нашел чей-то другой муж… И отец.

— Мне был отдан приказ. Я не знал, что речь идет о гражданском самолете.

— А военные самолеты в других странах можно сбивать?

— Там идет гражданская война.

— Я только что оттуда. Нет там никакой гражданской войны. Впрочем… это не имеет значения. Когда ты узнал про высоту, то мог бы сообразить, что это — гражданский борт.

— Ты же слышал на пленке. Генерал сказал, что это будет военный самолет.

— Но ты же потом, когда петух в жопу клюнул, проверил. И сам узнал про рейс Москва — Ларнака. Что тебе мешало раньше пробить?

— Мне и в голову такое прийти не могло. Я давно знаю… знал генерала. Он сказал, приказ спущен с самого верху. Ну, ты же слышал на записи.

— Даже мысли самому проверить не было? Ну, до того?

— Была, — голос подполковника сделался еще глуше. — Я… я… я знал… что… надо проверить… Все время думал об этом.

— Почему не проверил?

— Честно?

— А до сих пор все не честно говорилось?

— Честно, — Горовой больше не смотрел на Алехина. Ему трудно давались слова.

— Ну так почему не проверил, если честно? — Алехин не отступал.

— Я… я… испугался.

— Чего?

— Боялся, что если там будет то, что я думаю, то…

— Что думал?

— Что рейс гражданский, не чартерный.

— Значит, догадывался?

— Я же не идиот.

— Тогда почему не проверил? Люди бы остались живы. Лена моя. Таня. Верочка. Там много людей было, подполковник.

— Я знаю. Просто если бы я все узнал, то что?

— Ничего. Отказался бы.

— Меня бы тогда убили.

— Они тебя и сейчас убьют.

Горовой встал, достал с полки бутылку коньяка, оттуда же — две рюмки. Поставил на столик. Налил себе и Алехину.

— Не чокаясь? — спросил Алехин.

Горовой ничего не ответил. Выпил до дна, налил себе еще.

Алехин только пригубил свою. Оба молчали.

— Они убили бы меня и все равно сбили бы этот самолет. Или другой, — наконец прервал молчание Горовой. — Я не мог им помешать. Ни живой, ни мертвый.

— Но ты бы в этом не участвовал.

— Я испугался.

— И поэтому отдал приказ убить мою семью?

— Я не… — Горовой поперхнулся коньяком. — Я не отдавал такого приказа…

Подполковник выпил одну за одной еще две рюмки. Он пьянел на глазах.

— Ты их убил, Горовой, — холодно сказал Алехин. — Лично ты. Мою жену и детей. И еще три сотни других пассажиров — там тоже были женщины, дети. Им пох…й на вашу с Пуховым войну. Они отдыхать летели. К морю. Там могла и твоя жена быть. С дочерью. И еще — ведь это ты убил своего заместителя. И расчет свой. Сколько их там было? Трое? Четверо? Но они-то хоть заслужили! И заместитель твой, и эти из расчета — они такие же убийцы, как и ты. Вы все — убийцы. Ты понимаешь это, подполковник?

Горовой молчал. Он сидел, опустив голову, и вертел в пальцах пустую рюмку.

— У меня не было выхода…

— Выход есть всегда.

Сергей встал, сделал пару шагов и, войдя в ванную комнату, закрыл за собой дверь. Включил воду в умывальнике и, облокотившись на раковину обеими руками, стал смотреть в зеркале себе в глаза.

Раздался выстрел.

Алехин открыл дверь. Горовой полулежал, откинувшись на подушки дивана. В виске у него зияла кровавая дыра. В руке был один из алехинских пистолетов. Бутылка была пуста. Горовой допил остатки. Из горлышка — перед тем как застрелиться.

Алехин собрал свои вещи и оружие, выключил свет и выглянул в окно. Увидев силуэты людей, бегущих к входу в мотель, быстрым шагом с пистолетом в руке прошел в дальний конец коридора, спустился по запасной лестнице на первый этаж, свернул в первый попавшийся, пахнущий краской номер без двери и мебели, открыл окно, осторожно спрыгнул на землю и скрылся в лесу.

На следующий день газеты и телеканалы Курской области сообщили, что в заброшенном мотеле найден труп командира Энской воинской части подполковника Горового, ранее похищенного неизвестными. На теле обнаружены следы жестоких пыток.

— Это ты его убил! Ты! — Джейн остервенело стучала своими маленькими кулачками по Алехинской груди. — Какая же я идиотка, что доверилась тебе! Теперь не будет никакого суда над Пуховым!

— Его бы и так не было, — спокойно ответил Сергей. — И я не убивал Горового.

— Я не хочу тебя больше видеть, — сказала она. — Никогда!

Он достал из кармана куртки фотографию жены с дочерями, положил ее на столик и вышел, не попрощавшись.

Джейн не пыталась его остановить. У нее все кипело внутри. Если бы у нее под подушкой сейчас был тот пистолет, она бы… Она схватила со стола бутылку минеральной воды и с размаху швырнула ее в стену.

Книжник сидел на диване с закрытыми глазами и отрешенно гладил Рыжика, как всегда устроившегося у него на коленях и урчащего, как моторчик. Казалось, что от его урчания покачивается весь огромный дом. За прошедшие месяцы котенок вымахал в размерах и превратился в огромного рыжего хулигана, впрочем, не чуждого сентиментальности. Евгений сравнивал Рыжика с самим собой в молодости, и сравнение это грело его, как урчание Рыжика.

— Ты мой лечебный котяра, — Книжник потрепал его по загривку, как щенка. — Скорая помощь!

На столике под рукой запиликала красная кнопка интеркома.

— К вам человек, Евгений Тимофеевич. Один. Без машины. Пешком.

— Кто такой?

— По документам Юрий Петрович Жданов. Говорит, вы его знаете.

— Я сам его встречу. Сейчас спущусь.

Когда Книжник в спортивном костюме и тапках на босу ногу сам открыл дверь дома, на дорожке из розового армянского туфа, ведущей от проходной, спиной к нему стоял человек в джинсах и сером дождевике. Посетитель разглядывал розарий возле фонтана с золотыми и красными карпами кои.

— Сережа! — радушно воскликнул Книжник, будто давно томился в ожидании встречи. — А мы тут тебя заждались, дорогой. Проходи, гостем будешь.

…Они проговорили несколько часов. Обо всем. На основе одного этого разговора можно было написать роман, покруче «Крестного отца».

За разговором они выпили бутылку «Роберта Бернса», не закусывая. Самым ключевым моментом в программе долгожданного «саммита» стал просмотр любительского видео, которое Алехин принес с собой на флэшке.

— Я не убивал Сашу, — сказал Сергей, когда запись кончилась, а Книжник молча закрыл лицо руками. — Я не знаю, почему они начали стрелять. До сих пор этого не понимаю.

— А вот я теперь понимаю, — ответил старик, опустив высохшие руки с выпуклыми костяшками пальцев на колени. — Долго верить не хотел.

Выпили еще. Помолчали.

— Почему ты сразу мне не сказал, Сережа? Зачем убежал? Не сбежал бы, глядишь, Лена и девочки были бы живы.

— Я каждый день корю себя за это, Евгений Тимофеич.

— Ты не ответил. Почему убежал?

— Из-за бабок. Я знал, что там их много. Но даже не представлял, сколько, пока не открыл контейнер.

— Ну и как, сы́нку, помогли тебе твои ляхи? Счастья через край привалило, Сережа? Девать некуда? Пришел со мной поделиться?

— Нет, не помогли, Евгений Тимофеич.

— Вот и я про это. Не в деньгах счастье.

— А в чем?

— В том, чего ни у меня, ни у тебя больше нет и никогда не будет, Сережа.

Голос старика задрожал. Глаза повлажнели. Он снял очки. Вытер глаза платком. Высморкался в него.

Алехин положил себе на колени сумку от лэптопа, с которой пришел. Компьютера в ней не было. Но была тонкая папка, которую он достал, открыл и положил перед Книжником.

— Что это? — Книжник снова надел очки. Взял верхнюю страницу в руки и сразу выпустил ее. Снял очки. Отвернулся. Высморкался еще раз.

— Это ваши деньги, Евгений Тимофеич. Номерные счета в четырех странах. Шифры, коды, пароли. Там, конечно, не столько, сколько было — пришлось немножко потратиться. Но все-таки прилично осталось.

— Ты зачем вернулся, Сережа? — спросил Книжник, положив очки на бумаги с колонками цифр, разлетевшиеся по столику. — Чего тебе надо?

— Мне нужна ваша помощь, Евгений Тимофеич. Одному мне не справиться.