Рейс

Глава двадцать пятая ТАБАКЕРКА

ФСБ и ФСО работали в Международном торговом центре всю ночь. Проверили все веб-камеры и мониторы. Десятки агентов посекундно просматривали архивные записи. Ничего подозрительного не обнаружили. В те же часы техники развешивали повсюду десятки новых камер. Наружная охрана была выставлена аж в три часа утра. Три кольца омоновцев и курсантов училища Внутренних войск оцепили комплекс зданий Центра. Все запаркованные ближе трехсот метров автомобили были в срочном порядке вывезены эвакуаторами. Шесть пеленгаторов выставлены для перехвата сообщений и разговоров по мобильной связи по ключевым словам. Они должны были засечь и зафиксировать то, что не подавят две венгерские глушилки, которые могли отключить любую связь на территории площадью с десяток городских кварталов.

Более ста мест в зале, вмещавшем полторы тысячи кресел, были заняты плечистыми эфэсбэшниками, фэсэошниками и альфовцами в нелепо сидящих на них, топорщащихся темных костюмах с завязанными в магазине галстуками. Из-под воротов рубашек к боксерским ушам этих «журналистов» тянулись витые пластиковые спиральки проводов. На общем фоне они смотрелись как черные овцы в огромной отаре и моментально бросались в глаза. Чтобы вместить все это воинство в штатском, потребовалось бы лишить аккредитации около семидесяти региональных журналистов. Но во избежание лишнего шума (все-таки такое статусное мероприятие бывает раз в году) с попавшими в серый список провели беседу и без обид договорились, что выделят им места в соседнем, малом конференц-зале, где специально для них устроят прямую трансляцию.

В дополнение к штатному пункту охраны с мониторами в малом кинозале на втором этаже была оборудована оперативная комната с еще тридцатью двумя мониторами. На балконах и в воздуховодах над потолком были устроены гнезда для двадцати четырех снайперов. Весь большой зал был поделен на секторы обстрела. Мертвой зоной была обозначена сцена со столом для модератора и трибуной для спикера и восемь мест в первом ряду зала непосредственно перед сценой — для особо проверенных гостей. Вся эта зона носила оперативное наименование «Красный зеро», открывать огонь по или внутри которой было запрещено при любых обстоятельствах.

Остальные места в первом ряду предназначались для охраны. Весь штатный персонал ЦМТ из здания был удален еще накануне. Прибывающим телевизионным группам любая съемка снаружи и внутри здания до полудня — времени начала пресс-конференции — была запрещена. Никаких стэндапов перед конференцией ни внутри, ни снаружи не предусматривалось. Мини-бусы с антеннами спутниковой связи на крышах и логотипами CNN, BBC, RT и других телекомпаний простаивали без дела до особого распоряжения за пределами первого кольца оцепления.

Все канализационные, коммуникационные и любые другие металлические люки на прилегающей к ЦМТ территории были наглухо заварены. Каждому участковому было придано по шесть курсантов милицейских школ — ночь напролет и все утро они глотали пыль, проверяя подвалы, и с остервенелым матом выплевывали голубиные перья, когда заколачивали вентиляционные окна чердаков.

Неслыханный циркуляр получили в Оперативно-поисковом управлении ФСБ: всему личному составу, всем топтунам, установщикам и прочим николай-николаичам, не задействованным непосредственно на главном объекте, было предписано рассредоточиться за периметром официальных охранных мероприятий и начать наружное наблюдение в свободном режиме, то есть наблюдать не за конкретным объектом, а вообще за всем, что может показаться подозрительным, то есть за всем, что движется. И хотя было принято решение небо над Москвой не закрывать, в аэропортах под разными предлогами были отменены рейсы нескольких небольших авиакомпаний. На объектах ПВО в состояние повышенной готовности были приведены новейшие зенитно-ракетные комплексы С-400 «Триумф».

Предусмотрели все.

Пока заканчивалась проверка француза, Алехин пропустил вперед еще одного фотографа с двумя камерами на шее, громко сказав, что ему нужно срочно позвонить, а то внутри могут не разрешить. Отмазка была довольно хилая, потому что сигнала все равно ни у кого не было, и Сергей выглядел глупо, набирая на мертвом телефоне какой-то номер от балды, одновременно краем глаза наблюдая, как шмонают француза и фотографа, которого пропустил. Усилия оказались напрасными. Когда француз, после того как его фотосумка прошла через сканнер, вытаскивал оттуда обе камеры, включал их и передавал охраннику, он, к несчастью для Алехина, повернулся к нему спиной.

К этому моменту Сергей сам сообразил, что у того, кого он только что пропустил за французом, камеры был Nikon, а не Canon. И, конечно, включались и выключались по-другому.

Сергей понял, что пропускать больше никого не может, и, чтобы не вызывать подозрений, торопливо достал обе камеры из сумки. На одной был объектив 70–200 миллиметров, а на другой — 16–35. Сергей и в этом теперь разбирался, но очень условно, ясно понимал одно: на первой камере объектив длинный, на второй — толстый и короткий. Он ведь не собирался ничего снимать во время конференции и не был готов к тому, что камеры попросят включить. Дрожащими руками он вертел камеру с коротким объективом, разглядывая все мало-мальски видимые надписи, когда оказался перед охраной и услышал вежливое:

— Включите, пожалуйста, камеру.

Сердце заглавными буквами выстукивало в висках сообщение: «Провал!» — когда взгляд все-таки выхватил ON/OFF, и Сергей негнущимися пальцами дернул рычажок туда-сюда, а камера щелкнула и засветилась верхним дисплеем.

— Крышку снимите, пожалуйста, — попросил проверяющий.

— Простите? — переспросил Алехин, который еще продолжал находиться в эйфории от того, что ему удалось включить камеру.

— Крышку, — повторил охранник и через паузу добавил: — С объектива.

— Да, да, конечно, — спохватился Сергей и попытался отвернуть пластмассовую крышку.

Но крышка, как назло, не снималась.

Он пытался открутить ее, словно с банки маринованных огурцов, но понял, что у фототехники принцип другой и на тоненькой пластиковой крышке должны быть защелки, которые Сергей теперь тщетно пытался обнаружить. Он уже готов был просто силой отодрать крышку от объектива, когда охранник с терпеливой улыбкой посмотрел ему прямо в глаза. В этот момент телеоператор, стоявший сразу за Алехиным, со звоном уронил свой штатив, и, пока внимание всех окружающих мгновенно переместилось за спину Сергея, тот нащупал-таки защелки и сдернул невесомую крышку рывком, словно штангист, побивающий мировой рекорд.

Охранник осторожно взял камеру у него из рук, посмотрел в видоискатель и вернул ему камеру.

«Как они только таскают такую тяжесть целыми днями? — не к месту прозвучал в голове Алехина праздный обывательский вопрос. — «Макаров» и то полегче будет».

Со второй камерой, казалось, проблем теперь не ожидалось. Сергей вполне профессионально снял крышку с объектива, но… камера не включалась. Сдвигая рычажок, Сергей понял, что он уже стоял в положении ON. Прохоров, наслаждаясь лыжами, баней и «Кир Роялем», оставил камеру включенной, а с похмелья не проверил зарядку.

— У вас, похоже, батарейка разрядилась, — терпеливо сказал охранник. — Запасная есть?

Алехин полез в сумку, но там был такой бардак из проводов, флэшек, зарядок и прочего, что с ходу батарейку он найти не смог.

— Сейчас я от этой вставлю, — Алехин перевернул первую камеру, пытаясь открыть дверцу батарейки, когда стоявший за спиной оператор нетерпеливо бросил ему:

— От той не подойдет. Это ж «один дэ», а эта у вас «пятерка». Вот, Сергей Владиленович, возьмите. Я таскаю про запас для своей, вдруг ею придется видео снимать. У вас ведь mark III, по-моему?

— По-моему, тоже, — ответил Алехин и, пока Алексей Кузнецов (как гласила надпись на его бэйдже) открывал его камеру и менял батарейку, лихорадочно соображал, как к этому благодетелю обращаться. Тот назвал его на «вы» — значит, у Алехина есть право ответить Кузнецову как младшему. — Спасибо, Алеша. Спасибо, дорогой.

— Прохор, ты опять датый, что ли, с вечера? — добродушно крикнул стоявший в очереди человека за три сзади дважды Пулитцеровский лауреат Александр Клубничко из «Эй Пи». — Народ тут ваще замерзает из-за тебя!

Алехин не мог рассмотреть бэйджик Клубничко, которого никогда в жизни не видел и который был лучшим другом Прохорова, и просто приветливо помахал тому рукой.

— Сейчас, сейчас, — добродушно ответил за него охранник. — Сергей Владиленович не проснется никак. Да, товарищ журналист?

— Да, да, — поспешно и с натянутой улыбкой забормотал Алехин. — Трудный вечер выдался вчера… A hard day’s night[98]…

— I understand[99], — засмеялся охранник, жестом приглашая любимого журналиста президентской администрации пройти сквозь рамку.

«Твою мать! — думал Алехин, пока ходил взад-вперед через металлодетектор, вытаскивая из карманов один за другим все металлические предметы — телефон, ключи, монеты, и снимая ремень и часы. — Тебя же здесь каждая собака знает! А ты — ее! Имей это в виду, Алехин!»

С паспортом и аккредитацией проблем, слава богу, не было. Что ж, теперь можно и прямиком в сортир.

В туалете все было, как прежде, если не считать шести новых миниатюрных камер, которые снимали заветную кабинку, словно в пип-шоу для особо озабоченных. Но Алехин об этом не подозревал. Как не знал он и о том, что для подстраховки внутри главного зала сразу за дверьми установили еще одну рамку и сканер.

Пока в штабе операции наверху с десяток глаз следили за всем происходящим на мониторах, за бетонной дверью подвального бомбоубежища на торсе президента Пухова, который при помощи педагога по сценической речи и актера МХАТА имени Чехова Аристарха Злотникова в ритме фокстрота проговаривал туда-обратно скороговорку «Тридцать три корабля лавировали, лавировали, да не вылавировали», два капитана из его личной охраны закрепляли тонкий и легкий, как нижнее белье биатлонистов, отечественный бронежилет из мягкой американской многослойной брони. Жилет назывался Hybrid armor и состоял из трех компонентов: баллистического нейлона, арамидной ткани Dynima и сверхмолекуляного полиэтилена. Похожий жилет, только менее накрученный, когда-то много лет назад спас подполковника Алехина от пули полковника Слуцкого.

Президент скрепя сердце согласился на невидимый под белой рубашкой бронежилет — единственное условие, выдвинутое новым начальником охраны, свежеиспеченным генерал-майором Рыжиковым. Иначе пришлось бы уволить и его.

Войдя в широкий холл с высоченными потолками, Алехин дождался оператора, который выручил его на рамке, и вернул тому батарейку. Потом хорошенько порылся в сумке, нашел подходящую и вставил в камеру. Оставив по просьбе охраны сумку в гардеробной вместе с курткой и повесив обе камеры на шею, Алехин огляделся и медленным шагом направился в сторону туалета. Он шел, пытаясь включить в себе нюх опера и почувствовать засаду, если она есть. Исключить этого было нельзя. Книжник не единственный фанат «Крестного отца», и какой-нибудь гэбэшный или ментовский генерал мог вполне разделять пристрастия «вора в законе» и его образное мышление. Конечно, вряд ли генерал читал Пьюзо. Но вот кино с Аль Пачино точно мог смотреть. Хоть он и не вор, а генерал.

Активно кучкующиеся недалеко от туалета альфовцы Наконечный и Станкевич с фотокамерами и журналистскими бэйджиками на груди в компании заливающихся смехом во весь голос спецагентов ФСБ, обладательниц черных поясов по тхэквондо и карате Немировской и Прокофьевой с блокнотиками и чашечками с кофе в руках не включили у Алехина сигнала тревоги. Пройдя мимо них, он уступил дорогу седому, пожилому и толстому журналисту и вошел в туалет вслед за ним.

На секунду Алехину показалось, что толстяк намеревается воспользоваться его кабинкой. Это могло отнять слишком много времени, которое в туалете было нечем занять. Разве что помыть над умывальником голову и просушить волосы под сушкой для рук. Но толстяк почему-то передумал и выбрал кабинку слева. Алехин вошел в свою кабинку, повесил обе камеры на крюк на двери за спиной, повернулся и, пока расстегивал и спускал джинсы, увидел, что пленки с двумя точками на крае крышки не было. Ее и след простыл.

Бывший мент моментально сообразил, что ему сейчас просто необходимо пописать, чтобы не вызвать подозрений, если «явка» провалена и за ним наблюдают на мониторах. Если, конечно, пленка не слетела сама собой за неделю, но…

Открывать бачок в любом случае нельзя.

«Разве что есть неистребимое желание сходу получить родаминчика в морду, не говоря уже о том, как дальше будут принимать», — подумал Алехин, который сам за свою ментовскую карьеру не раз нашпиговывал родамином «котлету».

Алехину казалось, что он простоял в кабинке целую вечность, прежде чем у него, слава богу, получилось. В этот момент кто-то нетерпеливо дернул ручку двери, чертыхнулся и пошел дальше вдоль ряда. В соседней кабинке спустили воду, и Алехину на миг представилось, как его самого смывает потоком в ржавую канализационную трубу. И это было бы лучшим исходом сейчас, поскольку сделай он одно неверное движение — и окажется не в конференц-зале ЦМТ, а в лучшем случае — в одиночке Лефортовской тюрьмы. Это в лучшем случае.

— Это Прохоров, любимец президента, — сказал Стасик Светлов, первый помощник Клопикова, который вместе с руководителями операции, сидя в кабинете на втором этаже ЦМТ, неотрывно наблюдал за каждым посетителем туалета номер четыре и особенно кабинки номер два на первом этаже. — Этот на сто процентов не ваш клиент. Просто поссать зашел.

Алехин долго мыл руки и лицо, словно отодвигая момент ареста. Потом посмотрел на часы и собирался уже выйти на негнущихся ногах из туалета, когда понял, что забыл камеры в кабинке. Он почти прыжком достиг ее двери и дернул ручку на себя со всей силы. Ручка чуть не оторвалась, но выдержала. Задвижка, защелкнутая изнутри, тоже. Алехин едва не поседел, пока ждал, когда из кабинки покажется Клубничко со своими камерами на шее и с его парой в руке. Пока Алехин умывался, тот оказался в кабинке.

— Прохор, ты совсем офонарел! — добродушно воскликнул Клубника (так его звали все друзья-коллеги), удовлетворенный тем, что ему не придется искать товарища в многолюдном холле, таскаясь с забытыми им камерами. — Десять тысяч баксов в сортире оставил! Что с тобой сегодня? Хорошо, что я подвернулся. А если бы мне не приспичило?

Они вышли в холл.

— Саша, дорогой, спасибо! — Алехин прочитал имя на карточке. — Что бы я без тебя делал!

— Слушай, а откуда у тебя этот шрам? — вдруг спросил Саша. — Бандитская пуля? Серьезно, на войне что ли?

— Да нет, на рыбалке. Блесной зацепил.

— Ну и блесенки у тебя! На крокодила, что ли?

— Нет, на щучку.

Алехин изучил страничку Прохорова в Фейсбуке, на которой тот регулярно выставлял свои фотки с рыбацкими трофеями. Он пытался запомнить каких-то френдов журналиста, но понял, что затея эта бессмысленная. Их там было пять тысяч, и Клубнику, несмотря на все его регалии, он вряд ли мог бы узнать при личной встрече.

Клубника кофе пить отказался, сказав, что надо постараться вовремя занять хорошее место для съемки.

— Тебя-то твой Клопиков уже, поди, определил в царскую ложу, — завистливо буркнул он и усмехнулся сквозь пышные усы.

С этими словами Саша отправился в зал занимать место, а Алехин — в буфет, чтобы прийти в себя и определиться, как жить дальше.

Ему казалось, что если бы не Клубничко, то он своим растерянным видом давно уже выдал бы всем, кому положено, чей на самом деле этот ПМ, который они нашли в бачке. Конечно, нашли — только отмороженный мудак мог рассчитывать на то, что пленка слетела сама.

По пути в буфет, неподалеку от туалета, он вновь прошел мимо группы из двух парочек «журналистов» и «журналисток», продолжающих весело щебетать. Алехин готов был убить себя на месте, удивляясь, как он их сразу не срисовал. «Совсем, твою мать, нюх потерял, миллионер хренов на букву “эм”!» — мысленно укорил себя Сергей и прошел в буфет.

«Все ясно, — паззл сложился у него в голове. — Ствол сгорел. Это в корне меняет дело».

Пока он приходил в себя, стоя за высоким круглым столиком с чашечкой американо без молока в руке, к нему, улыбаясь, подошла высокая красивая брюнетка в ярко-красном платье, с такого же цвета губами, с грудью Памелы Андерсон и огромным плакатом под мышкой.

— Сереженька наш совсем зазнался, — сочным контральто заговорила, словно запела арию, незнакомка. — Шагает себе мимо — ноль внимания.

— Привет, — улыбнулся Алехин. — Тебе кофе взять или чего?

— А в щечку? — девушка подставила ему румяную от густой краски щеку. — Танечка бедненькая тут совсем извелась в одиночестве. А он все на войне да на войне. Не звонит. Не пишет. «Ах, война, что ты сделала, подлая…» Признавайся, у тебя на Донбассе своих пять Танечек уже завелось?

— Танюша, прости, совсем завертелся, — ответил Алехин, мысленно удивляясь популярности своего «альтер эго» и отметив про себя сочный и призывный южнорусский говор Танечки. — Только вернулся. Собирался сегодня позвонить.

— А у тебя будет свободное время после прессухи?

— Не уверен. Хотя…

— Ты мог бы у меня и статью написать, и карточки от меня передать. У меня, сам знаешь, какой вай-фай чумовой. И ехать пять минут. Я, правда, мешать не буду.

— Хорошо, — Алехин вдруг подумал, что умирать ему все равно не придется, раз пистолет пропал, а деваха была очень даже ничего. — А что у тебя за плакат?

— А ты что, свой не взял?

— Нет.

— Ну да, конечно. Зачем тебе, когда и так дадут.

— Кто?

— Ну я, к примеру.

Таня густо рассмеялась на весь буфет и подняла плакат над головой. На нем жирным синим фломастером огромными буквами было написано: «КОМСОМОЛЬСКАЯ ПРАВДА».

— Красиво, — буркнул Алехин.

— Думаешь, обратит внимание?

— Конечно, обратит, — Сергей, наконец, понял, о чем речь. — На бюст точно.

— Ладно, пошла занимать место для бюста, — рассмеялась Танечка, чмокнула его в щечку, оставив на ней «кровавый» след, и направилась в зал. По дороге она обернулась и послала Алехину воздушный поцелуй: — Созвóнимся после прессухи!

— Созвони́мся! — крикнул ей вслед Сергей.

В зал уже стояла огромная очередь. У большинства в руках были плакаты, как у Танечки.

«В принципе, можно уходить, раз пистолет “утонул”, — подумал Алехин и тут же поправил себя: — Если пойду сейчас, меня точно возьмут в дверях. Надо идти в зал вместе со всеми, изображать журналиста».

И он встал в новую очередь.

— Евгений Тимофеевич, бригада электриков выезжает, — человек, звонивший по нулевому номеру, говорил сквозь платок, скороговоркой, путаясь в словах, которые нужно было спрессовать в максимально короткое, но исчерпывающее устное послание. — У них весь инструмент с собой. Если на месте не разберутся, увезут и там починят. Вы ни о чем не беспокойтесь. Главное, будьте дома через три, три с половиной часа. Есть вопросы, перезвоните. Знаете кому.

В трубке послышались гудки. Односторонний разговор длился четырнадцать секунд. Засечь и локализовать звонящего не успеют.

Книжник ждал этого звонка уже давно. Сигналы поступали каждый день. Чекисты перебили и перебрали всю братву в Москве и области. И вот добрались до него. Звонок был пожарным сигналом.

«Бригада электриков» — группа захвата. «Инструмент с собой» — вооружены автоматическим стрелковым оружием. «Если не разберутся на месте» — если не пристрелят при задержании. «Увезут и там починят» — в СИЗО и под пресс. «Главное, не беспокойтесь» — боевая тревога, бегите с глаз долой. «Будьте дома через три, три с половиной часа» — если через три часа еще будете дома, вам конец. «Есть вопросы, перезвоните» — никуда не звоните. «Знаете кому» — забудьте и подотрите все номера.

Так работает уголовный Твиттер. Без сбоев. Коротко и ясно.

Книжник налил себе бокал «Роберта Бернса», устроился поудобнее в кресле и включил телевизор.

Пресс-конференция уже началась. Президент рассказывал о том, что, «несмотря на недружественные акты наших партнеров», экономика растет как на дрожжах. Минут через десять Вор взглянул на часы, взял трубку, вызвал к себе управляющего Маркова, встал, открыл сейф и выгреб оттуда пару десятков пачек банкнот.

— Сергеич, вот тебе зарплата и премия, — Женя кинул пачку в руки потрясенного Маркова. — Вот ребятам, — Книжник указал на пирамиду из пачек серо-зеленых банкнот на столе и вручил Маркову список на листке А4. — Здесь все расписано, кому сколько. Скажи, получка и премия всей охране и обслуге. Не забудь тех, у кого сегодня выходной. Помнишь, у Бизона жена рожает? Ему двойной бонус, если мальчика Женей назовут. Предупреди, чтобы сразу все не меняли. Курс, как по ящику говорят, волатильный. Знаешь, что это такое?

— Нет, не слышал, — Марков замялся. — Евгений Тимофеевич, не конец же ж месяца… Почему? И… — он никогда не видел столько денег.

— По кочану, Сергеич. По кочану. Чтобы через полчаса никого здесь не было. Инструмент, зарядку, шурупы, гвозди-шмозди приберите начисто. Без моего звонка на работе никто не появляется. Ни завтра, ни после. Ни вообще. Уяснил?

— Уяснил. А вы как же?

— Обо мне не беспокойся. Позови Надю. Сам дождись ее внизу, отвезешь домой.

Невестка с внучкой прохлаждались второй месяц на Лазурном берегу. Именно прохлаждались. Погода была плохая. Ветер, дождь. Море серое, холодное. Проводили время в бассейне с подогревом, в школе и за шоппингом. Нужно им позвонить, не забыть. Пришло время доступно объяснить, что там, у них, — любая погода всегда лучше, чем в Москве.

Надя уехала с Рыжиком и Марковым к себе на Каширку через час. Рыдала в голос, пока собиралась. Сначала Рыжика полчаса искали. Еле нашли. Он в чулане в коробку спрятался. Не хотел хозяина оставлять. Но торчащий хвост его выдал. Потом Надя чуть чемодан с деньгами не забыла. Марков возвращался за ним.

Алехин вздрогнул, что называется, задним числом, когда увидел сканер и рамку уже и в самом зале.

«Помер Максим, да и х…й-то с ним, — подумал он про пистолет. — Задание провалено. Надо продержаться до конца этой мутоты и сваливать». Сергея уже тошнило от рябящих в зале плакатов и восторженных лиц. «КВН какой-то», — подумал он, отправляя камеры в сканер.

Почти все места в зале были заняты. Вперед идти не было смысла.

«Постою, поподпираю стенку», — подумал Сергей.

Алехин больше не волновался. Все было кончено. Он зря понадеялся на себя. Зря не доверился Джейн. Она была права — он зацикленный на личной мести идиот.

— Сергей Владиленович, а мы вас потеряли! — обнял его за плечи молодой человек в сером костюме и бордовом галстуке. — Пойдемте побыстрее на ваше почетное место. Вадим Вадимыч уже спрашивал о вас.

Клопиков повел Алехина по центральному проходу к первым рядам. По бокам многие привставали, кричали ему приветствия и успевали завистливо пошутить по поводу того, как Кремль облизывает либеральных журналистов. Сергей чувствовал себя, как чемпион мира по боксу, которого ведут на ринг в Madison Square Garden.

«Без перчаток и трусов», — добавил он про себя и мысленно грустно усмехнулся.

Ровно в двенадцать, минута в минуту, из левой кулисы, как и в предыдущие разы, появился президент Пухов. Он шел по сцене к столу, не замечая рукоплещущего зала, словно обычный человек, который идет себе по улице на автобусную остановку или в соседний киоск за сигаретами. Несколько охранников заранее выстроились в проходе между сценой и залом.

«Так, б…дь, закрыли телами сектор обстрела, как будто и впрямь боятся, что какой-то мудак в него будет здесь стрелять, — подумал Алехин. — А чем, на х…й, стрелять, если и водяного пистолетика нема?..»

Бывший офицер-подводник, Пухов шел по сцене, характерно отмахиваясь правой рукой, а левую держал прижатой к бедру, словно всю жизнь только и делал, что с кортиком ходил. При этом он слегка прихрамывал на левую ногу. Президент поздоровался за руку с пресс-секретарем так, будто видит того сегодня в первый раз, сел за стол, обвел взглядом зал и потер руки, словно с мороза в тепло попал. И тут глаза Алехина и Пухова встретились. Пухов еле заметно улыбнулся, поджал губы и кивнул ему головой, как старому знакомому.

Президент говорил второй час. Книжник, как ни старался, не мог отыскать в толпе Алехина, когда камера показывала зал. Почти все журналисты уже стоя размахивали плакатами с названиями своих городов, поселков, газет, телеканалов и радиостанций. Их лица светились возбужденным ожиданием и предвкушением «минуты славы».

— Пидарасы, — сплюнул Книжник, запахнулся потесней в махровый халат и налил себе еще бокал.

И тут он, наконец, увидел Алехина. Опера несколько секунд показывали крупным планом. На нем были коричневый замшевый пиджак, голубая рубашка с расстегнутым воротом и синие потертые джинсы. На коленях у Сергея лежала черная фотокамера. На экране Книжник не мог разглядеть другую камеру, побольше и подлиннее, на полу в ногах у Сергея. Да это было и неважно. Главное, он понял, что Алехин устроился в середине первого ряда прямо напротив президента. Симонов теперь не сомневался, что все идет даже лучше, чем по разработанному ими плану.

— Молодец, мусор! — Книжник одним глотком осушил полбокала. — Отсюда даже ты не промахнешься. Лучше не придумаешь. Прямо тир Культуры и отдыха. Ставлю на тебя — десять к одному.

Разгневанная и разочарованная, Джейн еще три месяца назад вместе с другими материалами опубликовала в «Нью-Йоркере» распечатку телефонного разговора Горового с генералом. Но какую-то распечатку и непонятный аудиофайл с фотографиями, не привязанными по месту и времени, без живого свидетеля к делу не пришьешь. Сенсации не получилось. Все и так знали, кто сбил самолет. Редакторы были настроены пессимистично, хоть и опубликовали материал в четыре с половиной тысячи слов, который начинался на первой странице и кончался в середине журнала. Текст был обильно иллюстрирован разворотами с пусковой установкой и комплексом «Бук» в разных ракурсах.

Кремль отверг все обвинения, назвал запись фальшивкой ЦРУ и навечно лишил Джейн аккредитации, аннулировав ее пятилетнюю визу. Главный редактор сказал, что статья заслуживает «Пулитцера», но подать ее на премию он не сможет. Кремль пообещал нанять лучших адвокатов и уничтожить журнал в суде, если они не смогут доказать подлинность аудиозаписи.

Горовой был ключевым свидетелем, который теоретически мог привести президента Пухова на скамью подсудимых в Гааге. Но он погиб, как и все остальные, так или иначе замешанные в этом деле. Супруга Горового, которая могла и готова была засвидетельствовать, что голос на пленке действительно принадлежал ее мужу, погибла вместе с дочерью в автомобильной аварии, когда бетономешалка на скользкой дороге перевернулась на бок и раздавила в лепешку машину американского посольства, в которой они вместе с консулом ехали в аэропорт Вильнюса, на рейс в Лондон. Джип сопровождения с морскими пехотинцами США не пострадал.

Джейн налила себе бокал виски и включила телевизор в своей маленькой квартирке в Ист-Виллидж в Нью-Йорке.

— Fucking son of a bitch! — вдруг воскликнула она, выронив бокал на ковер, когда узнала Алехина в первом ряду на пресс-конференции Пухова. — Jesus Christ![100]

Она моментально позвонила в редакцию, попросила связать ее с Дэвидом Саймаком, главным редактором, и, перейдя почти на крик, заклинала его не пропустить ни одного слова из пуховской пресс-конференции и готовиться к срочной публикации внеочередного номера. Она потом все объяснит, если он сам не поймет. Положив трубку и не выключая телевизора, она принялась писать статью. В этот раз «Пулитцер» будет у нее, даже если этот долбанутый русский псих заплатит за него собственной жизнью. А другого варианта и быть не могло. Иначе он не был бы там. В первом ряду. Напротив человека, который убил его семью.

— The fucking scar! — Джейн лихорадочно собирала в одно целое мысли, танцующие сумасшедшую джигу у нее в голове. — I can’t be fucking wrong! It’s fucking him? For fuck’s sake![101]

«The world’s Number One criminal is dead!»[102] — отбарабанила она первую, самую главную фразу. В американской журналистике огромное значение отводится ведущему абзацу, который по-английски называется коротко — the lead. Чтобы понять, насколько оно важнее даже заголовка, достаточно знания того, что на факультетах журналистики в американских университетах этому искусству отводится, как правило, целый курс по отдельному предмету — «Как начинать статью». Такого убойного lead в ее карьере еще не было. Тут же следом пришла и последняя — the kicker[103] — «The gunned down Boeing buried the man who gave the order»[104].

Осталось заполнить промежуток между ними и дождаться срыва трансляции. А этого не может не произойти. После чего сохранить текст, озаглавить файл и нажать кнопку SEND[105].

Шел третий час пресс-конференции. Российский президент был в ударе. Несмотря на холодный, отстраненно-безучастный взгляд белесых глаз, у него на все находился остроумный и хлесткий ответ.

Прохоров-Алехин был единственным журналистом, которому разрешалось сидеть с камерой в первом ряду. Он поднял камеру с маленьким объективом, включил ее (теперь он умел делать это профессионально) и, изображая съемку, разглядывал в видоискатель бегающие рыбьи глазки человека, убившего его семью, не вдумываясь в смысл того, что вещал Пухов. За два часа объект успел переместиться от трибуны за стол. Алехин сидел прямо напротив него.

— Fucking bastard, — вымолвила Джейн, не отводя взгляда от экрана. — Go on. Do your fucking thing![106]

У нее больше не было сомнений, что перед ней Алехин. О том, куда делся Прохоров и что с ним случилось, она предпочитала не думать. Ее сейчас волновало только то, что происходит и должно произойти в этом зале.

— Меня тут спросили, возможен ли в России дворцовый переворот, — едва заметно улыбаясь, говорил президент. — Отвечаю. Насчет дворцовых переворотов — успокойтесь: у нас нет дворцов, поэтому и дворцовых переворотов быть не может. — Слова Пухова, как и должно было произойти, вызвали одобрительный смех в зале. — У нас есть официальная резиденция Кремль, она хорошо защищена, и это тоже фактор нашей государственной стабильности. Но стабильность основана не на этом: не может быть никакой более прочной базы, чем поддержка российского народа. Я думаю, что вы не будете со мной спорить и не станете отрицать, что по основным направлениям нашей внешней, да и внутренней политики такая поддержка есть. Почему так происходит? Потому что люди душой и сердцем чувствуют, что мы, и я в частности, действуем в интересах подавляющего большинства граждан Российской Федерации.

Пухов ответил, наконец, и про самолет, сбитый украинскими «террористами» на Донбассе.

— Главный вопрос: почему украинские власти не запретили полеты гражданской авиации над территорией, где бушует гражданская война? — заявил Пухов, вопрошающе воздев открытую ладонь правой руки. — У вас есть ответ на этот вопрос?

Десятки голосов в зале воскликнули «нет!».

— Вот и у меня тоже, — удовлетворенно резюмировал президент.

Пухов подробно ответил еще на пару вопросов о войне в Восточной Украине, где киевская хунта ведет «карательную операцию» против своего народа и где «российских войск не было, нет и быть не может», и об отечественной минеральной воде, которую магазины не хотят продавать, и о крестьянах, которых нужно уважать за то, что они вырастили сто четыре миллиона тонн чего-то зернового. И о пытках, легализованных в США после 11 сентября 2001 года. И о том, что им был «инициирован проект по созданию в нижнем кластере в Имеретинской долине постоянно действующего центра по подготовке школьников по основным зимним видам спорта».

Журналисты готовы были бесконечно задавать вопросы, в том числе и о «нижнем кластере», а Дэвид Саймак уже поглядывал на часы и разочарованно зевал. И только Джейн Эшли, давно переставшая слушать Пухова, самозабвенно продолжала строчить статью о событии, которое еще не случилось, но которое не могло не произойти. Единственное, чего она пока не знала, это как… Но не сомневалась, что у Алехина есть свой план мести, иначе его бы там не было.

Человек без плана, Алехин, давно опустил камеру на колени и старался больше не смотреть на Пухова прямым взглядом, чтобы не совершить бессмысленное и непоправимое. Между тем от нечего делать, «ради спортивного интереса», он давно срисовал всю диспозицию. Объект находится перед ним на расстоянии двух вытянутых рук или одного прыжка. Ближайший охранник на сцене — двенадцать метров. В зале в первом ряду — четыре сидящих охранника. До ближайшего из них дистанция в семь метров.

«Если, конечно, эта брюнетка справа не охрана», — подумал он, краем глаза вновь уловив колыхания высокой груди соседки, ароматной, как парфюмерный отдел шереметьевского Duty Free.

В этот момент Пухов покончил с очередным ответом, и грудь соседки заколыхалась еще сильнее в такт аплодисментам, поддержанным сотнями других журналистов, присутствующих в зале. Ее бэйджик от колыханий в какой-то момент перелетел с правой груди на левую, и Сергей ухватил на нем два слова — крупными буквами Russia Now, и имя Маргарита. Фамилии он не разобрал.

«Так, — заключил Алехин. — Грудастая Маргарита отпадает. Значит, ближайшему в моем ряду охраннику понадобится три секунды, чтобы добраться до меня, учитывая, что он потратит секунду на оценку ситуации и отрыв задницы от стула».

Если бы Алехин был Брюсом Ли или Чаком Норрисом и мог завалить Пухова одним ударом, охрана не успела бы ему помешать. Но он не был ни Брюсом, ни Чаком. Он был Сергеем Алехиным по кличке Бульдог, который по паспорту Юрия Жданова вернулся с войны в Москву, чтобы под именем Сергея Прохорова убить президента Вадима Пухова. Голыми руками.

«Тебе самому не смешно, motherfucker?» — мысленно обратился к себе Алехин.

Внизу громко распахнулись незапертые ворота. Книжник услышал, как по мраморной изогнутой лестнице затопали тяжелые бутсы спецназовцев.

— Вот блин, на самом интересном месте! — чертыхнулся Евгений Тимофеевич Симонов, выключил звук и, как был в халате, прошел по коридору третьего этажа в ванную и закрыл дверь на засов. — Ну, ничего, там узнаю. Из первых рук. Удачи, Сережа…

Книжник сбросил халат и посмотрел на отражение своего худого изможденного жизнью и болезнями тела в зеркале. В дверь постучали один раз, второй. Потом третий — более решительно. Прикладом автомата.

— Симонов, откройте дверь! — раздался громкий командный голос из коридорных глубин. — Вы арестованы. Мы можем здесь, на месте, оформить вам явку с повинной. Я гарантирую!

— Подождите минуточку, — бодро крикнул Евгений Тимофеевич. — Я сейчас. Зубы почищу.

Он действительно почистил зубы. Запил водой из-под крана дневную дозу — пригоршню лекарств. Достал из ящика под зеркалом пистолет ТТ со взведенным затвором. Еще раз взглянул на себя в зеркало. Синий Христос и синие ангелы в ожидании замерли у него на груди. Голубые звезды на плечах Вора вдруг заискрились и засияли, как золотые эполеты.

Книжник сунул ствол в рот и, ощутив бодрящий, как мята, кисловатый привкус стали, плавно нажал на спусковой крючок.

— Вы знаете, мы уже больше трех часов с вами работаем, — сказал довольный своим выступлением, но усталый Пухов и посмотрел на Алехина. — Нам нужно постепенно заканчивать. Давайте последних три вопроса.

Про «Боинг» больше никто так и не спросил.

Джейн Эшли кусала ногти перед телевизором.

Ее шеф разочарованно зевал с айфоном в руке.

Евгений Симонов лежал на спине в ванной комнате. Лужа темной крови растекалась по мраморному полу у него из-под головы.

Алехин встал, повесил одну камеру на шею и медленно поднял с пола другую.

— Сергей Владиленович, вы уже уходите? — вдруг спросил Пухов, стоило тому отвернуться и сделать первый шаг в сторону центрального прохода. — Не задав ни одного вопроса? Я вас не узнаю.

Говоря эти слова, Пухов успокаивающим жестом приказал напрягшимся для прыжка охранникам оставаться на своих местах. Мол, все хорошо, все идет по плану, и мы сами тут разберемся… В оперативной комнате заместитель Клопикова вновь уверил генералов, что все в порядке и беспокоиться не о чем — Прохоров просто чудик такой, но Пухов его за это и любит.

— Так и не придумали, Сергей Владиленович, за три часа, какой вопрос задать? — с улыбкой продолжил Пухов.

— Отчего же? — Алехин медленно развернулся и в первый раз за вечер уловил во взгляде президента что-то человеческое, нечто вроде начинающегося волнения. — Хочу.

В зале повисла тишина, свистящая моторами камер, как гюрза перед броском.

У Джейн из прикушенной губы на подбородок сочилась кровь. Глаза стали мокрыми от слез.

— За что ты убил моих детей? — впечатывая каждое слово в передовицы утренних газет, спросил Алехин. — И мою жену?

Тишина стала абсолютной, словно не было больше ни стрекота, ни щелчков видео- и фотокамер. И в этой космической тишине Алехин, как в замедленной съемке, взмахнул тяжелой камерой с телескопическим объективом, как пращой, — и, сделав полоборота, успел выпустить ремешок из разжавшихся пальцев.

Длинный объектив впечатался президенту Пухову Вадиму Вадимычу в висок, а корпус камеры — в переносицу, сломав носовую перегородку, как сухую ветку…

Снайперы не имели права стрелять по красному сектору. Ни при каких обстоятельствах. К Алехину и на сцену со всех ног бежали сотрудники безопасности, выпрыгнувшие отовсюду, как черти из табакерки — возможно, той самой, которой когда-то размозжили башку одному российскому императору…