Родина (август 2008)

21.

Грузовик по щиколки в грязи.

Волглая, бессмысленная воля.

Баба говорит: затормози.

Время останавливаться, что ли.

И на все четыре колеса

наступила сила тормозная.

Гул затих. И встали небеса

со звездой, которую не знаю.

И сама сошла она, как дура,

на колесный след.

Юбку, словно колокол, надуло,

ну а ветра - нет.

Платье деревенского пошива,

белое в цветы,

даже ночью выглядит паршиво,

а поди же ты -

в свете фар, надвинутых с дороги,

тем, кто нападал,

словно свечки, светят руки-ноги,

дыбится подол.

И тогда, на вечную разлуку

с жизнию жилой

высоко она поднимет руку

и платок - долой.

И - занялось.

От ее волос

встал свет, как сноп, и пошел по кругу.

И - в зелень, в синь,

куда ни кинь,

бенгальским огнем обдало округу.

Горим, горим

Огнем-белым.

Замелькали полосы,

как в занозах, в звездах.

Это же не волосы,

это воздух-воздух!

Половина неба в раскаленном белом,

половина мира начисто пропала.

И полей не стало. И машин не стало.

И в ушах стреляет, словно парабеллум.

Прочищаю окоем:

ходит воздух пушечный,

грузовик стоит на ем

маленький, игрушечный.

Дверь, как челюсть, отвалилась,

Нина села, как впервой,

и машина покатилась

по подушке пуховой.

(Как по маминому следу,

как по снежному двору

я на санках еду-еду

и не верю, что умру.)

- Гони, Толян, на белое!

- А я что делаю?!