Ротмистр Гордеев-3

Глава 4

На какое-то время наступает тишина. Японцы ещё не пришли в себя после дерзкого захвата их окопов, а у нас нет больше сил развивать наступление. Вот если б с флангов поддержали… Но, увы, соседи в лучшем случае выдержали удар, потрепали самураев и отбросили назад.

На какое-то время зависаю — надо прикинуть, что делать дальше: закрепиться в японских окопах или откатиться назад. Второй вариант выглядит разумно. Там и до линии снабжения близко: а нам позарез нужны боеприпасы, продовольствие, да тех же трёхсотых эвакуировать нужно.

Но с другой стороны, позиция выгодная — можно крепко попить кровушки из японцев, а при благоприятных обстоятельствах — использовать этот выступ как опорную точку для дальнейшего продвижения.

По идее, вестовой отправленный Кошелевым, уже в штабе. Если подкинут патронов и выделят резерв, с этих позиций нас хрен сковырнёшь. Если только раздолбают артой, но, на наше счастье, пушек у японцев немного, сконцентрировать на нас огонь двух-трёх батарей для них шибко дорогое удовольствие. Маршал Ояма не сформировал ударные кулаки, самураи плотно пошли по всему фронту, поэтому артиллерия размазана тонким слоем. И это нам только на руку.

Кошелев быстро собирает информацию и даёт текущий расклад по убитым и раненым. Дядя Гиляй среди них не фигурирует — уже хорошо.

Кстати, атака обошлась нам лёгкой кровью: потери, конечно, есть, но, спасибо казачкам, если б не их натиск, японцы смогли бы организовать оборону лучше.

— Что прикажете делать дальше? — интересуется Кошелев. — Может, вернёмся на прежние позиции?

— Если вернёмся, получается, что всё было зря — зачем выгоняли отсюда японцев? — резонно замечаю я.

— Да, но там у нас всё обустроено… Знаете, ротмистр, ужасно не хочется, чтобы японцы вырезали нас в своих окопах.

— Сам не хочу. Только теперь это не их окопы, а наши. Поэтому держимся за них всем, чем только можно. Хоть зубами…

В окоп осторожно спрыгивают несколько приземистых фигур в лохматых шапках — казаки. Ба! Среди них старый знакомый — Скоропадский.

Он удивлён не меньше моего.

— Штабс-ротмистр⁈ Виноват, ротмистр! Примите мои поздравления! Видит бог, повышения вы заслужили как никто другой!

— Рад вас видеть, Павел Петрович! И спасибо за добрые слова, — улыбаюсь я. — Если б не ваши орлы, даже не знаю, чем бы всё закончилось.

— Ну, до конца ещё далеко. Принимайте подкрепление — приказано оказывать вам всяческую помощь.

— А вот это хорошие новости! Сколько у вас людей?

— Неполная сотня. Если быть точнее — шестьдесят семь сабель, включая мою. А у вас сколько?

— Двадцать девять со мной, — рапортует Кошелев.

— У меня шестьдесят два человека. Итого даже двух сотен не наберётся, — прикидываю я. — И с боеприпасами всё очень плохо. Дошло до того, что пришлось стрелять из трофейного оружия.

— Другими словами, если сейчас, не приведи господь, японцы попрут — от нас тут и мокрого места не останется, — осторожно замечает поручик.

— Понимаю, к чему вы клоните, — киваю я. — Давайте подождём вестей из штаба: вашего и нашего, а там видно будет. Отдавать самураям столь лакомые позиции…

— Что прикажете делать моим? — интересуется Скоропадский.

— Предлагаю спешиться, укрыть лошадей в безопасном месте и разделить с нами окопы.

К моему удивлению, Скоропадский не спорит. Всё-таки кое-какой авторитет в его глазах мне завоевать удалось. Пока он отправляется к своим, я занимаюсь делами насущными, а в голове всё крутится мысль — как бы оттянуть неизбежную атаку японцев. Недавней дерзости они нам не простят, часа через три перегруппируются и пойдут на нас. Если за это время не подвезут б/к, придётся встречать их чуть ли не голыми руками. Н-да…

Взгляд падает на Горощеню: он критически осматривает свой пулемёт. Вид у бойца, извиняюсь за тавтологию, огорошенный.

— Что, голову повесил Лявон?

С недавних пор Лихо довольно хорошо освоил русский язык, теперь с ним можно общаться без переводчика.

— Так это, вашскородь… Пулять больше нечем. Теперь этой машинкой разве что как дубиной махаться.

Вспоминаю, как здорово он покрутил и покружил недавних иностранных визитёров. Вряд ли такой трюк проканает сейчас с наступающими японцами, но что если мы пойдём другим путём?

— Ну, патроны — дело наживное. Главное, чтоб вовремя из тыла подвезли. Скажи, а можешь ты вызвать дождь? Даже не дождь — ливень, причём так, чтобы у японцев все окопы аж до бруствера залило, а к нам — не попало? — с надеждой спрашиваю я.

— Вашродь, разрешите подумать?

— Подумай, только недолго. Сам понимаешь — японцы в любой миг нагрянут.

Мыслительный процесс у Лиха выглядит крайне необычно. Он начинает чесаться во всех местах с таким остервенением, словно по нему бегает стает кусачих блох. Смотреть на него физически больно, и я отворачиваю взгляд.

— Есть, вашродь, — наконец, изрекает он.

— Придумал?

— Так точно. Только это… Мне кровь понадобится, человеческая…

— Ты что — вурдалак? Пить будешь? — отдёргиваюсь я.

— Никак нет! Обряд нужен, надо землю кровицей человеческой окропить.

— Сколько тебе надо этой крови?

— Много. Ведра два — не меньше… Причём кровь нужна с живого человека, — правильно истолковывает он мой взор, обращённый в сторону убранных из окопов трупов.

Я прикидываю: в ведре литров десять, во взрослом мужчине примерно полведра крови, нас почти двести человек — итого, с каждого примерно пятьдесят-шестьдесят миллилитров… Вроде для здоровья неопасно. Большинство ничего не почувствует, даже лёгкого головокружения. Главное при этом заразу в организм не занести.

— Будет тебе кровь! — обещаю я.

Организовываем централизованный «донорский» пункт. Все, и солдаты, и офицеры — без исключений, по очереди подходят к одному из наученных берегиней санитаров, получают лёгкий порез на руке и по капле сдают сукровицу.

Набрав положенные два ведра, Горощеня приступает к обряду: мастерит из веток что-то вроде метёлки, окунает её в кровь и орошает окопы по периметру.

На наше и его счастье к японцам то ли ещё не подвезли снайперов, то ли им самим интересно, что за спектакль у нас тут творится, но с той стороны до сих пор нет ни одного выстрела.

Это позволяет Лиху спокойно довершить весь обряд, однако когда он возвращается — вижу, что далось это ему нелегко. На лице живого места нет, а единственный глаза ввалился.

— Лявон, с тобой всё в порядке?

— Вашбродь, не отвлекай, а⁈ — просит он, и я в порядке исключения прощаю ему это нарушение субординации.

Сейчас от Горошени зависят жизни стольких людей, что я готов носить его на руках.

Лихо принимает позу эмбриона, скрючившись на дне окопа, начинает что-то бормотать. Пытаюсь вслушаться в его слова, но не могу разобрать ничего мало-мальски знакомого. Затем по его телу словно проходит электрический разряд.

Он бьётся в припадке, выгибается дугой, из его рта течёт пена.

Делаю к нему шаг, и тут же чувствую, как меня останавливает Скоробут.

— Не надо, вашбродь, не надо… Горощеня знает, что делает.

Лихо оказывается на спине, его тело сотрясается от многочисленных конвульсий, бьётся как в лихорадке, из его уст извергаются жуткие, леденящие душу, фразы. Я физически ощущаю, как электризуется воздух вокруг нас, как поднимаются волосы, как становится трудно дышать.

Последняя конвульсия закручивает Горощеню чуть ли не в спираль, грудь его вздымается, явственно слышу треск плоти и костей — и от этого мне не по себе.

А потом всё заканчивается, он остаётся лежать на спине, сомкнув драгоценное око. Кажется, что солдат мёртв, он больше не дышит.

Не успеваю произнести это вслух, как его глаз открывается. Вижу, что в нём вообще нет зрачка, они белесый как у сваренной рыбы.

— Я сделал это, — скрипучим, не своим голосом произносит он. — Дождь будет идти полчаса…

Мощный порыв ветра едва не срывает фуражку с моей головы. Я бросаю взгляд в небеса, они стремительно чернеют от набегающих туч. Темнеет словно ночью. Я с трудом могу разглядеть предметы на расстоянии вытянутой руки.

Вспышка озаряет небо и, как обычно, с большим опозданием, бухает громовой раскат, похожий на пушечную канонаду.

И начинается шум тропического ливня. Я не вижу, я знаю, что сверху извергаются тысячи тонн воды, но странным образом дождевой фронт стеной стоит метрах в ста от нас, на наши позиции не падает даже капля.

А вот с японских слышны какие-то дикие вопли и крики, кто-то даже открыл огонь, пули по касательной взбивают землю на брустверах.

— Пора, — говорит Скоробут.

Он и ещё трое солдат аккуратно поднимают Лихо и относят в небольшой блиндаж, в котором раньше сидело японское начальство. Теперь он по праву завоевателей перешёл к нам, став чем-то вроде штаба и места укрытия при артобстреле.

Я вслушиваюсь в дождь. Судя по его интенсивности вода совсем скоро заполнит окопы японцев, их дренажные системы не справляются с таким напором. Вдобавок сильно похолодало. А это уже серьёзная проблема для противника.

Мокрым и промёрзшим людям не до атаки, вдобавок, залило их боеприпасы и провиант. Кажется, мы выиграли для себя целые сутки, а может и больше.

Этого должно хватить, чтобы наладить снабжение с «большой землёй». Значит… Значит, ещё повоюем на вражеских позициях.

Иду в блиндаж, узнавать как там Горщеня. Сегодня он определённо герой, заслуживающий награды. Эх, будь моя воля, обвесил всю его грудь солдатскими «егориями»!

— Спит, — с ходу понимающе рапортует Кузьма. — Можете разговаривать при нём громко — его пока и пушка не разбудит.

— А он как вообще — в порядке?

— Да вы, вашродь, не волнуйтесь — дня три в лёжке побудет, а потом очухается. Это ж Лихо, с него всё как с гуся вода…

Я усмехаюсь. Уж чего-чего, а этой самой воды у японцев сейчас с избытком. Наверное, чувствуют себя в окопах как морячки во время шторма, задолбались вычерпывать. Ещё немного и на лодках поплывут.

Только особо расслабляться нельзя, у них и своих «специалистов» хватает. Могут устроить и нам какую-нибудь подлянку в том же духе. И начнётся тогда война стихий…

У нас, кстати, постепенно тоже становится сыро, не так, как у неприятеля, но под ногами хлюпает всё сильнее.

Темнота рассеивается, можно поглядеть в бинокли — что там у «соседей»?

А там веселуха по полной программе. Эх, туда б закинуть десяток-другой снарядов со шрапнелью.

Наверное, командир батареи трёхдюймовок телепат — иначе не объяснить тот факт, что арта тут же начала накидывать по позициям самураев, причём накрыли с первого же залпа — вот что значит успели пристреляться.

Взбодрили японцев знатно: сначала у них затихло, а потом пошёл такой вой — хоть уши закладывай.

С другой стороны, вой — это плохо, у неприятеля ещё хватает живых и далеко не все из них ранены…

Не успел об этом подумать, как наша батарея жахнула ещё раз, а потом ещё и ещё, не экономя снарядов.

Всё-таки не зря артиллеристов зовут богами войны! Теперь даже вода со стороны японских окопов приобрела буро-красный цвет и виной тому была отнюдь не глина.

У неприятеля не было ресурсов и сил, чтобы огрызаться.

— Господин ротмистр!

Оборачиваюсь и вижу перед собой незнакомого пехотного поручика. Вид у него поразительно бравый — на поле боя так лощено выглядеть и пахнуть дорогим одеколоном могут только штабные, на полевых офицеров обычно без слёз не взглянуть. У некоторых порой даже погонов нет, вместо фуражек какие-то шляпы. Про солдат вообще молчу: разуты, раздеты, на головах тряпки, на ногах опорки, лица бледные.

А у этого и вид бравый и грудь колесом и на гимнастёрке ни пятнышка.

Откуда ж ты такой красивый взялся?

— Поручик Федотов из штаба бригады с пакетом, — козыряет он.

— Давайте ваше донесение

Получаю пакет, взламываю сургучную печать, углубляюсь в чтение.

— Что там? — интересуется Скоропадский.

Протягиваю ему пакет с приказом от комбрига.

— А вот, почитайте…

Будущий «гетьман» быстро пробегается глазами по тексту, возвращает недоумённо.

— Приказано отступать?

Киваю.

— Более того — мы отходим и от прежних позиций в тыл на десять вёрст. Так сказать, добровольно отдаём их врагу.

Федотов кривится.

— Комбриг не виноват. Таков приказ генерала Куропаткина. Он очень боится окружения.

Хочется в простых русских выражениях сказать, чего точно боится генерал Куропаткин. Не удивлюсь, если выражу общую точку зрения.

— Неужто отступаем? — ахает Кошелев.

А ведь ещё час назад он был сторонником отхода. Правда, на свои же позиции.

Выразительно смотрю на Скоропадского, потом на Кошелева.

Возвращаю пакет Федотову.

— Считайте, что я его не получал. Мы никуда не отходим…

Лицо поручика становится красным.

— Как! Это же приказ⁈

— Это преступный приказ и я не собираюсь его выполнять, — спокойно отвечаю я.

Даже штабной офицер всё равно остаётся офицером, причём русским.

— Разрешите остаться с вами, — внезапно просит Федотов.

Он гордо вскидывается.

— Благодарю вас, поручик! Но, если не возражаете, у меня на вас другие планы…

— Какие⁈ — хлопает глазами он. — Как я могу вам помочь?

— Наместник ещё в Ляояне?

— Так точно.

Я помню, что в отличие от Куропаткина, Алексеев — сторонник решительных действий.

— Можете доставить ему пакет от меня?

Он на секунду задумывается.

— Так точно, могу! Один из адъютантов адмирала — мой хороший знакомый. Передам ваше донесение через него.

— Отлично! Тогда прошу у вас пять минут.

Обычным карандашом пишу на бумаге свои соображения. Не знаю, насколько удастся пронять Алексеева, но, может, хотя бы вспомнит, кто не так давно спас его от верной гибели. Тем более прошу немного — подкрепления и дозволения удерживать за собой взятые у самураев позиции. Если получится — развить успех.

Печатей и сургуча у меня нет, поэтому по простому — складываю лист пополам два раза. Отдаю донесение Федотову.

— Очень рассчитываю на вас, поручик!

Тот щёлкает каблуками.

— Не извольте беспокоиться! Умру, но пакет доставлю.

Одобрительно киваю.

— А вот это по-нашему, по-русски.

Поручик уходит. Мысленно желаю ему лёгкой дороги и удачи.

— Как себя чувствуете, господа — нарушители приказа⁈ — усмехаюсь, разглядывая своих «подельников» — Скоропадского и Кошелева. — Не переживаете, что могут сорвать погоны?

— А смысл? — пожимает плечами Кошелев. — Если победим — так победителей не судят, а если япошки верх возьмут — так я живым сдаваться не собираюсь.

— Мне тоже всё равно, — с таким же фатализмом отвечает Скоропадский. — Для меня — большая честь биться с вами в одном строю, господин ротмистр. Ну, а чему быть — тому не миновать.

— Прекрасно, господа. Тогда предлагаю кому-то из вас совершить набег в наш тыл за подкреплением и боеприпасами… Очень надеюсь, что наши полки не спешат выполнять приказ Куропаткина.

Часа через полтора окопы наполняются людьми: тут как и пехота, так и оставленные мной в резерве два взвода под командованием Цируса.

И те и другие не с пустыми руками, а с запасами провизии и б/к.

Ну и вишенка на торту — к нам прибыл тот самый артиллерийский комбат, чьи пушки так лихо крыли японцев.

— Господа, я узнал, что вы не намерены отступать… Так вот, мои артиллеристы станут прикрывать вас до последнего, — сходу объявил он.

— Благодарю! Как у вас со снарядами?

— Я позаботился о них заранее. Будем стрелять, пока стволы не раскалятся и не лопнут.

— Советую вам сменить позиции и хорошенько замаскировать орудия. Не надо облегчать противнику контрбатарейную игру.

— Мы это уже делаем, а новые позиции были подготовлены нами ещё на прошлой неделе. Японцы о них не знают, — радует меня он.

— Разрешите осмотреть, пока неприятелю не до нас?

— Разумеется. Прошу за мной.

Возвращаюсь довольным от увиденного. Пушкари — молодцы, чувствуется опыт.

Теперь моя задумка не выглядит совсем уж безнадёжным предприятием.