Ротмистр Гордеев-3

Глава 6

— Вашбродь, держи! — не понимаю, откуда рядом со мной оказывается Скоробут, у него трофейный вакидзаси.

Он кидает клинок мне, я хватаю его на лету левой рукой (не зря меня учили управляться обоими) и легко, словно росчерком пера, срубаю клювастую башку демона.

Она падает мне под ноги.

Тело демона дёргается, какое-то время продолжает жить на рефлексах, совсем как курица без головы. Пинком валю его на землю, перепрыгиваю, чтобы схватиться со следующей тварью.

— Скоробут, уводи доктора!

— Есть, вашбродь.

— Быстрей, твою мать! — ору во всё горло я.

Соня даже пикнуть не успевает, как Кузьма хватает её и тащит за собой к блиндажу.

Молодец!

По правилам войны медиков и санитаров убивать не принято, но то и война, чтобы плевать на законы. И чем больше воюешь, тем сильнее забиваешь на них.

А тут даже не простые японские солдаты, а тэнгу, демоны со своими понятиями о чести, многие из которых могут отличаться от наших.

Как только Кузьма и Соня исчезают, радостно выдыхаю. Слава богу! Теперь можно и повоевать.

Мои крики успели разбудить бойцов, окопы стремительно оживают. То тут, то там вспыхивают короткие схватки. Пусть демонов относительно немного — дюжины две, не больше, но тэнгу не зря считаются мастерами рукопашного боя, поэтому нашим приходится несладко. Идёт размен одного крылатого на двух-трёх наших, и смерти мои ребят каждый раз обрывают невидимую струну моей души.

Сейчас я пока что держусь, а потом мне будет плохо, очень плохо…

Ситуация стремительно выходит из-под контроля, мы полностью переключили внимание на тварей, а ведь где-то там могут тихо подкрадываться цепи неприятельской пехоты. И тогда нам крышка. С двойной напастью нам не сдюжить.

В голову закрадывается предательская мыслишка — а ну как прав был Куропаткин, надо было отступить на более подготовленные позиции, встретить японца там… Только я ведь хорошо помню, чем закончился этот манёвр в реальной истории — нашим разгромом.

Значит, пищи, но терпи.

Вступаю в схватку с очередным «гостем» с неба. Хорошо что у меня короткий меч, им удобнее орудовать в тесноте окопа, поэтому я, не без труда, конечно, но всё-таки справляюсь с тэнгу. Заканчивается поединок тем, что лезвие входит в его упитанное туловище практически по самую рукоятку, я даже проворачиваю клинок. Демон резко обмякает. Из открытого клюва доносится шипение как у рассерженного гуся.

— Сдохни, сука! — ору я.

Выдёргиваю меч, для успокоение совести перебиваю им шею тэнгу.

— Минус два, — довольно кричу я себе.

Китель на мне мокрый от чужой (надеюсь) крови, обувь подозрительно хлюпает, по правой руке распространяется нестерпимая боль, амулет просто раскалился и жжёт грудь нестерпимо. Ещё немного и я его сорву на хрен!

Но ведь он греется не потому, что так захотелось… Что это? Предвестье новой атаки? Тогда нас просто сотрут в порошок.

Думай, сука, думай!

Вспоминаю, что успел набраться из рассказов Николова и других знатоков демонов про тэнгу.

С этими тварями всё непросто, но есть одно слабое место: у них, как и у людей есть своя иерархия. Рядовая нечисть подчиняется командирам, те обычно в схватку не лезут, предпочитая контролировать её сверху: с высоких деревьев, с неба. Главным отличием демона-офицера является красное одеяние и маленькая шапочка на голове.

Разворачиваюсь, бегу к блиндажу. По пути натыкаюсь на обоих Лукашиных. Младший уже успел обратиться и теперь в зверином обличии буквально разрывает угодившего ему в лапы демона на части. С каким-то почти садистским наслаждением отрывает ему крылья, ломает конечности и как вишенка на торте — отвинчивает башку.

Старший рубится с ещё одной тварью, казачий натиск сталкивается с отточенным веками самурайским мастерством фехтования, поэтому схватка идёт на равных.

Не-по-джентльменски вмешиваться в чужие поединки, но все извинения потом. Поскольку нахожусь у твари с тылу, и та меня не видит, засаживаю в неё вакидзаси, демон дёргается, отвлекается на меня, и пропускает мощный удар шашкой от Тимофея.

Тэнгу оказывается живучим, какое-то время ещё продолжает драться, но на два фронта, да ещё с такими чудовищными ранениями, его не хватает. В итоге и этот крылатый оказывается на дне окопа.

— Тимофей, мне нужна винтовка и серебряная пуля. Делай что хочешь, хоть рожай!

Лукашин-старший понимающе кивает и срывается с места, а я взлетаю на гребень блиндажа и вкидываю подбородок. Деревьев в округе нет от слова «нет», поэтому офицер тэнгу парит сейчас где-то над нами.

Сомневаюсь, что в ночи они видят как кошки, значит, эта тварь не забралась под облака. Остались сущие пустяки — обнаружить её и снять с земли серебряной пулей.

— Вашбродь, достал! — ухмыляющийся Лукашин подает мне «мосинку».

— А пули?

— Только две штуки. Больше не сыскал

— Ну, хоть что-то! Молодец!

Что ж, у меня будут всего две попытки…

— В кого стрелять собрались?

— В их командира. Он должен висеть где-то тут, над нами.

— Так не видно ж ничего… — удивляется казак.

— Разве я сказал, что будет легко? — хлопаю здоровой рукой его по плечу.

Лукашин ухмыляется.

— Не говорили…

— Ну так молчи и помогай найти его. Давай разделим сектора. Ты смотришь в эту сторону, я в эту, — делю направления я.

— Слушаюсь! — козыряет он. — А может того… Мне винтарь отдадите?

— С какой стати?

— У вас же это… Ну, рука… Как стрелять будете?

— Ничего, справлюсь. Ты, главное, тварь не упусти, — сильно самоуверенно говорю я.

При этом прекрасно понимаю — а ведь он прав, придётся давить на спуск указательным пальцем левой руки. Не скажу, что это коронный способ моей стрельбы.

Только б не обделаться…

Вместе с Тимофеем всматриваемся в мрачное небо. Не видно ни зги.

А где-то там идёт смертельная схватка, погибают мои бойцы. То и дело доносятся предсмертные крики и, увы, многие на русском языке. Эх, сколько ж потом их хоронить придётся…

Счёт идёт на секунды. Вот только от этого знания ни горячо, ни холодно…

От напряжение кажется, что ещё немного, и глаза вылезут из орбит. Наверное, уже полопались все сосуды…

Но я продолжаю мониторить небо, одновременно моля его о том, чтобы оно помогло.

Не может такого быть, чтобы там, наверху, к нам не прислушались. Мы, русские, обязаны победить! Иного не дано!

Я что — зря тут оказался⁈

— Вижу! — лихорадочно вскрикивает Лукашин.

— Вон там! Чуть правее! — он тычет пальцем.

— Нет там ничего!

— Да вы присмотритесь! Это он, сволочь!

Прищуриваю левый глаз…

Есть! Не ошибся, Тимофей! Не знаю, каким чудом, но углядел тварь. Правда, отсюда, да ещё в темноте силуэт кажется смазанным.

Поднимаю винтовку, навожу на цель.

— Только не промахнись, вашбродь!

— Тимофей, ещё раз под руку скажешь — зуб выбью!

Казак понимающе замолкает.

Сливаемся с «мосинкой» в одно целое, перестаю дышать, нажимаю на спуск.

Выстрел звучит подобно грому! В плечо как кобыла лягнула.

— Есть! — кричит казак. — Попал, вашбродь! Ей-богу, с первого выстрела попал!

Тварь камнем падает с неба, исчезает из виду.

— Теперь что, вашбродь?

— Ждём.

— А может того, я к нашим на подмогу?

— Подожди. Тимофей. Успеешь!

Не знаю почему, но мне не верится, что получилось так легко и просто. Не привык я к такому… Даже в голливудском кино, где нарушаются мыслимые и немыслимые законы физики и логики. Так не бывает. А тут жизнь, реальная жизнь с её законами вечнопадающих бутербродов с маслом.

Если что-то могло пойти не так, оно обязательно и приключилось…

Бой продолжается. Пальба, крики, стоны.

— Ничего не поменялось… — растерянно произносит Лукашин-старший.

— Значит, попали не в того… Ищи в небе второго, Тимофей! — приказываю я.

Следующую мишень нахожу уже я в своём секторе. Похоже, первой пулей я подбил какого-то зазевавшегося рядового тэнгу, а командир — вот он, на пару часов левее. Мне даже кажется, что вижу и красное одеяние на нём и даже странную маленькую шапочку, хотя это стопудово обман зрения, выдавание желаемого за действительное.

Тварь словно чувствует, что попала на прицел, растерянно дёргается, делает несколько резких размахов крыльями и начинает подниматься. Ясно, хочет уйти на безопасную высоту, где её уже не достанет винтовочный выстрел.

Палец нажимает на спуск… Стоп! Рано ещё, мазну — пуля уйдёт ненамного, на шаг, но в сторону. А это последняя из доступных.

Ошибаться нельзя.

Закусив губу, тщательно вымериваю все вводные, прикидываю скорость подъёма офицера тэнгу, ветер…

— Вашбродь! — Тимофей Лукашин аж дрожит от нетерпения. — Уйдёт гадина! Уйдёт!

— Не уйдёт!

Разум становится холодным, в голове нет ничего, кроме цели, я сконцентрирован на подготовке к выстрелу.

Пора!

Грохочет выстрел, я отвожу взгляд и замираю. Мне тревожно — а ну как промазал, пуля ушла в молоко, и тогда придётся уничтожать всех тэнгу в рукопашной.

Секунды растягиваются в минуту, кажутся бесконечными.

— Ура, вашбродь! Есть! — радостно вопит Лукашин. — Подбили гниду!

Облегчённо выдыхаю, сердце снова начинает биться, кровь бежит по венам.

Вместе с тем меня переполняет абсолютное счастье.

Мы ждём результат. Не сразу, но он появляется.

Потеряв управление сверху, тэнгу по одному начинают взмывать в небо. Ещё чуть-чуть и в окопах остаются только мёртвые твари.

Господи, мы отбились! Не верю своим глазам и ушам.

Спрыгиваю с блиндажа, иду принимать доклады, мысленно готовясь к потерям. А они большие, если даже не сказать огромные.

Тэнгу нанесли нам капитальный урон.

По окопу идёт Кошелев. Он устал, его шатает, он весь в крови и грязи. За ним Скоропадский, выглядит ничуть не лучше. Но всё-таки живой!

— Господа офицеры! — подзываю их к себе я и сам иду навстречу.

Не успеваю пройти пару шагов, как начинает строчить сначала один наш пулемёт, потом второй, третий…

— Япошки! Пехота пошла! — яростно кричит знакомый голос.

Кажется, это Будённый…

Кидаюсь к брустверу, чуток заглядываю за него. Точно… сразу несколько кажущихся в темноте серыми редких цепочек солдат. Быстро идут, слегка пригнувшись.

По идее под кинжальным огнём пулемётов атака должна захлебнуться, на месте их офицеров я бы уже давно отдал приказ залечь…

Но с этими «самураями» словно что-то не так. Они продолжают идти, переступаю через трупы своих товарищей, и тут же гибнут под пулям. И сразу же появляется новая цепочка, за ней ещё одна, и ещё…

Они волнами накатывают на окопы, и пусть половина уже никогда не поднимется, продолжают идти на штурм.

— Что это с ними? — поражённо шепчет Кошелев. — Полагают, что они бессмертные что ли?

— Зомби! — произношу я.

— Что⁈ — удивлённо вскидываются Кошелев и Скоропадский.

— Зомби! Некогда объяснять, господа офицеры. Короче, их чем-то напоили или провели какой-то отряд, но теперь им плевать на всё. Это уже не люди, это куклы, выполняющие приказ.

— Не понял, Николай Михалыч. Какие ещё куклы? Что, марионетки, как в театре? — моргает Скоропадский.

Он явно шокирован моими словами.

— Вроде того, — подтверждаю я. — Куклы, марионетки — неважно. И да, они не испытывают боли. Даже если отрубят руки и ноги, всё равно поползут вперёд и вцепятся зубами в горло. Так что не старайтесь ранить — убивайте их наповал. Если они достигнут наших окопов — гарантирую: никого щадить здесь не станут.

— Можно подумать, тут кто-то собирался сдаться! — фыркает Скоропадский.

Огонь с нашей стороны открыт просто сумасшедший, особенно старается пулемётная команда. Мы выкашиваем цепь за цепью, уже скоро местность между нами и японскими позициями превращается в кроваво-красный шевелящийся ковёр. Там места живого нет.

В какой-то момент нервы у японского командования не выдерживают. Зомби — зомбями, но в любом случае, это ресурс, причём не бесконечный. Уложив перед нашими окопами пару батальонов пехоты и не достигнув результата, японцы спохватывается.

Последняя цепь внезапно разворачивается и нехотя бредёт назад.

Отдаю приказ не тратить драгоценные патроны. Наша цель не перебить всё население Японии, а выдержать натиск и устоять в надежде, что поручик Федотов добрался до наместника, сообщил, что мы организовали выступ в позициях противника и, если грамотно подойти к этому вопросу, отсюда можно организовать контратаку.

Вот только прислушается ли Алексеев к словам простого драгунского ротмистра или займёт страусиную позицию Куропаткина?

Вместо ответа неподалёку жахает разрыв шимозы.

Понятно, после неудавшегося налёта тэнгу и атаки зомбированной пехоты, пошло в ход проверенное средство — артиллерия. Не удивлюсь, если по наши души подтащили ещё несколько батарей. Уж больно опасной занозой стал наш дерзкий рывок для планов японского штаба.

Неприятельские пушкари стараются, обрабатывают наши позиции по всем правилам воинской науки, снарядов не жалеют.

Всё, что мы можем — вжаться к земле в бессильной злости и, надеяться, что именно сюда не прилетит, а если и прилетит, то либо не взорвётся, либо не зацепит осколком. Короче, как в сказке.

А оно как в жизни: прилетает и взрывается, засыпая нас землёй.

Лежу животом на холодной и сырой земле. Наполовину оглохший, в рот, нос, уши и все отверстия насыпалась земля. Страх куда-то ушёл, остались только терпение и надежда.

Опытный солдат всегда знает, откуда к нему прилетит и всегда отличает звуки «входящих» и «исходящих». Внезапно для себя начинаю замечать, что японский обстрел как будто слабеет, становится всё менее уверенным…

Твою ж дивизию! Наши! Это наши начали в контрабатарейку и, сдаётся мне, весьма удачно.

Подымаю голову, вслушиваюсь.

Так и есть! Слышны взрывы, но уже там, у японцев.

Как только многочисленные «бахи» смолкают, наступает тишина. Она звучит для нас сладостной музыкой.

Бойцы подымаются, стряхивают с себя землю.

Неподалёку лежит Кошелев, зову его, трогаю рукой.

Он не встаёт.

— Поручик, что с вами? Вы живы?

Не сразу замечаю, что у него нет руки, из рваны хлещет кровь, а ещё всё его тело буквально изрешечено осколками от фугасов с шимозой.

Фуражки на мне нет, где она — понятия не имею, поэтому не могу ничего снять с головы. Просто стою над его телом и читаю про себя «Отче наш».

— Отвоевался наш соколик, — произносит кто-то возле меня и часто крестится.

Это один из пехотинцев Кошелева, возрастной уже, невысокого роста, в шинели как говорится «на вырост». Как он только сам себе на полы не наступает?

Подходит Скоропадский, его лицо в крови.

— Вы ранены?

— Что? — Он спохватывается. — Говорите громче, я ничего не слышу?

— Говорю, вы ранены? — почти кричу я.

Он слабо улыбается.

— Меня контузило. Ничего не слышу.

— Надо показать вас нашему врачу.

Соня уже тут как тут. Вместе с преданным как собака Скоробутом занимается раненными.

Привлекаю её внимание, показываю на офицера. Она кивает.

Скоропадский протестует.

— Пусть сначала займётся настоящими раненными. Я же сказал — у меня пустяк, лёгкая контузия.

Закончив перевязку одного из бойцов, Соня подходит к Скоропадскому. Тот слабо улыбается.

— Н-не надо!

Но берегиня его не слушает.

Я же иду вдоль окопа, оценивая масштаб катастрофы. То и дело натыкаюсь на мёртвые тела. Их много, очень много. И каждая такая встреча как ножом в сердце.

Ни один офицер не в силах равнодушно смотреть на гибель своих подчинённых. Тем более русский офицер.

Вижу задумчиво сидящего на корточках Гиляровского, к его губе словно приклеилась папироска. Он монотонно чиркает кресалом зажигалки, но огня как не было, так нет.

— Владимир Алексеевич, как вы?

Дядя Гиляй вскидывает голову.

— Ещё не могу точно сказать, Николай Михалыч. Кажется, жив. И вроде бы цел…

— Для вас тут слишком опасно. Давайте я распоряжусь, чтобы вас отправили в штаб!

Его глаза недовольно сверкают.

— Простите, господин ротмистр, но — нет! Я остаюсь с вами и до конца!

— Уверены?

— Разве я давал повод усомниться в моих словах.

Ответить мне не даёт всё тот же Скоробут.

— Что тебе, Кузьма?

— Тут это… — Он подозрительно мнётся.

— Ну⁈ Говори!

— За вами пришли…Собираются арестовать.