Глава 8

Страшная боль вонзается в голову как сверло, погружается в мозг, буквально разрывает на части. И вроде бы не слабак, привык многое переносить, сжав зубы, но воля превращается в студень, рот раскрывается сам собой и издаёт долгий протяжный стон.

И вместе с ним приходит пробуждение.

Первое, что бросается в глаза — потолок… Белёный по старинке, явно метёлкой, я отчётливо вижу её следы. А вот всё остальное как будто в дыму: очертания предметов и людей плывут, невозможно сфокусироваться.

— Очнулся, голубчик! Слава тебе, господи! — бормочет кто-то рядом и сразу же громко зовёт:

— Сестричка, сюда. Больной очнулся!

Голос у него оказывается пронзительным и вызывает у меня очередной приступ. Обхватываю голову руками, давлю виски как арбуз — может так полегчает?

— Тише ты! Не видишь: мается бедолага! — до ушей доносится вкрадчивый женский шёпот.

Стоп! А ведь я уже где-то слышал её. И как будто бы при схожих обстоятельствах… Или это обман слуха?.

Сквозь пелену и туман проступает женский образ… Совсем ещё молодая, если разобраться, даже девушка — девчонка в белом одеянии… Большой крест цвета крови на белой старомодной косынке.

Не может быть! Дежавю и только!

Если мозг не играет со мной злую шутку, именно эта медсестричка была первым человеком, которого я увидел, когда оказался в другом мире. Игра судьбы да и только… Кому рассказать — не поверят.

А может ничего такого на самом деле не было, я долго лежал в отключке, слышал вокруг себя голоса и нафантазировал себе бог весть что… Всех этих демонов: крылатых, многоруких… Оборотней, вампиров… Ну и прочую нечисть, включая наших родных домовых отечественного разлива.

И если это так — то…,мне будет ужасно скучно, без моего Скоробута, без братцев Лукашиных, даже без одноглазого Лиха — Лявона Горощени будет как-то не так. Неужто это фантазии воспалённого воображения?

— Больно, родненький? — участливо спрашивает девушка, поправляя на мне казённое одеяло. — Потерпи чуток, сейчас тебе станет лучше.

Она очень мила, у неё участливое выражение лица, от всего её облика исходят уют и доброта, а в голосе звучит неподдельная нежность и забота. Девушка касается моего лба, я начинаю чувствовать приятную прохладу её ладоней, и эта прохлада волнами распространяется по всему телу, притупляя муки.

— Вы… В-вы… б-бер-региня? — вырывается у меня.

Не знаю почему, но мне с большим трудом удаётся выговорить эту фразу. Ни язык, ни губы, меня толком не слушаются.

— А вы только сейчас догадались? — усмехается она. — Конечно, я берегиня. Потому и работаю в госпитале. А ещё я очень хорошо знаю вашу невесту.

— К-к-к-какую невесту⁈ — с третьей попытки выговариваю я.

— Как какую! Вы шутите⁈ — деланно возмущается она, хотя я вижу, что на самом деле в её глазах прячутся озорные смешинки.

Тут медсестра оборачивается, замечает кого-то и теперь уже не может сдержать настоящей улыбки:

— Впрочем, вот и она. Вы ведь её не забыли⁈

— С-с-соня! — не сразу, но мне всё-таки удаётся перебороть проклятое заикание. — Вы?

— Здравствуй! — Соня склоняется надо мной, целует в лоб как ребёнка, хотя и точно знаю: ей, как и мне, хочется большего…

Я буквально тянусь к ней и душой и телом, а она готова ответить взаимностью. Мешают разве что неподходящее время и место… Ну и, пожалуй, моё состояние. Я не просто ослаб, у меня нет сил даже чтобы говорить, а руки падают безвольными плетьми. В общем, герой-любовник из меня так себе.

Она отстраняется.

— Я пришла сюда сразу как только узнала, что ты очнулся.

— К-к-к…

— Как я могла узнать?

— Д-д-да…

— Не забывай, я всё-таки берегиня!

Понятней от этого не стало, а вопросов у меня только прибавилось. Откуда взялось заикание, могу догадаться — это один из самых распространённых симптомов контузии. А меня крепко приложило тогда взрывной волной во время схватки с японским офицером. Нет, теперь я готов поставить сто к одному — ничего мне не пригрезилось, было всё!

— К-к-как ост-тальные! — невозможно описать каких усилий над собой мне стоил этот коротенький вопрос.

Реакции Сони и медсестры мне сразу не нравится. Они пытаются от меня это скрыть, но я достаточно долго прожил на том и этом свете, чтобы понять: меня жалеют и делают всё, чтобы я не волноваться.

Набираю полную грудь воздуха, чтобы громко высказать своё возмущение. В конце концов даже в госпитале я остаюсь офицером и отвечаю за своих людей. Я просто обязан знать, что с ними. Даже если это горькая правда.

— Тебе надо отдохнуть и набраться сил! — внезапно произносит Соня.

Она запускает руки в мои волосы, аккуратно шевелит пальчиками. Её прикосновения вызывают сладкую и приятную вибрацию, по телу бегут электрические импульсы, они расслабляют меня, вызывают негу, я готов мурлыкать как кот, которого чешут за ушком, забываю на секунду обо всём и вся.

— Спи, мой хороший! — говорит Соня, и я опять проваливаюсь в сон.

Могу лишь гадать, сколько тянется это очередное забвение. Вроде бы за окнами палаты всё ещё светло, но кто даст мне гарантию, что я не провалялся целые сутки. Одно радует — не было сновидений.

— Что ж вы так неаккуратны, голубчик! — качает головой высокая нескладная мужская фигура. — Давно ли были у меня в «гостях» и опять вдруг пожаловали! Неужто так понравилось?

Он подмигивает.

— С-с-сер-г-г-гей…

— Всё верно, Сергей Иванович Обнорский, ваш, так сказать, эскулап! — смеётся он. — Вижу, что узнали.

Киваю в ответ. Ну да, в прошлый раз он тоже меня лечил. Судя по результату, довольно удачно.

— Сможете присесть?

Сил в теле не прибавилось, но кое-как с его помощью принимаю сидячее положение. Голова с непривычки кружится, но всё равно — так значительно лучше, чем делать любимое занятие некоторых бодибилдеров — «лёж лёжа».

Начинается рутинный медицинский осмотр, в рамках которого мне, как и хорошему коню, смотрят даже в зубы.

— Что ж… Недурно, недурно, — изрекает в итоге врач. — Вы сравнительно легко отделались, господин ротмистр. Через пару недель обязательно поставлю вас на ноги. Будете петь и танцевать!

— А г-г-г-г…

— Говорить?

— Д-да!

— Тут всё индивидуально, но, опыт мне подсказывает: ваше заикание не останется с вами на всю жизнь. Обязательно пройдёт и, возможно, даже раньше, чем вы думаете! Вечером ещё раз приду вас проведаю… И да… Я, конечно, категорически против, но завтра у вас будет много гостей. На мой взгляд, даже слишком много!

Обнорский уходит. Я вновь падаю на подушку.

Время завтрака. Его мне приносит Соня.

И она же начинает кормить меня как ребёнка с ложечки.

— За папу — за маму…

Меня очевидно держат на какой-то диете, поэтому вся пища абсолютно безвкусная. И выглядит она так, словно её уже раз ели.

Впрочем, в окопах не привыкать питаться всякой дрянью, поэтому я не ропщу, а послушно открываю рот, чтобы принять очередную порцию пищи. Только компот заставляет меня примириться с этим обедом. Он одновременно сладок и кисловат, точно такой же когда-то варила мама. Моя настоящая мама, которая осталась где-то там, где старлей Лёха Шейнин пал смертью храбрых. Или пропал без вести… Даже не знаю, какую бумагу ей прислали.

— Николя… Тебя плохо? — тревожится Соня.

Поджимаю губы и отрицательно машу головой. Никому, даже Соне, совсем не обязательно знать, какие кошки скребут сейчас у меня на душе.

— Ты меня обманываешь, Коля! — тоном учительницы произносит берегиня. — Я же вижу: с тобой что-то не так! Неприятные воспоминания? Я права?

— Я в п-п-полном п-порядке!

— Не надо, — просит она.

На её лице печаль.

— Знаешь, иногда мне кажется, что ты — совсем не тот Коля, которого я знала с детства. Ты словно другой человек!

— В-война…

— Конечно, война меняет людей. Но ты изменился до неузнаваемости! — Она вытирает мои губы мокрым полотенцем, снова целует и опять, увы, в щёку. — Тебе надо поспать.

Я не спорю, послушно поворачиваюсь на правый бок и закрываю глаза.

Доктор говорит, что завтра у меня будет много гостей. Кто-то из них обязательно скажет, что с моим эскадроном.

Режим в госпитале соблюдается безукоризненно. После завтрака меня будят, чтобы поставить пару уколов. Замечаю, что колет меня в мягкое место не медсестра, а Соня — девушка словно прописалась в больничке. Дальше сон, обед, опять сон, полдник, посещение Сергея Ивановича, ужин и сон, но уже до утра.

Несмотря на однообразность и скучность, время пролетает незаметно.

На следующий день я чувствую, что мне намного лучше: ещё не бодрый огурчик, но уже вполне себе корнишон.

А вот и обещанные гости.

— Николай Михалыч! — Николов садится на некрашеный грубый табурет. — Рад видеть вас в добром здравии!

На широкие плечи контрразведчика накинут свежий белый халат.

— З-з-з…

— Не напрягайтесь! — успокаивает он. — Я в курсе о вашей маленькой проблеме. Ничего страшного, тем более говорить в основном буду я.

Благодарно опускаю подбородок. Люблю понятливых людей.

Контрразведчик кладёт на прикроватную тумбочку небольшой свёрток.

— Это вам гостинцы… От меня и не только.

— С-спасибо!

Он усмехается.

Я внимательно смотрю на него, ожидая вестей.

— Итак, начнём с главного. Вас наверняка интересует, кому в итоге досталась позиция, так удачно захваченная вашим отрядом.

Киваю. Ещё бы меня это не интересовало! По сути я поставил всё на тот прорыв и пошёл ва-банк.

— У меня хорошие новости: позиция осталась за нами. Наша артиллерия удачно накрыла японцев, они не выдержали и побежали… Маленькая, но такая важная для нас победа на этом участке фронта! Тем более в последние дни викторий у нас, скажу откровенно, было немного, — довольно произносит он.

Облегчённо выдыхаю. Значит, всё было не зря!

— Правда, не все сразу оценили этот результат по достоинству, — продолжает Николов.

В ответ на мой недоуменный взгляд, он поясняет:

— Начнём с того, что Куропатки просто возжелал отдать вас под суд, но сначала его остановило ваше ранение. Потом вступился наместник Алексеев. Адмирал горой встал за вас. Ну и скажу по секрету: у вас, Николай Михайлович, нашлось много других защитников: Ванновский, комбриг и комполка. Ну и ваш покорный слуга, — лукаво подмигивает он.

Благодарно киваю в ответ, в горле слегка першит от избытка чувств. Как это здорово, когда в тебя верят!

— Так что выхода у Куропаткина не было. В итоге он сменил гнев на милость. Теперь вы официально герой, господин ротмистр. Приоткрою вам маленький секрет: ваш подвиг оценили по достоинству, вас ждёт высокая награда!

Он словно читает мои мысли:

— Конечно-конечно! Вы служите не ради чинов и наград, но согласитесь — любой поступок, тем более — поступок героический, не должен остаться незамеченным. И это будет лишь маленькая толика справедливости в отношении вас и ваших людей…

— М-м-мои л-лю-д-ди….

Николов на секунду замирает.

— Ваш лечащий врач прочитал мне целую лекцию перед тем, как разрешил навестить. Мне категорически не советовали касаться этой темы, но… Я уверен: вы обязаны знать.

— Г-говорите! — умоляюще произношу я.

— Вашего эскадрона больше нет, — решается Николов. — Нет, его не расформировали… Он погиб! Погиб, героически сражаясь с японцами. Большинство солдат и офицеров пали на поле брани. Немногочисленные выжившие лежат сейчас вместе с вами в госпитале. Нет ни одного, кого бы не зацепило пулей или осколком, причём не по одному разу.

Меня с ног до головы охватывает ледяным холодом, в глазах мутнеет. Нет ничего хуже для офицера, чем потерять своих людей, тем более сразу почти всех. И это страшная, непереносимая мука.

Рука тянется к воротнику исподней рубахи, начинает его терзать. Я покрываюсь потом, не могу дышать. Это не паническая атака, что-то другое, я знаю, но мне откровенно хреново.

— Д-душно!

— Я открою! — Николов встаёт и открывает окно.

Вместе с ним в палату врывается дыхание ветра. Мне становится чуточку легче.

Отпускаю воротник. Медленно и сосредоточенно дышу, отгоняя тоску прочь.

— Простите, что принёс вам недобрые вести, — вздыхает контрразведчик.

Он старается не смотреть мне в глаза.

— Вашей вины в этом нет! — неожиданно чисто и без запинки говорю я.

Куда только делось проклятое заикание! Неужели избавился?

Оно как будто услышало меня и тут же вернулось, когда я попытался объясниться:

— Эт-т-то пр-пр-прок-клятая в-война!

Контрразведчик понимающе вздыхает.

— Война… Будь она неладна! Но вы ведь не собираетесь сдаваться, Николай Михалович⁈ — Николов окидывает меня испытывающим взглядом.

— Я р-р-руский оф-ф-фицер! Р-руские н-н-не сдаются!

— Именно это я и хотел от вас услышать, ротмистр, — уважительно произносит контрразведчик. — Да, прежний состав вашего эскадрона погиб, вечная память героям! Но начальство приняло решение признать эксперимент удачным и продолжить его. Так что всё только начинается, Николай Михайлович. Поскорее идите на поправку и набирайте новых людей. С самого верху поступило распоряжение оказывать вам всяческое содействие.

Он вскидывает руку вверх:

— Мы ещё повоюем!

— П-повоюем! — соглашаюсь я.

Покоя мне не будет, пока не отомщу за всех и за каждого. Если б только дали добро, умчался бы прямо сейчас на фронт. И плевать, что башка гудит как чугунный колокол.

— Мне пора! — Николов пожимает мне руку и направляется к выходу.

Господи, как я ему завидую, когда он покидает палату. Как бы я хотел оказаться сейчас на его месте, бить японца и мстить за ребят! Моих ребят, пусть некоторые из них годились мне в отцы.

Второй гость просачивается в палату сразу после полуденного сна. У него крупная седая голова, мясистый, изъеденный оспинками нос, бородка клинышком, серые глаза смотрят на мир сквозь толстые стёкла пенсе. На вид ему слегка за сорок, на нём приличный тёмный костюм-тройка, сорочка и тщательно подобранный галстук.

Он втягивает ноздрями пропахший карболкой воздух, недовольно морщится, но, завидев меня, улыбается.

— Господин Гордеев?

— С-с к-к-кем имею ч-честь?

Вместо ответа он протягивает мне визитку. Если верить тому, что в ней написано, меня посетил журналист — некто Яков Семёнович Соколово-Струнин.

В руке у посетителя появляются блокнот и карандашик.

Возвращаю визитку.

— К-ка-акое изд-дание пр-представляете?

— Я сотрудничаю сразу с несколькими газетами и журналами, — улыбается Соколово-Струнин. — В настоящий момент нахожусь в командировке от «Русской Свободы».

Название газеты мне ничего не говорит, как и фамилия его обладателя. Правда, что-то меня конкретно напрягает. Насколько мне известно, слово «свобода» не особо в ходу у власть предержащих.

— Господин Гордеев, не стану ходить вокруг да около. Не возражаете дать интервью для нашего издания?

— П-почему в-вы в-выб-брали меня?

— Ну как же! Ваше имя сейчас у всех на слуху! Разумеется, «Русская Свобода» не могла пройти мимо…

— П-п-простите… Г-где п-п-печатается в-ваша газета?

— Наша типография находится в Лондоне, но, не обману вас, если скажу — нас читает вся прогрессивно мыслящая Россия! — самодовольно ухмыляется он.

Значит, Лондон… Ассоциации, прямо скажу, нехорошие. Первым на ум приходит Герцен, которого разбудили декабристы…

— Я понимаю, вы ранены, но врач сказал, что у меня есть десять минут. Целых десять минут.

— С-спрашив-вайте! — сдаюсь я.

Может, просто зря себя накрутил. Мало ли какие газеты печатаются сейчас за бугром. Дома почти все гайки закручены.

— Кто победит в войне? — выпаливает первый вопрос Соколово-Струнин.

Ответ на него мне известен. Причём, слишком хорошо известен. Хотя, я делаю всё, чтобы этого не произошло.

Сказать этому Соколово-Струнину правду? Интуиция мне подсказывает: а ведь он обрадуется. Нутром чую: известие о поражении России примет как благую весть.

А вот хренушки!

— М-мы!

— Мы — то есть Россия? — уточняет он.

— К-кон-нечно!

— Вы в этом уверены.

Короткий кивок.

— Хорошо, — вкрадчиво продолжает он. — Допустим, вы твёрдо верите в нашу победу, хотя факты… Факты говорят обратное. Порт-Артур взят в осаду, практически по всему фронту наша армия пятится как рак… Даже здесь единственное светлое пятно — удержанные вашим отрядом вражеские позиции. Пиррова победа! — почти выкрикивает он.

Говорю не своими, но такими правильными словами, которые придумают позже.

— В-раг б-будет раз-збит! П-победа будет з-за нами!

— Чушь! — почти кричит он. — Какая чушь! Мы столкнулись с технологически развитым противником! Нам противостоит по-настоящему обученное и оснащённое войско, по сути европейская армия, пусть и состоящая из солдат с жёлтым цветом кожи! Вы всерьёз полагаете, что наш русский Ванька способен что-то противопоставить её железному натиску⁈ Скажу больше: на мой и не только мой взгляд, будет даже лучше, если Россия… чёрная, страшная, погрязшая в самодержавном распутстве и пьянстве Россия проиграет. Отсталая, дикая, варварская страна наконец-то поймёт, что не с её-то рылом соваться в мировой калашный ряд и пытаться вершить политику! И тогда, мы пройдём через самоочищение! Смоем с себя всю эту дикость и азиатчину, вольёмся в братскую семью европейских наций и…

Договорить Соколово-Струнин не успевает.

Правда, для этого мне пришлось подскочить с койки и как следует дать от всей моей варварски-азиатской души ему в большой широкий, но такой не умный лоб.

Журналист валится на пол как подкошенный.

— Интервью закончено… — говорю я и возвращаюсь назад, на больничную кровать.

Кулак слегка побаливает. Кажется, я немного не рассчитал и слегка повредил себе костяшки.

Ничего, до свадьбы заживёт.

Загрузка...