Роза в цепях

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Аукцион, на котором продавалось имущество Луция, привлек всеобщее внимание капуанских богачей. Они толпой устремились на распродажу. так как знали, что у преступника в доме находилось немало ценных и изящных вещей.

В первый день продавалась домашняя утварь: мебель, посуда, ткани и прочие безделушки. На второй день продавали произведения искусства: статуи, картины, вазы и драгоценные изделия.

Но больше всего народу собралось в третий день — день продажи рабов.

Накануне вечером государственный чиновник лично проследил за тем, чтобы всех невольников привели в порядок. Их заставили помыться, затем, специально приглашенные парикмахеры сделали рабам привлекательные прически. Государство тоже вело себя как опытный работорговец и хотело с выгодой продать свой товар.

Рабов разделили на специальные группы, чтобы при продаже избежать недоразумений, и завели тщательные списки, где были заполнены на каждого человека, включая даже младенцев, все данные о возрасте, весе, росте и способностях продаваемых.

Актис попала в пятую по списку группу. Вместе с ней были еще две женщины. Одна красивая и молодая, не старше двадцати трех лет; другая намного старше лет сорока — сорока пяти с двумя малолетними детьми. Один ребенок был еще грудной, другой лет пяти не отходил от матери ни на шаг, вцепившись ручонками в ее платье. Также в группе была еще одна девочка лет на шесть младше Актис с черными как смоль волосами и слегка раскосыми глазами. Она была очень смуглой и худенькой.

Роковой день наступил, и очередь группы, где была Актис, подошла ровно в полдень. Надсмотрщик вывел их из каземата, два раза сверился со списком и повел по коридорам к атрию,[11] переоборудованному в зал для аукциона. Сразу же в конце коридора, через несколько шагов стоял наспех сколоченный из досок помост, на который и заводили рабов.

Сам атрий был битком набит людьми, от чьих разноцветных тог рябило в глазах. В основном это были мужчины, но и несколько богатых женщин в драгоценных одеждах толпилось около имплювия в ожидании очередной партии.

Торг начался с самого утра и уже четыре группы рабов были проданы. Народу было столько, что на всех не хватало воздуха, и стояла мучительная духота. Кроме самих покупателей присутствовали еще их многочисленные рабы, и вся эта разношерстная компания сильно страдала от тесноты, но тем не менее никто не расходился. Римляне очень любили подобные мероприятия, пожалуй не менее гладиаторских боев и прочих зрелищ, которыми их щедро снабжало государство.

Перед тем, как завести очередную группу на помост, всех детей, включая и Актис, заставили раздеться донага. Надсмотрщик хотел и женщинам приказать сделать то же самое, но распорядитель знаком отменил его слова.

Актис бросило в жар от стыда, когда она оказалась на помосте и десятки глаз стали обшаривать ее с головы до ног. Чтобы как-то спастись от этих взглядов, она села на дощатый пол, обхватила руками ноги, прижав их поплотнее к бедрам и положила подбородок на колени. Кое-кто в зале заметил ее смущение, раздалось несколько смешков. Актис не обратила на это внимание. Её взгляд бессознательно скользил по залу, пока не остановился на какой-то неодушевленной детали. За ее спиной робко встала маленькая смуглянка, слева закопошился мальчуган, дергающий за платье свою ставшую внезапно равнодушной мать. Второго ребенка женщина держала на руках и тихо покачивала, боясь, что тот раскричится.

Женщину, бывшую с ними, распорядитель — тощий, лысый, с огромным носом мужчина, сразу же отдалил от остальных и вывел в центр прямо к зрителям. Здесь он собственноручно снял с рабыни платье и бросил к ее ногам. Когда женщина почувствовала скольжение падающей с нее одежды, она в отчаянии откинула голову слегка назад и правой рукой прикрыла глаза. Этот жест получился изящным и грациозным. В мужских рядах пробежало легкое волнение. Рабыня была так хороша, что даже видавший виды распорядитель был очарован ею. Наконец, он вспомнил свои обязанности и, схватив костлявой рукой ладонь невольницы, открыл ее лицо.

Затем заглянул в пергамент и зашевелил губами. Женщина стояла, опустив глаза в землю, и не смотрела на своих мучителей. Одинокая слеза побежала по ее щеке.

— Мигдония, — прочитаа распорядитель. — Невольница двадцати лет от роду, родом из Парфии. Привезена в Италию в пятилетнем возрасте и выращена в доме Гая Юлия Мигдония. Нрава кроткого, без дурных привычек, в воровстве не замечена. Может прислуживать и ухаживать за волосами. Грамотна — умеет читать, писать и считать…

Затем он назвал ее рост, вес, размер ноги, цвет глаз, другие отличительные знаки и исходную цену. Торг начался. Желающих было много, и цена на рабыню быстро росла. Наконец сумма стала настолько высокой, что лишь несколько желающих спорили за право владения невольницей. Тут спор затянулся, потому что оставшиеся участники торга стали прибавлять столь мелкие суммы, что это было похоже на борьбу характеров, а не кошельков. За этим соревнованием с огромным интересом следили те зрители, что покинули поле сражения ранее и теперь ждали, чем все кончится.

Наконец осталось всего два участника спора — мужчина в латиклаве сенатора[12] и старик, такой старый, что сидел на принесенных с собой подушках, и трое рабов поддерживали его, не давая упасть. Поединок принял серьезный характер. За парфянку уже давали девять тысяч сестерциев. К сумме в девять тысяч сестерциев старик прибавил динарий. Сенатор задумался. В зале стояла тишина. Все с напряжением ждали, кто победит.

— Девять тысяч сто десять сестерциев! — сказал сенатор.

— Даю еще динарий? — крикнул бабьим голосом старик, Он был бледен как мел, и изо рта у него стекала слюна.

— Даю еще пять динариев, — в наступившей тишине еще раз повторил старик.

Сенатор с трудом дышал от гнева. Он был толст и его мучила одышка. Он что-то считал на пальцах и раздумывал, продолжать ли торг. Распорядитель деревянным чиновничьим жезлом стукнул о трибуну.

— Девять тысяч сто тридцать четыре сестерция! — громко объявил он. — Уважаемые граждане, кто даст больше?

В зале стояла полная тишина, было слышно лишь дыхание сенатора, да скрип помоста, на котором стояли рабы. Вдруг раздался властный и уверенный женский голос:

— Девять тысяч пятьсот!

Старик резко повернулся. Его головка от столь резкого движения чуть было не слетела с плеч. Сенатор от неожиданности задохнулся.

Все смотрели в сторону нового участника торга. Это была высокая, блистающая роскошью самоуверенная матрона. Все присутствующие с почтением слушали, что она скажет дальше. Но та молчала. Она ждала дальнейших событии.

— Девять тысяч пятьсот сестерциев! — деланным равнодушным голосом объявил распорядитель.

Затем он опять осведомился у присутствующих, не хочет ли кто-нибудь из них добавить к вышеуказанной сумме. Но ему никто больше не ответил.

— Бывшая рабыня Гая Луция Мукелы Мигдония продана с позволения божественного нашего императора Клавдия и государства новой владелице Деции Фабии из рода Катула, — объявил тогда распорядитель.

Мигдонию одели и отвели тут же подбежавшие рабы Деции Фабии. Распорядитель подошел к сидящей Актис, заставил подняться и вывел ее на то же место, где только что стояла Мигдония. Актис предстала перед публикой. Лицо её пылало огнем, хотя внешне было бледным, сердце металось в груди и неистово хотело вырваться наружу. Руки потянулись было к еще только начавшейся развиваться груди, чтобы прикрыть её, но распорядитель шепотом приказал ей опустить их.

С величайшим усилием девочка выполнила приказ. От волнения она не видела вокруг себя ничего и не слышала, как распорядитель объявлял, что она родам с Лесбоса, ребенком привезена в Италию, росла и воспитывалась в доме Люции Флавии Домицианы и прочие подробности об ее внешности и характере. Как ни странно, судьба девочки, вернее ее последние похождения были известны многим из присутствующих, потому что дело Демиция получило широкую огласку, и девочку встретили с любопытством. Но желающих купить Актис было не так уж и много. И опять ко всеобщему удивлению девочку купила за четыре тысячи сестерциев та же матрона, что купила парфянку.

Нужно сказать, что Фабия — новая владелица Актис, была самой богатой женщиной в Капуе, и сегодня она очередной раз поразила город своим размахом. Женщина, у которой теперь предстояло жить Актис, славилась на всю округу своим вздорным характером и жестоким обращением с рабами, их у нее было около трехсот. Она была замужем за начальником Кампанского легиона. Но, так как муж, женившись на ней, не имел почти никакого состояния, то в доме у него власти было мало. Всем заправляла Фабия, получившая состояние от своих знатных предков. Она вообще больше любила мужа, когда тот был в отъезде. Матрона любила жить вольно и с блеском, во всем подражая утопающему в роскоши императорскому дому.

Детей у нее не было, да она и не собиралась их заводить. Ей вполне хватало тех дней, когда она изредка собирала у своих рабынь, имеющих детей, трех или четырехлетних младенцев и, нацепив им на спины голубиные крылышки, нагишом пускала резвиться вокруг себя, умиляя многочисленных гостей и клиентов мужа их забавным лепетом и своей добротой. Но эта забава очень быстро ей надоедала, и гордая Венера прогоняла своих Купидонов к их матерям. Перед этим она никогда не забывала собственноручно высечь виноградной лозой одного или двух малышей, имевших неосторожность чем-нибудь досадить рабовладелице. Обычно после такой экзекуции, наслушавшись жалобных криков несчастных младенцев, она веселела и даже становилась добрее и ласковей со своей челядью. Но, к сожалению, для последних такие моменты были довольно редкими в её доме.

Богатство, роскошь и весёлые праздники, устраиваемые хозяйкой дома, поражали гостей своим размахом, а обеды обилием и разнообразием вин и закусок.

Фабию считали в обществе женщиной с тонким вкусом, хорошими манерами и умеющей развеселить и развлечь каждого, кто попадет к ней в дом. Разумеется, чтобы поддержать овей авторитет среди капуанской знати. Хозяйка лично занималась всеми домашними делами и командовала многочисленной армией прислуги. Каждый из трехсот рабов имел индивидуальное задание, которое он должен был выполнять прямо-таки с виртуозной быстротой и старательностью, иначе его тело могло вмиг познакомиться с плетками и кнутами палачей-африканцев, а уж их в отсутствии старательности никто обвинить же мог.

Обо всем этом Актис еще не знала, когда, сгорая со стыда, одевала свою бедную одежонку и вместе с Мигдонией в сопровождении двух рабов, судя по толстым лицам евнухов, шла через весь город на окраину Капуи в поражающую глаз виллу Деци Фабии Катулы.

Ее судьба сделала еще раз крутой поворот и понесла Актис к новой, неизвестной и от этого еще более пугающей жизни — жизни, полной невзгод, страха и унижений, ужаса и отчаяния.

А уже холодный в приближении зимы ветер играл волосами девочки и быстро осушал слезы, льющиеся из её прекрасных греческих глаз, он словно уговаривал Актис не отчаиваться и напоминал о всесилии олимпийских богов, внушая ей надежду на их помощь и содействие.