Роза в цепях

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Корнелий, старший садовник, еще до восхода солнца вывел невольников из эргастула. В этот день предстояло нарезать огромное количество роз и из лепестков сплести венки для гостей, пришедших поздравить Петрония Леонида, которому исполнилось сорок лет. Часть розовых лепестков надо было отнести на кухню, где два главных повара, привезенных из Сирии, сделают из них благоухающие кушанья. Уже пять часов кряду рабыни, быстро срезая яркие бутоны роз и аккуратно укладывая ими дно корзины, трудились под неусыпным взором Корнелия. Старший садовник, как назойливая муха, кружился по цветнику, совершенно напрасно подгоняя своих подчиненных, так как те обливаясь потом и ни минуты не отдыхая, старались сделать все, чтобы их хозяева и приглашенные гости остались довольны их службой. Актис работала вместе со светловолосой девушкой, еще ребенком привезенной Петронием Леонидом из британского похода. В их быстрых руках мелькали ножницы, которые невидимыми движениями срезали цветы с густо обросших зеленых кустов. Актис, забыв обо всем на свете, переходила от одного куста к другому, не трогая лишь нераскрывшиеся, сжавшиеся в комок бутоны роз. Сегодня было тяжело, как никогда. Ее качало от усталости и голода. В глазах рябило. Казалось, не было конца и края монотонной, изматывающей работе. На губах ощущался соленый привкус пота. Горло пересохло, а небольшие глотки из кувшина лишь усиливали жажду.

Наконец старший садовник, посмотрел на заходящее солнце и, приказал окончить работу. Африканцы таскали корзины с цветами к небольшому зданию, где предстояло выбрать самые красивые цветы, сплести венки для гостей и, отобрав часть цветов, раздать их огромной толпе клиентов, собравшейся у ворот господского дома в ожидании подарков от патрона.

Актис устало вытерла ладонью пот со лба. Поправив растрепавшиеся волосы, она подхватила небольшую корзинку, где были только белые розы, тоже пошла вместе с остальными невольниками к домику, у дверей которого стоял Корнелий. Прекрасные цветы, лишившись связи с землей, медленно умирали.

Девушку догнал высокорослый негр, несший огромную корзину, доверху наполненную розами. Обнажив белоснежные зубы в улыбке, он что-то крикнул на своем наречии, прищелкнув языком. Актис шагнула в сторону, пропуская африканца. Постояв немного в нерешительности, а затем пошла за чернокожим рабом.

У небольшого домика уже находилось несколько рабынь, безропотно слушавших приказы Корнелия. Садовник, шагая по утоптанной. дорожке, повторял раз за разом, что этот день особенный, что господа были крайне недовольны их прошлой работой, когда цветы были доставлены несвежими в пиршественный зал и что сегодня нужно сделать так, как повелела ему вчера вечером госпожа Деция Фабия Катула, в противном случае всех ждёт неминуемое наказание. Корнелий, взглянув на подошедшую Акгис, продолжал:

— Нашему господину и высокочтимой госпоже нужно сделать венки из самых красивейших роз, а предпочтение они отдают, — Корнелий замолк на мгновение и, обведя взглядом рабов, докончил свой монолог, — красным большим цветам. И вы должны отобрать достойные восхищения цветы для венков наших господ.

Актис наклонив голову, слушала старшего садовника, бессознательно теребя край туники. Сколько уже раз приходилось ей выполнять самые ответственные поручения, и всегда она справлялась с ними быстро и легко. Наконец старший садовник приказал приступить к работе, добавив, что отдых им больше не положен, ибо они уже и так слишком долго отлынивали от работы, стоя в прохладе домика и наслаждаясь его изящной речью.

Корнелий громко рассмеялся своей собственной шутке и, вдыхая аромат красной розы, которую он держал в руке, направился в здание.

Шел седьмой час после восхода солнца. Почти все гости, приглашенные в дом легата Кампанского легиона, уже собрались, чтобы отметить веселой пирушкой день рождения его хозяина. Друзья и знакомые семьи небольшими группками стояли в перистилии и в атрии, сидели в таблинии', некоторые в нетерпении заглядывали в триклиний', куда их зазывал аромат от бесчисленных блюд, с пиршественного стола.

Петроний Леонид стоял у мраморной колонны в атрии. На нем была белоснежная тога с пурпурной каймой. Праздник как никак официальный, и неприлично встречать гостей в папин', пусть даже и вытканной из китайского шелка. Хозяин радостно здоровался с подходившими гостями, выслушивал от них пожелания счастья ему и его дому, принимал подарки и, подзывая к себе рабов-юношей, очертаниями своих лиц более напоминавших прекрасных девушек, предлагал собеседникам выпить поднесенные чаши с вином.

Фабия, склонив голову на плечо мужа и, обхватив его руку, с радушием гостеприимной хозяйки, поддерживала разговор, каждому обещая ещё невиданное до толе пиршество. Иногда она окидывала взглядом собравшуюся компанию в поисках Валерия и, не найдя его поблизости, вновь вступала в беседу с очередным гостем. Мало-помалу гости стали чувствовать себя раскованнее на этой великолепной вилле. Они с любопытством ходили по дому, восхищаясь его богатством и роскошью.

Все кругом поражало воображение. Гости с удивлением и восторгом осматривали произведения искусства; картины, изображающие морские битвы и нарисованные прямо на штукатурке; мраморные и бронзовые статуи, созданные по греческим образцам; драгоценные вазы и бюсты богов и предков… Насмотревшись вдоволь, они захотели выйти в сад, погулять по парку, а один из молодых друзей Валерия заявил, что непременно хочет увидеть знаменитый розарий Децим Фабии. Матрона в знак согласия три раза хлопнула в ладоши и, как бы призывая гостей к вниманию, громко объявила:

— Я рада показать, наши достопримечательности, а уж желания гостей нашего дома — это для меня как повеление свыше, — Фабия звонко рассмеялась, а затем легко побежала в направлении сада, увлекая за собой весело шумящую компанию друзей и знакомых. Она вела их между финиковыми, персиковыми и оливковыми деревьями, с нескрываемой гордостью проводила сквозь ряды яблонь и груш, усыпанных фруктами, останавливалась у сливовых и айвовых деревьев, предлагала гостям созревшие плоды. В воздухе смешались бесчисленные запахи, которые создавали божественный аромат, пьянивший людей, и заставлявший их с неудержимым восторгом выражать восхищение прекрасным садом.

— А сейчас я покажу самое удивительное место на земле! — Фабия, загадочно приложив палец к губам, поманила гостей за собой. Вскоре перед публикой предстал, знаменитый на всю Кампанию, розарии. Восторг охватил гостей, когда они увидели среди фонтанов, мраморных статуй и кипарисов розовые кусты, обрамленные множеством красных цветов. Гости шли по дорожкам, усыпанными белым аравийским песком, и вдыхали дурманящие запахи распустившихся роз. День был знойный, но здесь царила прохлада. Освежающие струи фонтанов играли с солнечными лучами, и то тут, то там маленькие радуги разноцветными воротами приветствовали людей. Для тех, кто устал, были к услугам изящные скамейки из желтого мрамора. По их бокам возвышались фонтанчики в виде морских раковин. Гости жадно утоляли жажду из них и благословляли богов, что на свете существует такая красота.

Когда шумная компания повернула направо по дорожке, огибавшей густые кусты, куда-то спешившая рабыня столкнулась со своей госпожой. Фабия, чуть не упав от столкновения, некоторое время не могла произнести и слова от неожиданного происшествия. Перед хозяйкой растерянно глядя на гостей, одетых в богатые и изысканные одежды, стояла Актис.

— Проклятая девка! — вскричала Фабия. — Куда ты несешься! — Госпожа, побагровев от гнева, сделала два шага к Актис и наотмашь ударила ее по лицу. Вмиг прекрасные глаза девушки наполнились слезами.

— Так куда ты спешила? — спросила матрона, с ненавистью глядя на невольницу.

— Корнелий, старший садовник, послал меня за вином, — прошептала Актис. — Моя госпожа, простите вашу верную рабыню…

Корнелий был любимцем Фабии. В городе болтали, что он родился от связи деда Фабии с чернокожей еврейкой, рабыней, прислуживающей в покоях господского дома.

— Ты осрамила меня перед гостями и за это ты почтишь нас вечером своим присутствием на нашем пиру! — Фабия многозначительно обвела взглядом столпившуюся вокруг нее компанию гостей. — Сегодня ты будешь наказана розгами. Иди прочь и скажи Корнелию, чтобы он лучше поливал цветы, чем заливал свою глотку вином.

Актис потупив взор, стояла перед Фабией.

— Ступай! — повторила еще раз матрона и повернулась к гостям. Актис, опустив глаза, побежала к домику, и через мгновение ее стройная фигура скрылась из вида.

Леонид, уже изрядно подвыпивший, обнявшись с двумя приятелями — толстым Траквиллом и рыжебородым мужчиной — стоял позади разгневанной жены.

— На эту красотку, затмившую весь розарий, пожалуй, стоило посмотреть, друзья мои, — проговорил легат. — Моя дорогая женушка позабавила нас. Она не только показала вам цветущее царство, — господин обвел рукой цветник, — но и дала вам возможность насладиться тем божественным цветком, только что упорхнувшим от нас.

Гости засмеялись, и Фабия уже сама добродушно улыбалась. Маска радушия и гостеприимства сменила маску гнева и ярости. Она, подобно актеру на театральной сцене, играла роль прекрасной хозяйки и преданной жены. Оставалось показать еще одну диковинку, и Фабия повела гостей в дальний конец сада, где на широкой зеленой лужайке ходили павлины, распустив цветастые хвосты.

И матрона опять рассказывала слушателям о своем огромном хозяйстве. Смех и шутки сопровождали ее речь…

А в это время старший садовник, почесывая живот и широко зевая, сидел на тюфяке. Он долго выговаривал Актис за ее оплошность. Мало того, что он остался без вина, да к тому же и она будет наказана из-за своей глупости. Корнелий, отругав девушку, взмахом руки отправил прочь.

Когда Актис подошла к работающим садовницам, уже несколько венков лежало на расстеленной перед ними белой простыне. Рабыни вполголоса напевали песню, ловко орудуя иглами, сшивавшими лепестки роз. Африканцы таскали воду из небольшого пруда для поливки цветов. Близился вечер. И из дома уже доносился беззаботный смех и звонкие голоса веселящихся гостей.

Актис села на землю, дышавшую теплом, рядом с той белокурой девушкой, с которой она работала днем при обрезке цветов с кустарников. Заметив, что Актис чем-то расстроена, соседка поинтересовалась:

— Что с тобой? Тебя кто-то обидел?

Актис молчала. Ее длинные ресницы подрагивали от волнения. Работая иглой, она то и дело укалывала себе пальцы. Наконец, не выдержав терзавшей ее душу беды, Актис произнесла:

— Госпожа обещала наказать меня розгами перед гостями.

И она поведала подружке о происшествии в розарии, сетуя на свою оплошность. Белокурая девушка внимательно слушала рассказ, с тоской и жалостью глядя на Актис. Другие рабыни не обращали внимания на них, занятые своей работой.

— Есть один выход… — задумчиво молвила под ружка Актис, когда рассказ был окончен. — Попробуй попросить кого-нибудь иэ гостей заступиться за тебя…

Появился шанс избавиться от наказания, и Актис воспрянула духом. Он был слишком мал, но все-таки вселял в девушку маленькую надежду.

Из домика вышел Корнелий. Он обошел работавших невольниц, тщательно рассматривая приготовленные венки. «Для пира роз достаточно», — подумал про себя старший садовник, рабыням же хрипло сказал:

— Заканчивайте сшивать. Пора нести корзины в господский дом. — Круто развернувшись, он пошел взглянуть на работу чернокожих рабов, поливавших розовые кусты.

Рабыни поднялись с земли, отряхнув с себя прилипшие лепестки, побежали к пруду, чтобы умыться, причесаться и предстать перед гостями опрятными и красивыми.

Затем Корнелий повел невольниц к дому. Актис шла по утоптанной дорожке, моля богов избавить ее от стыда и позора. Она была словно в жару. Лицо жгло огнем, а в висках бешено стучало. Мысли суматошно кружились в ее голове. Вот и дом. Что ждет Актис впереди?

Корнелий, проведя своих цветочниц по коридору, приказал им остановиться перед пиршественным залом. Пришлось немного подождать, ибо гости еще только входили в трикпиний, где должен был состояться веселый пир.

Когда гости зашли в пиршественный зал, к ним навстречу двинулись рабы. Каждого из тридцати гостей встретил персональный раб и, омыв ноги знатному господину и низко ему поклонившись, уносил обувь приглашенного с собой, чтобы потом после пира, обуть и проводить захмелевшего сотрапезника до лектики, а там уж о нем пусть заботятся его собственные рабы.

Зал был залит светом сотен светильников, а в его центре находился длинный стол, окруженный с трех сторон ложами. Перед столом стоял сделанный из серебра ослик, и в его корзинах горой высились яства.

Хозяин и хозяйка заняли места в центре стола, и праздник начался. Первыми в зал вошли девушки из розария. Внеся огромные корзины, они увенчали всех гостей венками из роз, затем, устроив грандиозный дождь сначала из красных, потом из розовых и напоследок из белых лепестков, вышли из зала.

Фабия с удовольствием заметила, как досадившая ей днем девчонка дрожит, с ужасом и мольбой глядя на свою госпожу. В ответ Фабия лишь презрительно усмехнулась. Девушки, покинув столовую, все, кроме несчастной Актис, побежали в свои покои. Актис же сразу за дверью задержали два раба и, остановив ее, дрожащую от страха, стали ждать, когда рабыня понадобится госпоже. Вслед за цветочницами вошли одетые в зеленые персидские кафтаны рабы с подносами.

На золотых блюдах пирамидами лежали яйца двенадцати разных птиц. Здесь были маленькие — воробьиные и дроздовые; средние — голубиные и куриные; большие — гусиные и павлиньи. Одно яйцо большое как страусиное, сделано было из сладкого теста и начинкой ему служили омлет с грибами и спаржей с запеченными в нем дроздами, предварительно сваренными в молоке. Когда гости накинулись истреблять яйца, в зал вбежали обнаженные мальчики-виночерпии, и вино вспенилось и зашипело в драгоценных кубках.

— Друзья, — приветствовал собравшихся Леонид, — я рад, что вы почтили меня своим присутствием, и теперь своим аппетитом вы должны доказать свое уважение и любовь ко мне. Гости стали приветствовать Леонида, дружно перебивая друг друга. Заздравные тосты были неистощимы и сотрапезники хозяина дома быстро захмелели и развеселились. Через два часа праздника они до того наелись и напились, что полностью перестали смущаться кого бы то ни было и справляли свои мелкие нужды тут же, не выходя из-за стола. Трое евнухов едва успевали менять тазики, куда желающие могли помочиться или сблевать. Особенно часто делал это толстый Транквилл. Он так потешно работал павлиньим пером у себя в горле, чтобы вызвать рвоту, и так громко пускал прозрачную струю в звенящий таз, обрызгивая при этом лицо евнуха, что пирующиенаблюдавшие за ним, покатывались от хохота.

В этом шуме веселья лишь Фабия оставалась спокойной и невозмутимой. И хоть она пила вино наравне со всеми, хмель словно не действовал на неё. Женщина на протяжении всего этого времени не отводила взгляда от племянника. Ей было немного досадно, что молодой человек столь редко отвечает на её страстные взоры. Валерий действительно был так занят застольем и беседами со своими молодыми друзьями, что почти ни разу не взглянул на Фабию. Матрона лишь один раз поймала на себе взгляд любовника, когда тот, отведав фессалийского барашка, сваренного в яблочном вине и потушенного с оливками и персиками, вытирал засаленные пальцы о кудрявую шевелюру юного виночерпия, чья голова от подобных процедур уже блестела, как грива вспотевшей лошади. Фабия восприняла такое равнодушие, как предательство и вся кипела от негодования. Она стала искать, на ком бы выместить зло, и тут же вспомнила об Актис. Фабия знаком подозвала к себе Рупия — вольноотпущенника и поверенного своего дома и велела позвать палачей и привести для наказания рабыню.

— Друзья мои, — обратилась она к гостям, — и ты, Леонид, нежно любимый мой супруг. Я думаю, что как раз наступило время, чтобы наказать дерзкую и непослушную рабыню за поступок, свидетелями которого вы были сегодня днем в розарии.

Гости, из чьих голов винные пары давно уж прогнали какие-либо мысли о милосердии, дружно завопили, приветствуя такое развлечение.

В кругу молодежи, где сидел и Валерий, пронеслось смущение и тревога. Друзья, из которых никому еще не было и двадцати, разволновались, явно не одобряя такую забаву. Фабия в душе усмехнулась: мальчишки ещё читают своих поэтов и философов и настроены слишком миролюбиво к окружающему миру! Но ничего, жизнь переломает их взгляды и превратит нежные сердца в куски холодного свинца…

Матрона возликовала, когда поймала на себе растерянный взор Валерия. Юноша с удивлением смотрел на неё. Его взгляд как бы говорил: «Да, я знал, что ты сурово наказываешь своих слуг, и это твое право. Но неужели ты сделаешь это сейчас и испортишь мне настроение?» Фабия сделала вид, что ничего не заметила.

Прошло уже много времени, как начался пир, а за Актис все не приходили. Девушка уже стала надеяться, что про нее забыли. Она ловила на себе равнодушные взгляды слуг, сновавших туда-сюда, меняющих блюда с едой и напитки. Где-то на кухне шумел повар, громко раздавая затрещины визжащим поварятам. Два чернокожих палача все время стояли с рабыней, но даже они ни разу не взглянули на нее. Их взгляды были направлены в стену. Огромные мускулы замерли в напряжении, тела не сделали ни одного движения, лишь их ноздри, огромные, как пещеры, раздувались и сопели, ловя воздух. Актис сидела у их ног и молила богов о спасении. Такого ужаса и страха, как сейчас, она не испытывала еще ни разу в жизни. Её кожа, нежная, как лепестки розы, мелко дрожала в предчувствии страшных обжигающих ударов. Прическа буд. то сама собой растрепалась, а платье на груди промокло от слез. Страх и ужас владели маленькой рабыней. Актис готова была сойти с ума. Время словно остановилось. А она, квк зверек, пойманный в сети, вздрагивала от каждого взрыва хохота, раздававшегося в зале, где шел пир. Актис не слыхала последних слов Фабии, но когда после громких криков, в прихожую ворвался Рупий, она поняла, что ее черед быть игрушкой в этом веселье наступил.

Рабыня, внезапно успокоившись, но с бьющимся от волнения сердцем, последовала за вольноотпущенником.

Когда Актис ввели к пирующим, девушку встретили возбужденные взгляды гостей и холодная надменность Фабии. От отчаяния у Актис закружилась голова, но она, взяв себя в руки, громко стала умолять хозяйку пощадить ее и не наказывать столь строго.

— Госпожа, — мягким красивым голосом молила девушка, — ради всех богов, пощадите вашу верную рабыню. Сжальтесь надо мной, 'не наказывайте так жестоко, ведь я только нзо всех сил старалась угодить вам…

— Замолчи, мерзавка! — Фабия словно ничего не слышала. — Я никогда не откладываю своих приказаний. Для тебя это будет хороший урок, и в будущем ты сто раз подумаешь перед тем, чтобы что-нибудь сделать.

Актис с ужасом поняла, что ее старания напрасны. Гости без сочувствия смотрят на рабыню, некоторые уже мысленно раздевают ее.

Палачи-африканцы готовят свои инструменты. Сейчас девушку насильно, перед всеми лишат одежды и, нагую, повесят за руки, или, еще страшнее, за волосы, и жизнь станет с этой минуты тягостной для маленькой Актис.

Рабыня, осмотревшись вокруг себя, увидала красивого юношу. Он с изумлением и каким-то, как показалось Актис, сочувствием смотрел на девушку. Это был Тит Веций Валерий. Правда, Актис этого не знала и, бросившись перед ним на колени, стала умолять дорогого гостя заступиться за нее перед госпожой. Это было последнее средство. Тут может быть только лишь одна попытка…

У римлян испокон веков существовал обычай: когда раб, приговоренный к наказанию, просит защиты у пришедшего к его хозяину гостя, гость пожалеет раба — что случалось совсем не часто, — и хозяин по его просьбе сменит гнев на милость. Иначе он поступить не может. Своим отказом он бросит вызов богам, и те могут отвернуться от нарушившего старый закон, не занесенный в двенадцать таблиц, но тем не менее действующий. Но просить можно было только во' время застолья, только один раз и только одного гостя. И Актис решила восполь зоваться таким правом.

— Господин! — Сквозь слезы обратилась она к Валерию. — Ты так молод, и у тебя такие добрые глаза… Заступись за несчастную невольницу, которой грозит страшное наказание за ничтожную вину… Помоги мне избежать ужасной участи…

При этих словах один из палачей сильно Взмахнул розгой. По залу пронесся громкий свист, рассекающий воздух. Актис, услыхав этот свист, вздрогнула всем телом.

— Господин, — продолжала она, — прошу тебя всеми богами Олимпа, спаси меня, и они продлят тебе жизнь. Боги любят добрых людей…

Валерий с изумлением смотрел на стоявшую перед ним на коленях плачущую рабыню.

Гости и хозяева дома с нетерпением ждали, что он скажет. Юноша задумчиво смотрел на Актис. В зале стояла полная тишина, и лишь слышны были в ней треск горящих светильников и всхлипывания рабыни. Все вокруг: свободные и рабы, дети и взрослые, молодые и старые — ждали, чем это кончится.

. — Дядюшка, — сказал Валерий, — и ты любимая тетушка, — в этом месте Валерий послал Фабии особенно горячий и томный взгляд, — я прошу вас пощадить эту провинившуюся рабыню, которая расстроила вас. Я уверен, что эта девушка раскаялась в своем поступке и впредь не сделает ничего худого в вашем доме. Пусть наш праздник не будет омрачен чьим-то страданием.

Гости встретили эти слова по-разному. Одни приветствовали милосердие молодого человека, другие, явно разочарованные несостоявшимся развлечением, тихо роптали.

Фабия, глядя влюбленными глазами на юношу, обратилась к мужу:

— Что скажешь, дорогой Леонид?

— Дорогая супруга, — ответил тот, — я командую у себя на службе. Здесь же, в этом доме, хозяйка — ты. Значит, все, что творится в этом доме, зависит от тебя. Помилование и наказание слуг — это тоже твои обязанности.

— Ты прав, — ответила Фабия и обратилась к гостям: — Друзья, для нас воля каждого из вас — закон. Поэтому мы отменяем то наказание, что заслужила эта недостойная рабыня, и прощаем ее.

Гости подняли кубки и стали восхвалять доброту и милосердие Фабии и Леонида. Валерий первым поднял кубок и предложил такой тост. Он, не отрываясь, смотрел на Фабию, и та ликовала. Молодой человек также заметил, что, когда прощенную рабыню уводили из зала, она бросила ему напоследок взгляд, полный такой благодарности и восхищения, что он смутился, и почувствовал, как что-то внутри него вздрогнуло.

Когда Актис оказалась в эргастуле, она бросилась на свою постель и залилась слезами. Плач душил ее и не давал говорить, и узнавшие обо всем уже от других рабов подруги долго не могли успокоить бедняжку.

Была глубокая ночь, а в доме продолжалось веселье, играли музыканты, потешали своими трюками актеры, пели песни певцы, а греческие учителя читали наизусть «Иллиаду» и «Одиссею».