Ручей

Глава 33. Лана

Костюм Белль казался безнадёжно испорченным кровавыми брызгами, потёками и, кажется, дерьмом. Лана раздумывала, выбросить платье, или всё же постирать, но Валентина сказала, что замочит его с таким хорошим пятновыводителем, что платье станет как новое, а дырку на подоле можно зашить, либо замаскировать тесьмой, ничего не потеряно.

— Крутая у тебя тварь, — с уважением сказала Валентина, держа наготове полотенце.

Лана аккуратно мыла Серого в большом тазу. Тот покосился янтарно-жёлтым глазом на неё, Капельку и Валентину, пришедшую помогать, и что-то коротко пояснил: к-к-ке. Хвост был сломан, но лапа цела, хоть и порвана до кости, как и шкура на спине. Оставалось уповать на быструю регенерацию, о которой говорила Марья Ивановна.

Промокнув Серого, она аккуратно покрыла мазью с антибиотиком раны и заклеила пластырем, который зверь, разумеется, позже сорвёт. К хвосту Лана примотала импровизированную шину, зафиксировала от середины спины и до кончика, стараясь выпрямить те сломанные отростки, которые могли ещё срастись. Валентина принесла тёплого молока, натурального, а не синтезированного, выдоенного из самой настоящей овцы, живущей в огороженном сарае за складом и днём пасущейся на привязи. Лана напоила Серого через шприц. Выражение морды сразу стало самым умильным, молоку он всегда радовался, и Лана давала ему после боёв.

Заглянул Шульга, лучащийся радостью, пахнущий духами и алкоголем, видно успел выпить со своим важным гостем.

— Ну, малая, это было шоу, поздравляю с победой, — сказал он. — Вы оба — выше всех похвал. Ты забыла собрать чаевые.

Он положил на столик кровавые деньги и несколько янтарных украшений, наверное те, что бросали на арену, потому что несколько купюр и в самом деле были испачканы кровью.

— Ты обещал подбирать нормальных противников, — с упрёком сказала Лана.

— Я и подобрал, — он пожал плечами. — Твой же победил? Ну вот. Подняли мы нормально, уж поверь, все ставили на Бонни. Молодец, что не зассала на арене, люблю смелых. А додик сам на пулю нарвался.

— Дядя Лёша, вот твоё украшение, — сказала Капелька, протягивая ожерелье, с которым она весь вечер развлекалась, разглядывая бусины.

— Оставь себе, раклы, — с тёплой улыбкой ответил Шульга. — Ты в них такая же красавица, как и твоя мамочка.

— Это слишком дорогой подарок для ребёнка, — неуверенно произнесла Лана, глядя на ликующую дочь.

Любой подарок нужно было как-то отдаривать.

— Ой, перестань, — Алексей отмахнулся. — Моя бабушка была цыганкой…

— На картах гадала?

— И на картах тоже. Знаешь, почему цыганские женщины до сих пор носят все свои украшения сразу?

Он погладил Серого пальцем по лбу и тот стойко перенёс неприятную для него ласку чужого человека, разве что нос малость сморщил.

— Почему же?

— На непредвиденный случай. Цыган в любой момент может выпереть надоевшую бабу с её детьми и взять себе новую, молодую, вот она и носит всё движимое имущество, чтоб не остаться голяка в случае чего.

— Собрался меня прогнать отсюда? — Лана невесело усмехнулась. — А документы мои готовы?

— Ты что?! — возмутился Шульга. — Да я за тебя любого порву не хуже твоей скотинки. Готовятся, не нервничай. Просто формируем обещанную финансовую подушку. Сейчас своих уложишь и выходи во двор, гульнём колыбой.

— Вот совсем мне гулять не хочется, — Лана помотала головой.

— А мне хочется! — Алексей потянулся и коротко сплясал. — А когда мне хочется гулять, то гуляют все. Чтоб через час была, такую победу да не обмыть — самая плохая примета. И закуски пропадут.

— А можно мне с вами? — жадно спросила Капелька.

— Конечно, раклы! Идём, мама догонит.

— Ты кушать хочешь? — нервно спросила Лана.

— Нет, баба Лиза вечно кормит.

— Так зачем туда идти?

— Потому что все идут, там музыка, а я всегда то с Серым, то с бабой Лизой.

— Нормас, не ссы, всё будет прилично, — пообещал Шульга и увёл Капельку.

Она немного повозилась со зверем, покормила его с рук маленькими кусочками мяса, но ел он плохо, пришлось оставить на утро.

— Ты молодец, — сказала, целуя вытянутую морду, торчащую из мягкого голубого полотенца. — Ты боец, герой. Спи и выздоравливай, а я пойду, гляну, что там.

Во дворе стояла пара столов, уставленных остатками снеди, крохотные канапе свалили в общие тарелки, нежнейшие старые сыры и нарезку, разумеется, собственного производства, в другие, не совсем уже свежие фрукты просто сложили горками. Початых бутылок Лана насчитала с десяток. Рядом грелся мангал с мясом на решётке. Особо тревожиться и не стоило, ничего плохого не произошло, не считая того, что все женщины оказались сильно поддатыми, каждая на свой лад.

Саломэ втыкала, почёсывая морду, рядом с ней сидел такой же кавалер. Катерина, кажется, сегодня пила, потому что обнималась со всеми подряд и смеялась над шутками охотников неестественно громко, как и Валентина. Один охотник уже спал, двое резались в карты. Повариха с красным лицом глупо улыбалась, глядя, как Шульга танцует с Капелькой под нечто старое, с трудноуловимым ритмом. Кажется, пока Лана возилась, он успел навернуть ещё.

Лану встретили аплодисментами, словно на ринг вернулась. Она самую малость выпила для приличия и сразу увела упирающуюся дочку. Помыла, расчесала, рассказала сказку и дождалась, пока уснёт, затем, крадучись, пошла на пищеблок, потому что есть хотелось ужасно. Приходилось осторожничать, чтоб её не заметили шумные гуляки под окном, не потащили к себе, и она тихо шуршала пакетами в шкафчиках. Тем временем музыка снаружи затихла и Катерина запела:

— Ой я верю-у, грех имею-у,

Быть в аду Маричке,

Раз давала целовать всем

Румяное личко!

Гей, риги-риги-дай, риги-риги-дай-на,

Гей, риги-риги-дай, риги-риги-дай!

Голос у неё был прекрасным, глубоким и сильным, а быстрый припев обитатели колыбы подхватывали хором, кто-то посвистывал, удачно попадая в ноты, и Лана, отыскавшая пачку печенья, решила послушать. Даже окно приоткрыла самую малость.

— Скажут люди-и, что осудя-ат,

Что будут судить… — выводила Катерина, -

Вот бы мне да присудили

Всех парней любить!

Гей, риги-риги-дай, риги-риги-дай-на,

Гей, риги-риги-дай, риги-риги-дай!

Наверное, это была любимая Катина песня. «Словно про неё саму писанная», — думала Лана с улыбкой, притопывая ногой и хрустя печеньем, когда включили свет.

— Ага, — сказал Алексей с тарелкой и бутылкой в руках, — с простым рабочим людом посидеть брезгуешь, в гордом одиночестве печеньку точишь, хотя там хавчика хоть жопой жуй. Пожри горячего, я барбекю принёс.

— Полюбила б Николая,

Фёдора, Стефана, — распевала за окном Катерина, -

Петю, Гашека и Яна,

Мишку и Ивана!

А вот если б повезло

Лёшика словить,

Я парням бы перестала

Головы крутить!

Гей, риги-риги-дай, риги-риги-дай-на,

Гей, риги-риги-дай, риги-риги-дай!!!

Рубашка Шульги была расстёгнута, в подмышках темнели пятна пота, на груди, густо поросшей кудрявой порослью, висел крупный янтарный крест с застывшей внутри мухой, и он уселся так близко, что пришлось отодвинуться.

— За нашу победу, — сказал он, разливая бренди по стаканам. — Хочу сегодня в хлам ужраться.

Скольнулись и выпили.

— Я не поблагодарила, — с неловкостью вспомнила Лана. — Если бы не ты, лежать бы мне с простреленным плечом как минимум.

— А я не извинился, что некрасиво с этим Клайдом вышло. Кто же знал, что он психопатом окажется? — Шульга широко улыбнулся, кажется, на самом деле он считал, что всё вышло прекрасно. — Так давай ты не будешь благодарить, а я извиняться!

— Откуда у тебя шрам? — спросила Лана, пережёвывая горячее пряное мясо, мягкое и сочное.

— Ему сто лет в обед, — Шульга пожал плечами. — Я ссыкуном ещё был, с батей покойным охотился. Подстрелил своего первого саблезуба, но не насмерть, он в прыжке мне рожу разворотил, и как следует подмял под брюхо. Моё счастье, что нож всегда носил в голенище, а то не сидели б мы с тобой, не выпивали за твоего красавца, чудовище.

Он подлил в оба стакана и по-свойски украл кусок мяса с тарелки.

— Чего это я чудовище? — осведомилась Лана.

— Только чудовище и способно людей в мусоросжигателе сжигать. Хищница…

— Альтернативы не было, — Лана пожала плечами. — Нечего было вламываться.

— Да я шучу! Жалеть там не о ком.

Шульга расхохотался так весело, что Лана заразилась и тоже стала смеяться, хотя ничего смешного сказано не было, а когда приобнял за плечи, не отстранилась, а посмотрела в чёрные глаза. За окном хором тянули новую песню.

— Гей, риги-риги-дай, риги-риги-дай-на, — сказал Шульга задумчиво, взял Лану двумя руками за голову и поцеловал так крепко и жадно, будто был голодным и собирался съесть. Она испугалась и упёрлась ладошками ему в грудь, но отстраниться и сжать губы никак не получалось, и некоторое время она ждала, пока поцелуй иссякнет.

Затем он отстранился и с любопытством посмотрел, какое впечатление оказано. Смущённая Лана не ожидала такой экспрессии и непременно ретировалась бы с позором и огромным облегчением от того, что спаслась, если бы он не держал её за руки.

— У меня месячные, — сказала она.

— Свободные? — Шульга ухмыльнулся. — Снова лжёшь, красавица!

Порою в фильме у какой-нибудь героини в сложные моменты случались головокружения, и Лана не верила актрисам, но вдруг почувствовала, что всё вокруг пришло в движение, а в пальцах покалывало, будто они замёрзли, хотя их сжимали горячие, чуть шершавые большие ладони.

— Простые, человеческие, честно, — ответила Лана с неловкостью и надеждой, что уж сейчас-то всё закончится, тогда она немедленно вернётся в свою комнату, снимет неудобную одежду, съест снотворную таблетку, раздобытую у Валентины, и ляжет спать с Капелькой и зверем, а перед сном посмотрит фильм или даже почитает, чтоб прийти в себя.

Но Алексей и не думал её отпускать.

— Да похуй, — сказал он, кладя руку ей на затылок, и потянул к себе с фатальной определённостью.

— Негигиенично…

— Плевать.

— Ты с ума со… — не успела сказать Лана — оборвал колючими, горячими губами и жадным языком.

И её закружило на той тошнотворной карусели из страха, азарта и похоти, что стара, как мир.