Руны на шевронах

Глава 9

Добирались мы до Москвы в пригородных поездах. Я бы сказал, на электричках, да не развита ещё электрофикация транспорта. Сидели перегонами на жестких деревянных скамейках, играли в дорожные шахматы — у Миши нашлись.

Вернее, я его в шахматы исподволь учил. Зато на перронах он мне показывал, как торговаться и сколько на самом деле стоят семечки, варёные яйца, картошка в мундире и варенец. А пирожки с мясом он брать не советовал. Просто не рекомендовал без объяснений.

Вообще вёл себя как старший брат, каковым, по сути, и являлся. Первый замечал военные патрули и говорил готовить документы, караулил, когда я спал. Сам он во сне, вроде, не нуждался.

Зато втрое сэкономили и доехали от Семёновска до Столицы за какие-то двенадцать часов с четырьмя пересадками — рано утром отправились и к середине восьмого были в Москве. Если бы я сразу не предпочёл прямой поезд, только вышел бы пораньше, таким путём приехал бы в городок дружины около шести утра, а не в два.

Вот довёз он меня до вокзала, проверил внешний вид, спросил о самочувствии и отбыл домой. Обитал Миша с семьёй в пригороде, так ради меня проехал три лишние остановки. А я пошёл на метро.

Часик пути, и снова удивленные и радостные лица Авдея с Мухаммедом и Кати с Миланьей. С дороги душ и сразу ужинать. За едой Катя доложила о делах. Так с её слов, Мирзоева нужно увольнять — он просто не может понять, что такое продать доходный дом. Возит два раза в месяц документы ей на подпись — плачет, просит ещё подумать, и у самого просто рука не поднимается.

Я ей попенял, что такими кадрами разбрасываться нельзя. Человек же за дело переживает!

— За своё будущее он переживает, — мрачно поправила меня Катерина.

— Гм, — задумался я. — Ладно, сам с ним поговорю.

После ужина приличная беседа о моей практике. Катю больше заинтересовали приключения на губе. Она азартно переспрашивала и очень смеялась. Вот в приподнятом настроении отнёс её в койку и отомстил там. За всё. Особенно, за Свету.

Утром Авдей с Мухаммедом отвезли меня в Корпус. Я сдал заключение о практике за подписью командира и показал отметку в солдатской книжке. Потом два дня поджидали других ребят нашего курса и готовились к параду — в день по четыре часа.

Но оно точно того стоило! В жизни ведь не мечталось промаршировать по Красной Площади! Да только это одно полностью закрывает весь ад первого курса. Мы стали солдатами и в строю солдат идём перед командованием. Они пошлют нас на геройскую смерть, о нас сложат легенды. А пока ровные ноги на уставную высоту, держим спину. Ведут нас ректор и деканы. Прикольно смотрится во главе кадетов высокий дед с выправкой парня. С краю каждой колонны любимейшие преподаватели. Лишь Катю пока извинили, ей нашлось место на трибунах.

— Поздравляю кадетов Московского Кадетского Корпуса с окончанием первого курса! — торжественно говорит командующий Московским округом.

— Ура! Ура! Ура! — восторженно ревём мы.

Все сорок восемь. Мы первые потому, что самые юные. За нами Московское Общевойсковое, потом Московское Танковое, Лётное, Связи…

И военные оркестры — там-тарам!

Прошли эти десятки метров, замерли пока в строю. Но вот нас догнали остальные. Ректор обращается к нам:

— Большов, Затулин, выйти из строя!

Я и Дима чеканим вперёд по три шага.

— Вы по результатам лучшие в двух группах. Вас я представлю командующему. За мной, — сказал ректор.

Долго идём с Димоном за генералом, ноги предательски задрожали. Наконец, заходим на трибуны, перед нами всем известный генерал-маг, а за ним его гости. Встревоженное лицо Кати в задних рядах.

— Эти ребята показали лучшие результаты, — проговорил ректор. — Большов и Затулин.

— Благодарю за службу, братцы! — гаркнул генерал.

— Рады стараться, твоё превосходительство! — пролаяли я и Дима.

— Большов? — гудит кто-то русобородый в хламиде священника. — Он же, вроде бы, попал к нам из другого мира? Неудивительно.

Ноги перестали дрожать, в животе образовалась пустота. Мне всё стало ясно.

— Ты назвал меня попаданцем? — холодно обратился я к иерарху.

— А разве это не так? — простодушно и насмешливо спросил дядька.

— Подавись своим вопросом, тварь, — посоветовал я.

— Ты хочешь, чтобы я вызвал тебя на дуэль? — удивился мужчина басом. — Я маг, но я священник и лишён права вызывать. Тебе придётся самому.

— Тогда ты, тварь, или подавишься своими словами, или я тебя вызываю, — проговорил я механически.

— Хорошо, — пробасил он благодушно. — Завтра утром у Перунова камня на шпагах.

Вызванный выбирает место, время и род оружия. А я ни разу не держал в руке шпагу! На нас удивлённо смотрят, но какая сейчас разница…

Катя дома показала, как её держать. Преподала первый урок с убитым видом. Она держалась, но считала меня мертвецом. У меня просто не было хорошего выбора — обо мне многие догадываются… думают…

Под моим тяжёлым взглядом она сменила тему. Катерина, оказывается, боярская дочка. Но папу убили на дуэли тоже на шпагах. Его дружину унаследовал победитель. Он же получил половину земель проигравшего, а вторую половину забрала дума. Ей же нужно чем-то награждать новых бояр за редкую доблесть.

А Катино боярство было ликвидировано, и она как сильный маг и девочка из хорошей семьи поступила на службу и принесла новому боярину клятву. В семнадцать лет. И теперь придётся терять меня…

Я сказал ей не реветь и продолжил занятия. Ночью она хотела уйти в другую спальню. Типа мне нужна перед схваткой гармония духа. Да она просто не может трахаться с мертвецом!

Чтоб с собой ничего не сотворила, я её подчинил и приказал спать до следующей команды. Уложил её на кровать и сам заставил себя выспаться, что после парада оказалось несложным.

Авдей и Мухаммед эмоций совсем не проявили. Утром отсоветовали мне завтракать. Приехали к Перунову камню, парни отчего-то хорошо знали это место. Я с ними прошёл с парковки лесом к грубо обработанному валуну в зелёных пятнах, исписанному полу-стёртыми рунами.

У него уже стояли секунданты и противник с охранниками. Один секундант возвышался над всеми, это был мой ректор, он держал подмышкой длинный футляр. Генерал ведь не мог пропустить схватку его ученика.

Вторым являлся кто-то из епархии. Охранники моего врага просто буйволы в костюмах и с настороженными, лишёнными привлекательности харями. Почти как мои Авдей и Мухаммед. Мой противник оделся как боец на шпагах — в трико и камзол с кружевами. А я был в кадетской повседневке.

Секунданты торжественно заявили, что участники собрались. Затем оба признали, что боярин имел право вызвать боярина по дуэльному кодексу за сказанное прилюдно предположение.

Далее мне предложили признать предположение, извиниться и отозвать вызов. Я помотал лицом.

— Тогда участники могут обратиться к Перуну! — молвил мой ректор.

Я поклонился камню и поклялся посвятить жертвенную кровь божеству. Мой соперник не обернулся к валуну — для священника тот не существовал.

— Я взял дуэльные шпаги, — сказал мой ректор, открыв футляр. — Клянусь, что они не заговорены. Вызванный участник выбирает первый.

Мой противник небрежно взял один клинок, а я схватил другой.

— Сходитесь! — молвил второй секундант.

Мы подняли шпаги остриями вверх, держа их у груди, и подошли друг к другу на два шага.

— Начали! — крикнул мой ректор.

Мой противник начал опускать шпагу и улыбнулся. А я просто ударил его в переносицу. Он не успел понять, что это было. Да никто не понял, отчего он упал навзничь с блаженной улыбкой на бородатом лице.

Ну, не видел я смысла в поединке. Не просто так я слушал взрывы в стволах… и напуган был сверх меры, пусть по мне и не скажешь. Я посмотрел на труп и проговорил:

— Мы пойдём?

— Только шпагу отдай, — напомнил член епархии.

— Положи на камень Перуна, — сказал ректор. — Ты обещал.

— Раньше бы потребовали отделить голову! — проворчал Мухаммед.

— То раньше, — мягко сказал генерал. — Теперь по желанию.

Я стряхнул странную оторопь, положил шпагу на Перунов камень, поклонился и пошёл к машине. Авдей и Мухаммед невозмутимо пошли за мной.

Дома я расцеловал Миланью в раскисшие от слёз щёчки. Прошёл в спальню, присел на кровать и велел Кате просыпаться. Она протёрла глазки, уставившись на грустного меня.

— Всё кончилось, я победил, — сказал я нежно.

Катя сначала открыла ротик и зависла на целую секунду. Потом прикрыла рот и деловито проговорила:

— Тогда порабощай меня! Быстрее! Я этого хочу!

Вот никогда не умел отказывать красивым девчонкам…

Отто Штанмайер обнаружил в жизни странный парадокс. Казалось бы, после величайшего в учёной жизни фиаско у него остались лишь заботы о сносном существовании — горячая жена студентка, уютный дом и вкусная еда. Но всё это завязано с занимаемой им должностью, а чтоб и дальше её занимать, требуется неудачу затереть, засекретить. И он вдруг обнаружил, что секретить фиаско так же интересно, как к нему стремиться.

Вот и магическая Гардарика в теме. Ну, по его предположениям. Хотя все знают им цену…

Потому профессор первым делом приблизил неугомонного Дитриха. Этот красавец с горящими глазами способен многое откопать, если его оставить без надзора. Пусть роет под его чутким руководством и согласно параграфам инструкции.

Дитриха мало было включить в новый проект и опутать условиями, ему требовалась задача. Профессор не стал с ним лукавить, да с магом это весьма затруднительно. Потому пригласил молодого доцента к себе в кабинет, и когда тот с видом победителя развалился в гостевом кресле у стола, зашёл с бубен:

— Вы часто себя спрашиваете, почему сам Штанмайер не предвидел натяжку в применении теоремы Лобачевского-Кирхгофа в своём построении…

Дитрих важно кивнул большим носом.

— Давайте представим, что вы задали этот вопрос мне, и я вам отвечаю. Всё дело в том, дорогой Дитрих, что теорему эту я притянул от фонаря.

Доцент принялся разглядывать его с нескрываемым интересом.

— Посудите сами, — профессор скупо улыбнулся. — Проект наш не имел грифа «секретно», я мог лишь ограничить к нему доступ непосвящённых в университете. Но посвящённых набиралось слишком много, и всем им я должен представить некое научное обоснование. Ну, не могу я вывалить коллегам интуицию, озарения или предчувствия! Потому и скормил им теорему Лобачевского-Кирхгофа о тождественности сути.

— И что изменилось? — недоверчиво прогундосил Дитрих.

— Во-первых, тему всё-таки засекретили, и я больше не обязан давать коллегам какие-то обоснования, — ещё шире и официальнее оскалился Штанмайер. — Во, вторых, вы, Дитрих, указанны мной как носитель секретов и отныне обязаны обо всех результатах своей работы докладывать лишь мне. Ознакомьтесь.

Профессор положил перед доцентом документ. Тот ознакомился, начиная с орла и надписи «совершенно секретно». Побледневший и ещё более отвратительный Дитрих, наконец, поднял на Штанмайера попутавшие глаза.

— В-третьих, мне самому интересно, где же я напортачил, — сказал ему профессор ровным тоном. — Только мне что-то лень — поручаю проверку вам. Набирайте, кого нравится, засекретим или потом ликвидируют. Вашей группе поручаются следующие задачи: Исходя из моего бреда и того заклинания, возможен хоть какой-то перенос или нет. Если перенос возможен, насколько он вероятен в нашем времени. Если вероятность переноса в наше время выше статистической погрешности, какие меры проверки вы предлагаете. Уяснили?

Дитрих заторможено кивнул.

— Тогда приступайте, — сказал Штанмайер. — С предварительными результатами жду через неделю.

Доцент выполз из кабинета, и профессор зло рассмеялся, когда за ним закрывалась дверь. Пусть знает, что добрые начальники остались в прошлом!

Но это так, дополнительный бонус. Трахал профессор свою горячую жену студентку в уютном доме, руководил университетом и на столе своего кабинета трахал горячую секретаршу, даже читал лекции и за зачёты трахал горячих студенток не-жён. И в перерывах наслаждался вкусной, горячей едой — он вообще любил погорячее.

А через неделю пришёл Дитрих с отчётом. Пусть Штанмайеру стало фактически всё равно, он критически выслушал молодого коллегу и внёс коррективы. Профессору вдруг стало интересно, где забиваются первые колышки — с чего следует начать. Научный опыт ведь не пролюбишь.

Так дальше и пошло. Профессор наслаждался профессорской жизнью и раз в неделю трепал Дитриха за шкирку, тыкал носом в лужи и сажал в лоток. Ему это стало нравиться, и он даже думал немного о собственном проекте. Старался быть в курсе деталей.

Зимой профессора перевели в Берлин, в управление внешней разведки. Вообще европейцы недавно договорились о создании общеевропейской структуры, все страны даже поклялись не иметь от неё никаких тайн. Особенно Франция и Германия.

Однако Штанмайера перевели именно в национальную, несуществующую и секретную службу внешней разведки. Впрочем, оно его не удивило, во Франции, скорей всего, так же. А если нет, то сами дураки.

С собой Отто забрал Ганса назло бывшим коллегам. Хоть и вкусило его темечко от профессорской кувалды, он вовсе не стал мертвецом. «Зомби» это условное название, просто неловко называть некогда блестящего коллегу дебилом, каковым он собственно и являлся.

От него даже жена не ушла, ведь Ганс приносил в дом жалованье в прежнем объёме, и прямо при нём стало можно трахаться хоть с профессором, пропивая деньги Ганса — сам он на всё реагировал тупо и был способен только таскать пробирки или папки.

Ну и группу Дитриха взял, куда ж без него.

Маги Гардарики были, конечно, в курсе всех европейских хитростей, потому на новом месте профессору прямо в глаза бросалась назойливая слежка-охрана родных спецслужб. Правда, он вскоре махнул на неё рукой и зажил по-старому.

Штанмайер наслаждался вкусной, горячей едой и трахал свою горячую жену студентку в уютном доме, потом горячую жену Ганса прямо при нём, ещё руководил отделом и на столе своего кабинета трахал горячую секретаршу.

И раз в неделю за очередной выволочкой приползал Дитрих. Правда, раз в месяц сношали и самого профессора, но он придумал на такие совещания брать молодого доцента — когда двоих, оно веселее.

Жизнь Штанмайера не сводилась лишь к сексу и научной работе. Он заводил полезные знакомства в дипломатических и военных кругах. Дело немного осложнялось тем, что представители этих кругов таскали с собой смазливых, капризных секретарей.

Пришлось профессору брать с собой Дитриха, чья носатая и довольно несимпатичная мордашка скорее говорила о склонности его босса к зоофилии. Впрочем, и поменяться секретарями на время ему не предлагали, что было модно в высших прослойках общества. Облик Дитриха так же не давал забыть его место скромного учёного при светиле.

Всё другое время высшие военные и дипломаты тайно говорили о Гардарике. Ругали всяких ретроградов, что хотели жить с ней исключительно мирно — явно ссали старые пердуны.

Меньше трети новых знакомых считали, что нападать следовало ещё вчера, и за каждый день промедления придётся дать ответ потомкам. Ещё треть думали, что вчера нужно было начинать готовиться к нападению и планировали его на 42-ой год — Гардарика всё-таки довольно сильная и большая.

Сорок же процентов рассуждали, что время работает на Гардарику, в любой момент она может всполошиться. Поэтому нападать нужно в 41-м, раньше не собрать сил под благовидными предлогами.

Профессор со всеми соглашался, чем заслужил о себе мнение как прогрессивного и думающего учёного. А в душе Штанмайер слал лесом как первых, так вторых и третьих. Если маги Гардарики не ведут таких разговоров с этими болванами и не делают выводов, то так им и надо. Но это вряд ли.

Он воровал средства у государства и через третьи руки скупал у населения золото и драгоценные камни. Вся добыча хранилась в подвале его уютного дома, о ней не знала даже его горячая жена студентка. Она думала, что её Отто на своё жалование только запасается на всякий случай сигаретами, крупами и мясными консервами.

И вот как-то летом, перед самым отпуском профессора с доцентом традиционно вызвали «наверх». Дитрих по приказу научного руководителя начал заунывный доклад:

— Как мы уже сообщали вам, господа, во главе профессора Штанмайера почти год назад был произведён рискованный эксперимент. Разумность испытуемого была принята инфополем вместе с нашими магическими усилиями. Прошу посмотреть нашу отсылку к допущению Карвуазье. В целом инфополе должно что-то дать людям. Что же оно могло отдать взамен? Об этом отсылка на работы отдела Штанмайера, но нас сейчас интересует возможность переноса сознания из другого мира.

По нашим расчетам, отсылка у вас есть, возможен случайный перенос в ширину плюс-минус сто лет из той реальности к нам. В первый год вероятность девятнадцать процентов, во второй год один и девять десятых, в третий около двух десятых, далее значения пренебрежимо малы. О сумме предела вам прилагается отсылка на математический анализ за первый курс.

Наши службы проверяют все доступные несчастные случаи. Но вероятность переноса падает каждый день, а меж тем прошёл почти год с эксперимента. В принципе мы могли бы закрыть эту тему, если бы не Гардарика, там нашим службам особенно разгуляться не позволяют эти дикари…

Дитрих налил воды в стакан из графина, выпил половину и продолжил:

— Как вы знаете, все дело в Гардарике. Если бы удался проект проникновения в магически отсталую реальность, мы бы боролись за доминирование в нём и, так или иначе, взяли бы над Гардарикой верх за счёт немагических технологий. Если бы мы заполучили попаданца оттуда, то за счёт полученных от него технологий могли со временем взять верх над этой ужасной страной. Но мы получили боярина Большова.

Ничего особенно странного в том, что мы обратили внимание на это имя. Он первый московский боярин за всё время, кто согласился на интервью европейской газете. Английский таблоид, если что. Интервью обсуждает вся Европа, отсылка на газету прилагается…

Дитрих допил из стакана и заговорил далее:

— Вот короткая выжимка из статьи в части, что касается нас. Артёму Большову всего шестнадцать лет, примерно через месяц исполнится семнадцать. Он стал боярином, чудом выжив в авто-аварии, где погибли его родители и старший брат. В причинах катастрофы нельзя исключить чей-то злой умысел, но мальчишка, с его слов, ничего не помнит, а машина сгорела.

У его отца была жуткая репутация. В тридцать восемь лет он на дуэлях убил пятерых бояр и тринадцать магов Гардарики. Артёмка начал с того же, в шестнадцать лет иерарх их церкви. Внимание, господа! Со слов боярина Большова английскому журналисту, за то, что священник прилюдно предположил в нём попаданца!

Дитрих снова налил из графина и, пережидая возникший ропот, выдул целый стакан. Вот поставил он пустой сосуд и заговорил далее:

— У Артёмки уже репутация, как у папы. Не просто так он единственный дал согласие англичанину на интервью — ведь за сам факт его всю жизнь могут вызвать на дуэль. «Пусть вызывают», — сказал он английскому журналисту. — «У меня хорошие учителя». Неудивительно, что его больше никто не смеет назвать попаданцем. Теперь зачем, с его слов, он согласился на беседу…

Дитрих, нагнетая паузу, налил себе из графина. Употребил полстакана и проговорил буднично:

— А согласился он на интервью, чтобы нам, европейцам, сказать, что нас ненавидит. Он не сомневается в европейском нападении на Гардарику, потому учится в Кадетском Корпусе — там готовят элиту офицерского корпуса русских. Он, боярин Большов, готовит свою дружину, и вскоре будет убивать европейских солдат…

Дитрих допил из стакана, не удовлетворился и добил воду в графине. Сказал хрипло:

— Большов фактически использовал английскую прессу, чтобы сказать вслух, что до него не осмеливались говорить. Он объявил войну с Европой непросто возможной. Он просто объявил нам войну. Это читает вся Европа. В Гардарике интервью перепечатал каждый листок. Если это попаданец…

Дитрих помотал головой и продолжил глухо:

— То у него к Европе явно что-то личное. И он в Гардарике. Контроля у тамошних магов над ним нет, но настроен он очень антиевропейски. Не мне давать вам советы, думайте, господа!

Дитрих занял место рядом с профессором. На кафедру никто долго не поднимался, наконец, вышел явный генерал в штатском. Он поправил усы и проговорил:

— В таком разрезе даже бульварные новости — просто охренеть! У нас что, получается, нет другого выхода, только нападать на Гардарику⁈ Но это же совсем бред! И ничего ж не готово…

Дитрих склонился к уху профессора и зашептал:

— Мне бы выйти!

— А на возможные вопросы кто ответит? — неприязненно проговорил Штанмайер. — Терпи теперь, раньше надо было думать.