Русская идея. От Николая I до Путина. Книга первая (1825–1917)

Глава 14 РАБОТАЯ НА БИСМАРКА

Я почти уверен, читатель уже догадался, что очередная инкарнация славянофильства, известная под именем панславизма, сыграла в постниколаевской России ту же роль, которую еще придется играть в СССР ленинизму (разумеется, в сталинской его интерпретации «социализма в одной отдельно взятой стране»). Роль, короче говоря, идеи-гегемона в терминах Антонио Грамши. Другими словами, от нее зависели жизнь и смерть государства, основанного на этой идее. Отсюда и внимание, уделенное здесь рождению панславизма. Много, вы думаете? На самом деле мало, катастрофически мало.

В том-то как раз и состоит моя проблема, что — в рамках отведенного мне редакцией «Дилетанта» места для попытки воссоздания истории Русской идеи — у меня просто нет возможности уделить проблемам славянофильства/панславизма и тысячной доли того внимания, что было уделено в СССР и на Западе проблемам ленинизма. Понятно, что разница эта объясняется разным весом обеих знаменитых русских утопий на весах мировой истории. Если ленинизм обнимал обе фазы наполеоновского комплекса России, как восходящую, так и нисходящую, то на долю славянофильства/панславизма досталась лишь вторичная, реваншистская его фаза. В результате оно «всего лишь» погубило петровскую, европейскую Россию, тогда как ленинизм расколол мир. Но все равно мне как историку Русской идеи обидно. Тем более что без славянофильства мир никогда и не узнал бы о ленинизме. Убедил я вас в этом, мой читатель? Если убедил, все остальное приложится.

Как бы то ни было, ключевых событий на счету славянофильства/панславизма было четыре: крестьянское гетто (1861), патриотическая истерия (1863), Балканская война (1877–1878) и мировая (1914–1918). О первых двух говорили мы довольно подробно, войнам посвятим оставшуюся часть книги.

Задумана она была, судя по всему, в недрах Аничкова дворца, резиденции наследника, будущего Александра III, отчасти, конечно, как ответ на либеральные настроения общества. Но главным образом как тест на действенность политического союза между режимом и славянофильством.

Требовалось раздуть большую патриотическую истерию, а затем развязать маленькую победоносную войну за освобождение балканских славян. Это, как предполагалось, сплотит страну на платформе реванша за крымское поражение и докажет волнующейся молодежи абсолютное бескорыстие России, готовой пролить кровь своих сыновей за православных братьев. На бумаге у основоположника М. П. Погодина все выходило просто: «Приезжай-ка, Государь, на Москву, на весну, отслужи молебен Иверской Божьей матери да кликни клич "Православные! За гроб Христов, за святые места, на помощь к нашим братьям!" Вся земля встанет».

Отто фон Бисмарк

В реальности все было сложнее. Куда сложнее! И на ум не приходило Александру II «кликнуть клич», после того как министр финансов объяснил ему, что новая война означала бы государственное банкротство, военный министр, — что армия к войне не готова, а министр иностранных дел — что война с турками вопреки Европе привела бы лишь к повторению крымской катастрофы. Другое дело, намекал Горчаков, если договориться с Европой заранее. Пообещать что-нибудь Австрии и Англии.

Как бы то ни было, поначалу Аничкову дворцу, то есть «партии войны», ничего не светило. Тем более что славянофилы и слышать не желали о каких-либо уступках за счет славян «Иуде-Австрии, самому коварному врагу славянства». Да и злодейский Альбион не вызывал у них энтузиазма. И понятно почему: «Пора догадаться, — писал Иван Аксаков, лидер второго, панславистского поколения славянофилов, — что благосклонность Запада мы никакой угодливостью не купим. Пора понять, что ненависть Запада к православному миру происходит от иных, глубоко скрытых причин; причины эти — антагонизм двух противоположных духовных начал и зависть дряхлого мира к новому, которому принадлежит будущность».

Дело тут не только в том, что начитался бедняга Данилевского. Это очевидно. В том еще дело, что так никогда и не понял Аксаков: без помощи «дряхлого мира» задуманная панславистами перекройка Балкан была немыслима. И помощь эта на его счастье (или несчастье) явилась — в лице самого гроссмейстера европейской интриги и извечного «друга России» Отто фон Бисмарка, рейхсканцлера новоиспеченной Германской империи, которому, по его собственным соображениям, позарез нужна была тогда русско-турецкая война.

Роль посредника между Бисмарком и наследником исполнял принц Александр Гессенский, брат императрицы, сновавший из Аничкова дворца в рейхсканцелярию, оттуда в Вену и обратно в Берлин. Наконец-то все было согласовано. Англия удовлетворилась Кипром. Но Австрия потребовала изрядный кусок славянских Балкан и вдобавок поставила жесткое условие — в результате войны не должно быть создано «одно сплошное славянское государство». Все это, разумеется, должно было держаться в строжайшем секрете от славянофилов.

Долго ожидать повода для войны не пришлось. У гигантской Оттоманской империи был с десяток собственных «Польш», и бунтовали они практически беспрерывно. В 1875-м поднялась Герцеговина, в 1877-м — Болгария. Своих патриотических истерий Турции тоже хватало. На этот раз они достигли такого накала, что группа «патриотических» пашей свергла султана Абдул-Газиза, заменив его непримиримым исламистом Мурадом V, и восстание болгар стало поводом для свирепой резни, всколыхнувшей всю Европу. Как писала лондонская Daily Mail, «если перед нами альтернатива — предоставить Герцеговину и Болгарию турецкому произволу или отдать их России, пусть берет их себе — и Бог с ней». Дальнейшее было делом техники.

Славянские благотворительные комитеты, основанные славянофилами в крупных городах, собирали в церквах деньги на «славянское дело». Созданы были бюро для вербовки волонтеров в сербскую армию. Не то, чтобы «поднялась вся земля», как обещал Погодин, но набралось их порядочно. Попадался, конечно, и просто бродячий люд, но были и отставные офицеры, и юные идеалисты, как Всеволод Гаршин. Аничков дворец отрядил в Белград героя среднеазиатских походов генерала Черняева, который принял командование сербской армией.

Прокламации Аксакова, обличавшие «азиатскую орду, сидящую на развалинах древнего православного царства», дышали яростью. Турция именовалась в них «чудовищным злом и чудовищной ложью, существующей лишь благодаря совокупным усилиям всей Европы». И все это бурлило, соблазняя сердца и будоража умы, выливаясь в необыкновенное возбуждение, противостоять которому не посмел и сам царь. Свою часть работы славянофилы делали хорошо. Патриотическая истерия 1863 года выглядела по сравнению с тем, что происходило в 1876-м, как детский утренник. Единственное, чего не знали славянофилы, что работали они на Бисмарка.

30 июня 1876 года Сербия объявила войну Турции. Но продолжалась она недолго. Три месяца спустя войска Черняева были разбиты наголову. Турки шли на Белград. Сербия запаниковала. И что бы вы думали, ее спасло? Ультиматум «дряхлого мира», потребовавшего международной конференции. Оставшись в одиночестве, турки отступили. Но в последний момент сорвали конференцию, неожиданно объявив, что «султан жалует империи конституцию, открывая новую эру благоденствия для всех ее народов». Обнадеженные европейские послы покинули Константинополь.

Но в Москве патриотическая истерия полыхнула с новой силой: какая может быть перестройка в «азиатской орде»? Нет, не устраивали славянофилов ни бескровное разрешение конфликта, ни тем более турецкая конституция. Не прощали туркам унижение Сербии. Сопротивление «партии мира» было сломлено. 12 апреля 1877 года Россия объявила войну Турции. Исход ее был предрешен. Даже при крайнем напряжении сил турки могли выставить в поле 500 тысяч штыков, половину из них необученных. Им противостояла полуторамиллионная регулярная армия. При всем том затянулась война почти на год. Маленькой победоносной войны не получилось, хотя патриотическая истерия вышла и впрямь большая и, как видим, победоносная.

Потери были гигантские, главным образом из-за трех бездарных лобовых штурмов Плевны (в конце концов, взял ее правильной осадой герой Севастополя Эдуард Тотлебен). Спасла судьбу кампании героическая защита Шипки. Но победоносная армия спускалась с Балкан в состоянии отчаянном. Как записывал офицер главного штаба, «наше победное шествие совершается теперь войсками в рубищах, без сапог, почти без патронов, зарядов и артиллерии».

Художник В.В. Верещагин.1893

Увы, мирный договор, подписанный 19 февраля «На Шипке все спокойно». 1878 года в пригороде Стамбула Сан-Стефано, оказался еще более бездарным, чем планирование войны. Он предусматривал воссоздание средневековой Великой Болгарии величиной с половину Балкан — от Эгейского моря и до самой Албании на Адриатическом. И вдобавок «временно оккупированной» русскими войсками. Но ведь это как раз и было «сплошное славянское государство», категорически запрещенное секретным соглашением с Австрией. В ответ Австрия объявила мобилизацию, грозя отрезать русскую армию от ее баз в Валахии. И что уж вовсе выглядело предательским ударом в спину России — к австрийскому протесту присоединилась Сербия, ради которой война вроде бы и затевалась.

Конечно, и сербов можно было понять. Братство братством, но надеялись они, что закончится война воссозданием Великой Сербии, а не усилением их старой соперницы Болгарии. Они тоже рассматривали Сан-Стефанский договор как предательство. Со стороны России. Этим, видимо, и объясняется, что уже в 1881 году Сербия заключила военный союз с Австрией и целых пятнадцать лет была союзницей «Иуды». Этим объясняется и отречение Сербии от России в 1905 году после Русско-японской войны, и ее нападение на Болгарию в 1913-м в союзе со злейшим своим врагом — Турцией. Страшно подумать, что приключилось бы с Аксаковым, доживи он до этой серии сербских предательств и межславянской резни.

И тут-то показал зубы Бисмарк. На Берлинском конгрессе в июне 1878 года, замечает французский историк, «Горчаков и Шувалов к великому своему изумлению не нашли у Бисмарка того расположения к России, на которое они рассчитывали, ни малейшей поддержки ни в чем». Теперь славянские страсти, которые Бисмарк в компании с туповатым наследником русского престола старательно разжигал, были ему ни к чему. Он своей цели добился. Он стал европейским миротворцем; Австрия, проглотившая наживку, кусок славянских Балкан, была отныне у него в кармане, а Россия — дальше, чем когда-либо от Константинополя (на ее пути встанет смертельно обиженная на Россию за отнятую у нее Бессарабию Румыния).

Берлинский конгресс разделил Болгарию, задуманную как инструмент русского влияния на Балканах, на три части, одной строкой лишив Россию всех плодов победы. Австрия получила Боснию и Герцеговину, Англия — Кипр. Без единого выстрела. А Россия? Она с чем была, с тем и осталась. Это после войны, едва не приведшей ее к государственному банкротству, после десятков тысяч солдат, полегших под Плевной, после всех надежд и упований, связанных с Всеславянским союзом и — что уж тут скрывать? — с русской армией в столь соблазнительной близости от вожделенного Константинополя, после всего этого остаться ни с чем?

«Это была самая горькая страница в моей биографии», — сказал после конгресса царю старый Горчаков. «И в моей тоже», — ответил царь. Аксаков разразился громовой статьей «Ты ли это, Русь?», проклиная, конечно, «дряхлый мир», отнявший у России «победный венец, преподнеся ей взамен шутовской колпак с погремушками, а она послушно, чуть не с выражением чувствительной признательности склонила под него многострадальную голову». Вселенский траур, одним словом.

Погодите минутку, однако. По какой причине траур? Разве не для освобождения православных звали славянофилы Россию на бой с «азиатской ордой»? И разве цель не была достигнута? Разве не обрели после конгресса независимость Сербия, Черногория и Румыния, Болгария — автономию? Это — «колпак с погремушками»? Откуда же плач на реках Вавилонских? Не дали России отхватить свою «законную добычу» на Балканах? Австрии дали, а России не дали? Так не клялась ведь Австрия, что ничего, кроме «христианской правды», ей для себя не нужно, а Россия клялась. Но, судя по трауру, мало ей почему-то показалось одной «христианской правды». Почему, как вы думаете?

Вскоре после балканского фиаско спрашивал Владимир Сергеевич Соловьев: «Стоило ли страдать и бороться тысячу лет России, становиться христианской с Владимиром Святым и европейской с Петром Великим для того лишь, чтобы в последнем счете стать орудием великой идеи сербской или великой идеи болгарской?». К сожалению, Россия его не услышала. И три десятилетия спустя в точности повторила все ошибки, совершенные в 1870-х: опять ввязалась в войну ради «единоверной и единокровной» Сербии (так, во всяком случае, было написано в царском манифесте). С той разве разницей, что на этот раз кукловодом был уже не Бисмарк, а Пуанкаре (по прозвищу «Пуанкаре-война»). И с той, конечно, разницей, что исход на этот раз был смертельным.