Русская идея. От Николая I до Путина. Книга первая (1825–1917)

Глава 17 ПЛАН-19 Могла ли Россия не проиграть Первую мировую?

Остается нам обсудить решающую для этого цикла тему: можно ли представить себе историю России в ХХ веке без Ленина, другими словами, могла ли Россия избежать октябрьской катастрофы семнадцатого года (или, в другой редакции, Великой Октябрьской социалистической)? И если могла, то кто виноват в том, что она ее не избежала, — гений Ленина или Русская идея, сделавшая его победу неминуемой? Все предшествующие главы посвящены были, по сути, концептуальной и терминологической подготовке к ответу на этот вопрос.

Николай II

У темы, правда, два совсем разных аспекта. Первый — военный: существовала ли стратегия, при которой Россия могла оказаться в стане победителей в Первой мировой войне (самоочевидно, что в победоносной России большевизм был обречен так же, как во всех других странах-победительницах)? И если такая стратегия существовала, то что помешало ее реализовать? Второй аспект темы — политический: могла ли Россия попросту не ввязываться в эту войну, имея ввиду, что никакие непосредственные ее интересы на кону не стояли, никто ей не угрожал, и вообще была для нее эта война, что называется, в чужом пиру похмелье? И если могла, то кто ее в эту чужую войну втянул?

У Британской империи Германия оспаривала господство на морях, с Францией у нее были старые счеты по поводу Эльзаса, к России претензий у нее не было. Не говоря уже, что Россия была ее крупнейшим торговым партнером и ничего подобного антифранцузскому «плану Шлиффена» для вторжения в Россию у Германии, как мы теперь знаем, тоже не было. Единственное, что могло их поссорить — панславизм. Германия не позволила бы расчленить, как требовали каноны панславизма, ни свою союзницу Австро-Венгрию, ни Турцию, которую намеревалась сделать союзницей.

Прав, выходит, американский историк Ниалл Фергюсон, что выбора — воевать или не воевать — не было в 1914 году лишь у Бельгии и Франции, на них напали, они должны были защищаться, остальные вступили в войну по собственному выбору. Чем же в таком случае объяснить роковой выбор России?

Я думаю, понятно, почему эта тема решающая. Если верить мировой историографии, именно Первой мировой войне обязана Россия победой Ленина в октябре 1917 и тем, что за ней последовало, то есть, по сути, всей своей трагической историей ХХ столетия. Ведь мог же, в конце концов, Ленин уехать в Америку, как намеревался еще за год до Октября, тем более что там уже ждал его Троцкий. И на этом закончилась бы история большевизма. Мог, конечно, уехать, сделай тогда Россия другой выбор. Но она выбрала войну.

Понимаю, могут найтись читатели, которым эта тема покажется сугубо академической, мол, что было, то было и быльем поросло. С другой стороны, помимо общей, антропологической, если хотите, проблемы исторической памяти, помимо того, проще говоря, что страна, потерявшая память, подобна человеку, пораженному амнезией (долго ли сможет он в таком состоянии жить на белом свете?), есть ведь и проблема исторических ошибок, которые имеют коварное свойство повторяться.

Один такой случай повторения ошибки произошел практически на нашей памяти, когда, едва отделавшись от одной утопии, панславистской, Россия тотчас принялась за воплощение другой — ленинской, снова, как выяснилось, обрекавшей страну на катастрофу. Увы, другой возможности обрести иммунитет от повторения ошибок, кроме исторической памяти, не существует. Обрела ли Россия, наконец, такой иммунитет? Судя по бушующей с начала 2014 года в официальных СМИ «патриотической» истерии, пока нет. Пытаются навязать стране третью утопию — имперское евразийство. Словно мало им двух национальных катастроф в одном столетии! Выйдет ли у них на этот раз? Не думаю.

Но это о будущем, а я о том, с чего все началось. Исхожу я из того, что руководители императорской России совершили в 1914 году ДВЕ фатальные ошибки, военную и политическую. Эта глава посвящена ошибке военной. Я беру на себя смелость утверждать, что стратегия, благодаря которой Россия имела шанс, если не победить в Первой мировой войне, то, по крайней мере, не потерпеть в ней поражение, существовала. Уверен я потому, что это вовсе не мое мнение. Так гласила директива Генерального штаба российской армии, известная в просторечии как

Предложен он был полковником Юрием Даниловым, имевшим репутацию «главного стратега русской армии». Он считал, что в случае, если Россия «вступит в войну с тевтонскими державами, отказавшись от оборонительной стратегии Петра Великого и Кутузова», она заведомо обречена на поражение. Ибо западная ее граница в принципе незащитима. Польский выступ делал ее уязвимой для флангового удара одновременно с территории Австро-Венгрии и Восточной Пруссии. В этом случае главные силы армии, сосредоточенные в западных губерниях, оказались бы отрезанными от коммуникаций, окружены. «В котле», говоря современным языком.

Разумно было поэтому, по мнению Данилова, отдать неприятелю десять западных губерний, включая часть собственно русской территории с тем, чтобы без спешки провести мобилизацию, заставить неприятеля растянуть коммуникации и сконцентрировать силы для нанесения сокрушительного контрудара в направлении по нашему выбору.

Патрон Данилова, начальник Генштаба Сухомлинов, был большой дипломат. Не зря же год спустя, в 1910-м, он стал военным министром и еще два года спустя отрекся от своих убеждений (за что после Февральской революции был приговорен к пожизненному заключению и впоследствии освобожден большевиками). Но тогда Сухомлинов был согласен со своим «главным стратегом» полностью. Больше того, он, по-видимому, понимал социально-психологический смысл этого плана лучше Данилова: вторжение неприятеля на русскую землю само собою развязало бы энергию патриотизма и нейтрализовало нигилистов.

Представлял себе Сухомлинов, однако, и подводные камни на пути реализации даниловской стратегии. Прежде всего, официальная военная доктрина Александра III, доставшаяся России от времен контрреформы, была вовсе не оборонительной, а наступательной. В основе ее лежал упреждающий удар на Берлин, нечто вроде стратегии Сталина в изображении Виктора Суворова. Собственноручно описал ее неудачливый стратег Балканской войны 1870-х Александр III, изречение которого так любят цитировать национал-патриоты, мол, у России есть только два союзника — русская армия и русский флот. На самом деле стратегия эта предусматривала тесный союз с Францией. Цитирую: «Следует сговориться с французами и, в случае войны между Германией и Францией, тотчас броситься на немцев, чтобы не дать им времени сначала разбить французов, а потом наброситься на нас».

В том и состоял второй подводный камень, который усмотрел Сухомлинов в плане Данилова: он рушил надежды французов, что Россия немедленно после начала войны атакует Восточную Пруссию, как обещал им Александр III, отвлекая с Западного фронта немецкие силы на защиту Берлина. Именно в НЕМЕДЛЕННОСТИ этой атаки и состояла для французов вся ценность альянса с Россией (который, замечу в скобках, знаменитый американский дипломат и историк Джордж Кеннан назвал «роковым альянсом»). Третий подводный камень, из-за которого могли поднять гвалт «патриоты» в Думе, был в том, что Данилов предлагал снести все десять крепостей, защищавших западную границу.

Опытный политик Сухомлинов не сомневался, что буря поднимется именно из-за крепостей. И был прав. Негодование союзников не произвело впечатления ни на думских «патриотов», ни на императорский двор. Об обещаниях Александра III никто и не вспомнил. Россия, как оказалось, ни в грош не ставила тогда интересы союзников.

Справедливости ради заметим, что и союзники не так уж близко к сердцу принимали интересы России. Вот неопровержимое свидетельство. 1 августа 1914 года князь Лихновский, немецкий посол в Лондоне, телеграфировал кайзеру, что в случае русско-германской войны Англия не только готова остаться нейтральной, но и ГАРАНТИРУЕТ НЕЙТРАЛИТЕТ ФРАНЦИИ. Обрадованный кайзер тотчас приказал своему начальнику Генштаба Мольтке перебросить все силы на русский фронт.

Мольтке ответил, что поздно: машина заведена, дивизии сосредоточены на бельгийской границе и ровно через шесть недель они, согласно плану Шлиффена, будут в Париже. Выходит, что от соблазна оставить Россию один на один с германской военной машиной спасла союзников вовсе не лояльность «роковому альянсу», но лишь догматизм немецкого фельдмаршала.

Помимо всего прочего, доказывает это неизреченную наивность национал-либералов Временного правительства, до последнего дня настаивавших на лозунге «Война до победного конца!», чтобы — не дай бог — не подвести союзников. Есть замечательный документ, запись беседы Керенского в 1928 году с известным магнатом британской прессы лордом Бивербруком. Вот как ответил Керенский на вопрос, могло ли Временное правительство остановить большевиков, заключив сепаратный мир с Германией: «Конечно, мы и сейчас были бы в Москве». И когда удивленный лорд спросил, почему же они этого не сделали, ответ показался ему изумительным: «Мы были слишком наивны». Даже через четырнадцать лет после бегства из Петрограда толком не понял Керенский, что тогда произошло.

А произошло вот что. Панславизм, идея-гегемон постниколаевской России, полностью завоевал умы своих вчерашних оппонентов. В полном согласии с формулой Соловьева бывшие западники, стоявшие теперь у руля страны, сами того не сознавая, превратились в национал-либералов и вели страну к «самоуничтожению». Именно это и предсказывал, напомню читателю, еще в 1880-е Владимир Сергеевич Соловьев. Выходит, не зря посвятили мы столько места в начальных главах «человеку с печатью гения на челе». И зря не услышали его вершители судеб России.

Вернемся, однако, к истории Плана-19. Да, опасения Сухомлинова оправдались: «патриотическую» бурю в Думе план и впрямь вызвал. Но тут и предъявил он «патриотам» заранее подготовленного козырного туза — доклад человека, устами которого говорила, казалось, сама ее величество Наука. Речь об известном докладе генерала Винтера, самого выдающегося тогда в России военного инженера, «нового Тотлебена», как его называли, чьи рекомендации легли в основу Плана-19. Вот они.

Бессмысленно содержать на западной границе десять безнадежно устаревших крепостей, которые не выдержат и первого штурма тевтонских держав с их современной осадной артиллерией.

В случае войны следует заранее примириться с потерей территории, в первую очередь Польши. Хотя бы потому, что наступательная стратегия лишает Россию ее главного преимущества перед другими европейскими странами — уникальной протяженности тыла.

Прекратить дорогостоящее строительство дредноутов и употребить эти деньги на покупку подводных лодок, торпедных катеров и аэропланов.

А поскольку Россия к большой войне не готова, лучше вообще не вовлекать ее в европейский конфликт. Тем более что воевать лишь для того, чтобы помочь кому-то другому, — верх безрассудства (сколько я знаю, Винтер был первым, кто публично употребил выражение «спокойный нейтралитет» в случае конфликта, прямо не затрагивающего интересы России).

Как бы то ни было, Данилов поправки Винтера принял. И козырный туз сработал. Винтера уважали все. Во всяком случае, царь подписал План-19. Начиная с 1911 года, он стал официальной директивой Генерального штаба.

Увы, рано торжествовал победу Данилов. Военный человек, он упустил из виду то, что происходило в обществе. А в обществе то разгоралась, то затухала затяжная патриотическая истерия. Началась она еще в 1908 году, когда, как пишет канадский историк Хатчинсон, «решение правительства не объявлять войну Австро-Венгрии, аннексировавшей Боснию, рассматривалось октябристами как предательство исторической роли России». Заметьте, что речь шла о правительстве Столыпина и что выступили с этим вопиюще панславистским обвинением октябристы, партия большинства в третьей Думе, позавчерашние западники, вчерашние национал-либералы, а после 1908 года матерые национал-патриоты.

Славянофилы третьего поколения, почувствовав неожиданную поддержку, всячески, разумеется, раздували истерию, главным образом бешеной антигерманской пропагандой, объявив Германию «главным врагом и смутьяном среди белого человечества». Чем не угодила им Германия, рациональному объяснению не поддается. Разве что тем же, чем не угодила их сегодняшним наследникам Америка: она заняла место России на сверхдержавном Олимпе. К Америке, впрочем, относились тогда скорее нежно, как сейчас относятся к Германии, она ведь еще не была в ту пору сверхдержавой, а Германия была.

Помните у Некрасова:

Бредит Америкой Русь, / К ней тяготея сердечно. / Шуйско-Ивановский гусь — американец? Конечно! / Что ни попало — тащат / «Наш идеал, — говорят, — / Заатлантический брат»?

Как видите, ничем, кроме наполеоновского комплекса России, объяснить неожиданное превращение вчерашнего «заатлантического брата» в сегодняшнего «пиндоса» и вчерашнего «колбасника» в «идеал» невозможно.

Не ведаю, почему были тогда так уверены славянофилы, что, сокрушив Германию, именно Россия займет вакантное место на Олимпе. Но это факт. В одной из предыдущих глав я уже, как легко проверить, доказал его документально. Так или иначе, если Германия была тогда полюсом зла в славянофильской вселенной, то полюсом добра была, конечно, Сербия. Ей уже простили и предательский союз с «Иудой-Австрией» в 1881–1896, и отречение от России после ее поражения в Русско-японской войне в 1905-м, она снова стала зеницей ока, тем «хвостом, что вертел собакой». И, как всегда, не давала ей покоя мечта о Великой Сербии.

В октябре 1912-го она неожиданно оккупировала Албанию. Правда, ненадолго. Две недели спустя — после жесткого ультиматума Австро-Венгрии — ей пришлось оттуда убраться. Но патриотическая истерия в России достигла нового пика. Европа тоже тогда взволновалась из-за сербской агрессии, но Россия-то была вне себя лишь из-за того, что австрийцы посмели предъявить сербам ультиматум, не спросив у нее позволения. Обидели «единокровную и единоверную»! Это было плохим предзнаменованием.

Ю. Н. Данилов

В. А. Сухомлинов

Ибо, едва вмешался в дело панславизм, План-19 был обречен. Я не нашел в источниках упоминания, когда именно и почему он был отменен. Сужу поэтому по косвенным признакам. Например, по тому, что тотчас после октября 1912 года внезапно переменил фронт Сухомлинов, еще год назад праздновавший вместе с Даниловым победу оборонительной стратегии. Его неожиданное заявление: «Государь и я верим в армию, из войны может произойти для России только хорошее» могло означать лишь одно — истерия достигла такого накала, что в дело вмешался царь. И оказавшись перед выбором между будущим страны и карьерой, Сухомлинов выбрал карьеру.

Сужу также по обвинениям в адрес Сухомлинова в славянофильской прессе, что при нем «военные отбились от рук, подменили духоподъемную стратегию войны государя императора Александра III темной бумагой, подрывающей дух нации». Короче, стратегические соображения оказались бессильны перед панславизмом. Идея-гегемон торжествовала победу над реальностью. И возвращались ветры на круги своя, словно никакого Плана-19 и не было.

Могла ли Россия не потерпеть поражение в Первой мировой войне? Возможно, могла, когда б не гигантская «патриотическая» волна, похоронившая План-19. Волна, которой, как и накануне Балканской войны 1870-х, не смог противостоять ни Генеральный штаб, ни премьер-министр, ни даже царь. Но, бога ради, причем здесь Ленин?

О политическом аспекте нашей финальной темы в следующих главах.